РОССИЙСКИЙ ИСТЕБЛИШМЕНТ В РАСТЕРЯННОСТИ?
Едва очнувшись после операции, Б.Ельцин объявил годовщину октябрьской революции 1917 года “днями согласия и примирения”, а весь следующий, 1997 год – годом согласия и примирения.
Этот политический ход, конечно, менее всего является импровизацией. Трудно сомневаться и в своеобразной искренности этого шага президента – тема согласия и примирения всегда присутствовала в качестве необходимой компоненты ельцинской политики.
ИДЕЯ-ФИКС КРЕМЛЕВСКИХ РЕФОРМАТОРОВ
Правда, никто не мог пока заподозрить нашего президента в том, что его политика пыталась выразить интересы, общие для всех россиян. На практике Б.Ельцин до последнего времени всегда проводил курс, который отличала завидная приверженность интересам меньшинства – “авангарда капстроительства”. В своей приверженности интересам узкого слоя процветающей олигархии Б.Ельцин не раз переходил все возможные пределы. Подчас это вызывало смущение самого истеблишмента – стоит вспомнить хотя бы “обращение тринадцати” ведущих российских банкиров, призвавших президента в разгар “психотронного” антикоммунизма его предвыборной кампании откорректировать тон своей электоральной пропаганды, перестать делить общество на белых и красных (в промежутке между первым и вторым турами Б.Ельцин использовал фразеологию “тринадцати” для привлечения избирателей) и сделать попытку договориться с лидерами оппозиции.
Как политик, отстаивающий интересы активного меньшинства, Б.Ельцин нередко шел на крайние меры, которые реально раскалывали страну и общество, но как политик же он понимал и то, что такой курс нуждается в противовесе – роль баланса играла идея национального примирения. Потребность в ней впервые появилась более двух лет назад – в 1994 году, когда, фигурально выражаясь, на руинах Дома Советов был подписан ныне благополучно забытый “Договор об общественном согласии”.
Так или иначе, но в плоть и кровь ельцинской политики последних лет прочно вошел “оппортунистический” тезис о том, что деление россиян “на белых и красных” недопустимо и опасно, что идеологическую “остервенелость” так называемой “демшизы” надо сдерживать, дабы она не привела к ожесточению обездоленной части населения.
В ЧЕМ ЖЕ ФОКУС?
Сейчас многие аналитики пытаются понять, в чем цель сегодняшнего курса на согласие и примирение, провозглашенного Б.Ельциным, какими мотивами вызвано появление соответствующего документа, каковы будут его реальные последствия…
Действительно ли речь идет лишь о делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой, омрачающих взаимоотношения нынешних преемников гражданского конфликта 1917-1921 годов? А не намекает ли Б.Ельцин на совсем иные противоречия, куда более опасные для режима, о которых не хочется даже и сказать прямо. Например, разве реализация политики согласия не дает властям удобного повода для наступления на регионы, которые, к большому недовольству Москвы, стремятся к реальному федерализму? Или, с другой стороны, почему бы не использовать идею консенсуса для смягчения острых внутренних разборок в президентской команде?
Тут, кстати, можно предположить и другое – увидеть в новой идеологической концепции Кремля только один из симптомов продолжающейся внутрифракционной борьбы – отвлекающий маневр, предпринятый одной частью его окружения, дабы усыпить бдительность другой, а затем нанести неожиданный удар. Если это так, то стоит ли за этим решением Б.Ельцина А.Чубайс, интригующий против премьер-министра, или В.Черномырдин, интригующий против главы президентской администрации?
Не исключено, что могут оказаться правы те, кто проводит параллель между новым идеологическим курсом президента и недавними заявлениями А.Чубайса о необходимости “диктатуры внутри власти”. С этой точки зрения, политика консенсуса вполне может вылиться в конце концов в ликвидацию плюрализма общественного мнения, который воспринимается властью как угроза ее консолидации.
В ЛАБИРИНТЕ НЕУДАЧ
Принципиальное отличие нынешнего шага президента в направлении достижения общенационального консенсуса от предыдущих подобных же шагов состоит, думается, в том, что ныне эта задача действительно выходит на первый план, перестает быть прикладной и второстепенной, превращаясь в основную и главную задачу российского истеблишмента. Каковы бы ни были конъюнктурные, тактические цели, ради которых нынешняя правящая группировка вновь заговорила о примирении и согласии, бесспорно одно – российская элита окончательно растерялась перед итогами своего реформаторства и нуждается в передышке.
При всем огромном потенциале России реформы здесь явно пошли совсем не так, как того хотелось их инициаторам. Россия не только не совершила “прыжок” в постиндустриальное общество, но вновь оказалась отброшена к тому рубежу, с которого стартовала в начале века, когда она не много значила на карте мира. Сегодня положение даже хуже – потеряны огромные территории, утрачены естественные оборонительные рубежи, подорвана вера русского народа в свою великую историческую миссию. Культурная жизнь России становится все более провинциальной, а нравственность – все более условной. Достижения реформаторов ничтожны, упущения безмерны, и по большому счету первый раунд реформ проигран.
Переходный период, который в теориях реформаторов рассматривался как “эпоха первоначального накопления” и формирования класса собственников, заканчивается, по существу, ничем – российский общественный капитал промотан, вывезен, разворован. Он пополнил авуары западных банков, дал работу миллионам рабочих и служащих за рубежом, но не в России, где как не было, так и нет ни субъектов, ни механизмов модернизации. Возможно, в будущем, в ходе постепенной эволюции, эти недостающие нынешним реформаторам звенья и сформировались бы. Однако со времен Чаадаева известно, что в российской политике внешние, привходящие обстоятельства всегда играли значительно большую роль, чем внутренняя логика развития.
Отсюда – и резкие повороты, перечеркивающие все накопленное прежде, склонность писать историю с чистого листа.
ДОВЛЕЕТ ДНЮ ЗЛОБА ЕГО
Вот и сейчас есть масса обстоятельств, с которыми правящим кругам крайне трудно не считаться. Во-первых, как говорится, количество перешло в качество – негативные изменения в экономике и социальной жизни, в регионах, в психологии людей, накапливавшиеся едва ли не со времен застоя (и последние пять лет – особенно бурно), подвели страну к порогу, за которым – катастрофа. Российские “управляющие” в очередной раз оказались в кризисной ситуации – явно кончается “лафа”, которую сулила российскому чиновничеству либеральная доктрина, позволившая ему сбросить с себя постылые управленческие хлопоты и заняться “личной жизнью” за казенный счет.
Заканчивается время “суперпрезидентской республики” Б.Ельцина, время, когда политика варилась в своем собственном “виртуальном мире”, а жизнь – в своем.
Жизнь в конце концов взбунтовалась против политики, годами пребывавшей в упоительном состоянии полнейшей безответственности, утопающей в роскоши на фоне нищего прозябания народа. Напор бунтующей России уже проломил “кольца защиты”, воздвигнутые вокруг кремлевского ядра российской политической системы, и этот бунт называется бюджетным кризисом. Суть его предельно проста. Регионы и отрасли не хотят и не могут давать деньги не вполне адекватному (мягко говоря) федеральному центру: нашла коса на камень.
В этом столкновении государства и общества трудно, кстати, принять ту или другую сторону – “обе хуже”: Центр, который жил по принципу “после нас хоть потоп”, сегодня столкнулся с тем, что подобный же принцип лег в основу политики российских регионов. Недавно на совещании регионов-доноров этот принцип был вполне четко сформулирован: мы будем оставлять у себя 60-65 процентов доходов, а остальные регионы “пусть живут на свои”. Безответственность верхов порождает безответственность в “низах”.
Тем не менее, как уже отмечалось в прессе, в московской политике в последние месяцы начали формироваться альтернативы безынициативной предшествующей политике. Они связаны с разными именами – А.Чубайса, Ю.Лужкова, А.Лебедя. Очевидно, что нынешний поворот в кремлевской политике их мало устраивает – диалог с оппозицией рассматривается политиками “активистского толка” как очередная попытка законсервировать нынешнее состояние дел посредством вовлечения во власть слабой и безынициативной российской “левой”. Не удивительно, что никто из политиков, представляющих новые альтернативы, не выразил горячего восторга по поводу этой перспективы, отделавшись в лучшем случае дежурными комплиментами в адрес ельцинской инициативы.
Во-вторых, 1997 год – год 80-летия октябрьской революции, и едва ли сравнение между большевистской пассионарностью и неудачами нынешней элиты будет в пользу последней. В-третьих, после своей болезни президент явно не расположен к реставрации радикализма – ему хотелось бы покоя, а не взрывов активности.
Будет ли успешной новая попытка консолидировать власть и сформировать консенсус, необходимый для выхода страны из кризиса? Уверенности в этом нет.
Алексей ЕЛЫМАНОВ
