Мы живем в эпоху масштабных фальсификаций общественного сознания, когда в умах наиболее активных граждан в качестве аксиом закреплены штампы, которые на самом деле мало связаны с реальной действительностью, а иногда и напрямую противоречат ей.
Произошла беспрецедентная подмена понятий, когда такие распространенные импортные слова, как реформы, рынок, частная собственность, товарно-денежные отношения, парламентская демократия, права человека, на самом деле утеряли свой первоначальный смысл и наполнились иным, исконно российским содержанием. Являющиеся плодом многовековой и тщательной селекции семена западной цивилизованности, будучи перенесенными на неблагодатную отечественную почву дали совсем не те и по большей части весьма горькие плоды. В очередной раз в российской истории можно констатировать, что приход к власти одержимой западническими идеями интеллигенции лишь привел к нарастанию самых деструктивных и во многом самоубийственных тенденций нашего общества и еще дальше удалил его от торной дороги цивилизации.
Да и сами отечественные либерал-реформаторы по своей психологии и методам достижения своих целей меньше всего похожи на своих зарубежных аналогов типа Рейгана и Тэтчер и больше смахивают на идейных наследников ленинской гвардии. Та же абсолютизация во многом маргинальных импортных учений (столь любимые отечественным демократическим бомондом Д.Сакс и А.Ослунд находятся у себя на родине на обочине экономической мысли и практикуются лишь в чересчур доверчивых туземных странах), тот же радикализм и отношение к собственной стране как к полигону для экспериментов планетарного масштаба, та же неорганичность и восприятие традиционных государственных ценностей как пережитков варварства и дикости. Как это ни парадоксально, но даже на главном направлении деятельности наших западников, в экономике, проявлялись до боли знакомые аналогии. Во время предвыборной кампании телевидение не раз пугало доверчивое население приходом к власти коммунистов, отождествляя их со звериным образом человека-собаки Шарикова из романа С.Булгакова “Собачье сердце”. И почему никому из наших официальных пропагандистов не приходило в голову, что сакраментальная фраза этого героя: “А чего тут думать, взять все и поделить”, один в один соответствует механизму скоропалительной приватизации, проведенной в ударные сроки нынешним столпом российской государственности А.Чубайсом?
Во многом неудаче либерального эксперимента в России способствовали и весьма типичное для советской интеллигенции преклонение перед марксизмом, и вытекающий из этого технократизм мышления, сведение проблемы реформ к преобразованию базиса путем изменений отношений собственности. Почему то наши реформаторы были убеждены, что в России не только возможно за 500 дней укоренить базовые рыночные отношения, но и за тот же период провести глобальный сдвиг в сознании населения, превратить русских в некое подобие предприимчивых, законопослушных и рачительных белых американцев. При этом из поля их внимания ушли хорошо известные на том же Западе социальные теории a la Макс Вебер, которые связывали развитие капиталистических отношений не только с постоянным ростом производительных сил, но и с широким распространением протестантских ценностей, предписывающих верующим постоянное самоограничение, умеренность в потреблении во имя накопления, преклонение перед материальным успехом как средством самооправдания перед богом, а не источником “красивой жизни”. Соответственно, сам институт рыночных отношений, его укорененность в обществе и экономическая отдача от него напрямую зависят от культуры нации, преобладающих стереотипов поведения, традиционных ценностей.
И в Японии, и в Америке оплотом экономики являются крупные транснациональные корпорации и банки, работающие на общих рыночных принципах, однако ни одному серьезному специалисту в области международной экономики не придет в голову говорить об идентичности хозяйственных систем этих стран. Недаром же многие американцы, хорошо знающие реалии Страны восходящего солнца, вообще отрицают наличие в Японии рыночной экономики в традиционном понимании этого слова.
Рассмотрение даже самых общих основ осуществления отношений в связках работодатель – наемный работник, государство – крупные корпорации, крупный бизнес – мелкие фирмы показывает, что за стремлением рыночных субъектов в обеих странах извлечь прибыль и инвестировать его часть в самовозрастание капитала стоят разные стимулы и методы их реализации. И данное различие прежде всего кроется в разном менталитете американцев и японцев. Культ личного успеха американца, воплощенный в розовой мечте “сделать себя самому”, коренным образом отличается от патриархального коллективизма японцев, их глубокой и часто немеркантильной привязанности к своей общине. При этом японцы, сохранив в ходе промышленной модернизации свою “самость”, не только не отстали от своих американских учителей, но и по многим статьям превзошли их.
В мире нет абсолютно одинаковых стран, так же как и не существует идентичных экономических систем. Соответственно, сущностные черты рыночной экономики в каждом государстве имеют свой национальный колорит, оформляющие ее институты наполняются различным содержанием. Вопреки околомарксистскому мышлению нашей либеральной интеллигенции, согласно которому все в мире стремится ко всеобщему единообразию, мировой экономический опыт чрезвычайно разнообразен и отнюдь не сводится лишь к американской модели развития. Англосаксонская экономическая система на практике не так уж и универсальна, помимо нее существуют западноевропейская, тихоокеанская, латиноамериканская и многие другие. И в любом случае рыночные институты дают адекватную отдачу только в том случае, если они принимают органичный для национальной традиции характер, где любые нововведения и заимствования адаптируются к местным условиям.
Однако Гайдар и его команда, не найдя в российском прошлом и настоящем жизнеутверждающих примеров расцвета демократии и рыночных свобод, ничтоже сумняшеся решили превратить наше общество в слепок американского. И если Бакунин был глубоко убежден, что каждый русский человек в душе является анархистом, то отечественные либералы, по всей видимости, считали, что все россияне по складу ума не многим отличаются от англосаксов.
В свое время В.Ленин очень переживал, что он провел социалистическую революцию в такой неразвитой стране, как Россия, и очень рассчитывал на помощь более организованного и цивилизованного германского пролетариата. Теперь же, при строительстве “новой России”, никак нельзя обойтись без полного копирования передового опыта мировой цитадели рыночной экономики.
На поле практических решений в области экономики подобный подход вылился в полный абсурд, когда в погоне за американскими либеральными стандартами мы по уровню формального разгосударствления экономики вот-вот превзойдем весь остальной мир. В таких цивилизованных и весьма рыночных странах, как Великобритания, Норвегия, Мексика (не говоря уж о процветающих странах Персидского залива), считается нормальным, что добыча нефти и газа производится частично или полностью государственными компаниями, а получаемая в ходе этого рента идет на решение общенациональных целей. У нас же все больше утверждается генеральная линия на передачу права на эксплуатацию природных богатств в частные и преимущественно иностранные руки. В такой развитой стране, как Германия, до которой России расти и расти, никого не смущает тот факт, что крупнейшим и чуть ли не единственным авиаперевозчиком в стране является государственная компания “Люфтганза”. У нас же в итоге победного шествия приватизации по стране расплодились более трехсот абсолютно частных авиакомпаний, у которых в большинстве своем нет средств не только на закупку новой техники, но и на поддержание минимальной безопасности полетов.
У нас считается, что наше порушенное сельское хозяйство может вывести из кризиса тотальная приватизация сельскохозяйственных земель. И почему-то никому не приходит в голову, что в Голландии, побившей все мировые рекорды по эффективности работы агропромышленного комплекса, нет института частной собственности на угодья сельскохозяйственного назначения. Теперь уже договорились до того, что нужно раздробить и продать по кускам единую транспортную и энергетическую инфраструктуры страны, хотя в подавляющем большинстве европейских стран эти сферы являются объектом жесткого государственного контроля и регулирования. И таких примеров поверхностного восприятия зарубежного экономического опыта, когда либерализация как один из инструментов экономических преобразований превратилась в самоцель и подмяла под себя исходные задачи реформирования постсоветского общества, превеликое множество.
Наши “реформаторы” частенько кивают на относительно большие успехи процесса рыночной модернизации восточноевропейских стран, объясняя их большей глубиной и последовательностью либерализации экономики. Однако если под этим подразумевать тотальный уход государства из национального хозяйства, то это или заблуждение, или сознательная дезинформация общественного мнения. Например, в Польше никто не торопился с проведением повальной приватизации крупнейших промышленных предприятий. Только добившись стабилизации финансовой системы и восстановив воспроизводственный процесс в экономике, государство начало продавать предприятия в руки частных национальных и иностранных инвесторов. В итоге одним выстрелом были сразу убиты два зайца – предприятия получили эффективных собственников, а государственная казна пополнилась многими миллиардами долларов.
Однако отечественные комиссары от приватизации сделали все в прямо противоположной последовательности. В условиях полной дезорганизации хозяйственной жизни они отдали промышленные гиганты на откуп безответственности их директоров. Не будучи подконтрольны ни государству, ни во многом формальным и мифическим акционерам в лице трудовых коллективов, наши хозяйственники используют данное обстоятельство с большой пользой для собственного кармана и превеликим ущербом для возглавляемых ими предприятий. В итоге в России не были созданы институциональные основы для развития цивилизованных рыночных отношений и одновременно была разрушена материальная основа существующей экономики.
В свою очередь чешский опыт финансовой стабилизации также нельзя рассматривать как индульгенцию либерального догматизма доморощенных реформаторов. В этой стране на первом этапе экономических преобразований никто не покушался на унаследованную от социализма централизованную систему государственных банков. В итоге были созданы благоприятные предпосылки для эффективного финансового контроля за ставшими самостоятельными предприятиями, что поставило заслон на пути злоупотреблений бюджетными ресурсами. У нас же не только раздробили и приватизировали государственные кредитные учреждения, но и наплодили помимо них тысячи “коммерческих” псевдобанков. И зачем же теперь удивляться, что финансовая система страны малоуправляема, предприятия не платят налоги и происходит тотальное разворовывание ставших бесконтрольными казенных денег. Воистину, заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет. Нравится это кому-то или нет, но с Фридманом в голове и ваучером в рукаве в России ничего путного не создашь.
Универсальные инструменты перехода к рынку не являются ни хорошими, ни плохими сами по себе. Вопрос заключается лишь в том, в какой мере последовательность, сроки и мера жесткости их применения соответствуют социально-экономическим реалиям страны. Сделав ставку на ускоренное внедрение внешних атрибутов рыночной экономики (свободные цены, акционированные предприятия, конвертируемость национальной валюты), наши реформаторы забыли об унаследованных от советского времени глубинных диспропорциях, которые мешали предприятиям адекватно откликнуться на изменения внешней экономической среды.
В России в период рыночной модернизации изначально сделали ставку не на единовременное экстенсивное распространение рыночных отношений во всех секторах экономики и регионах страны, а на постепенное укоренение новых хозяйственных механизмов там, где они имеют больше шансов прижиться и дать быструю экономическую отдачу. В итоге экономика не стала более рыночной, но при этом стала абсолютно неуправляемой. В хозяйственном механизме образовался институциональный вакуум, когда ни рыночная конкуренция, ни государственное регулирование не влияют на поведение производителей. И дело здесь не в недостаточной глубине либерализации экономики, а в том, что даже нынешний уровень разгосударствления неадекватен экономическим и социальным реалиям нашей страны.
Глубинные причины ожидаемого всеми экономического кризиса гораздо более серьезны и трагичны, чем дефляционный шок или чрезмерная расточительность во время президентских выборов. Они заключаются в том, что ресурсы экстенсивного расширения рыночных реформ, заключавшихся в нашем российском варианте в дележе государственных материальных и финансовых активов и их бесшабашном проедании, объективно исчерпаны. В стране уже почти нечего делить, а наш класс новых крупных собственников не может уже существовать только лишь за счет получения новых кусков государственной собственности и каких-либо льгот. Эффективно же использовать полученные ими производственные и финансовые ресурсы, не говоря уже об их преумножении, они чаще всего просто не умеют.
Катастрофическая недоимка налогов обусловлена не только упадком финансовой дисциплины, продолжающимся спадом производства и тотальным дефицитом денег в экономике. Ее фундаментальная причина кроется в том, что государство весьма радикально освободило себя от участия в хозяйственном управлении и, соответственно, от потенциальных источников получения дополнительного дохода.
Суматошные и во многом беспомощные попытки ВЧК восстановить в экстренном порядке управляемость экономики изначально обречены на поражение. Без концептуально обоснованного возвращения государства в экономику и отказа от идеологии либерального радикализма решить сущностные проблемы нашего общества нельзя.
Во избежание самых катастрофических последствий не только для нынешней правящей элиты, но и для страны в целом нужно уже сейчас приступать к смене парадигмы экономических реформ. Вместо примитивного либерализма под лозунгом “Чем меньше государства, тем лучше” должен возобладать принцип: свободы – сколько возможно, а государства – сколько необходимо. При этом государство должно вернуться в те сферы экономики, где провозглашенные либералами рыночные свободы не работают и на месте институционального вакуума возникли корпоративно-криминальные дыры. (А это подавляющая часть нашей крупной промышленности). Для этого необходимо, наконец, создать цивилизованные отношения между государством и предпринимателями, воздать богу – богово, а кесарю – кесарево и установить четкую границу между такими понятиями, как частное и государственное.
Бюджетные деньги должны, наконец, стать по-настоящему государственными и проводиться через государственные банки, а не служить источником обогащения так называемых частных банкиров. Менеджеры государственных предприятий, в том числе и крупнейших сырьевых корпораций, должны превратиться из удельных частно-феодальных князьков в нормальных государственных служащих. Так называемые приватизированные предприятия должны подпасть под контроль реальных собственников. И если имеющиеся акционеры эту функцию выполнять не могут, то следует поднимать вопрос об их банкротстве или, что более вероятно, национализации. Наиболее состоятельные граждане, которые по старой советской традиции продолжают пользоваться дотируемыми государством услугами, должны, наконец, научиться платить налоги со всех своих доходов.
Россия, в отличие от стран третьего мира, является не аграрной, а сверхиндустриальной страной. Поэтому следование в русле рецептов МВФ, без особого успеха опробованных в Перу и Боливии, вряд ли нам поможет в решении задачи модернизации имеющегося индустриального потенциала. Скорее всего, для нас более применим опыт послевоенного развития западноевропейских стран, а также Японии и Кореи, где доминировали не либеральные принципы сверхсвободного рынка, а кейнсианские рецепты активного государственного регулирования экономики. Это подразумевает осмысленную политику защиты национального производителя (в том числе и за счет занижения курса национальной валюты), стимулирование государством частного спроса на внутреннем рынке и активную финансовую поддержку крупнейших и наиболее технологически развитых корпораций.
Трагическая судьба России в нынешнем столетии является во многом следствием идеологического мессианизма ее руководителей, который втискивал живой национальный организм в прокрустово ложе надуманных и чаще всего заимствованных за рубежом схем. И демократическая революция 1991-го лишь продолжила эту традицию. На смену марксистским догматам пришли столь же неадекватные отечественным реалиям догматы тотальной либерализации. В итоге при постоянной смене вывесок мы постоянно остаемся в порочном круге собственной истории, когда слово имеет решающее значение над делом. Современная Россия надорвана, у нее нет уже сил, чтобы следовать в русле очередного безответственного эксперимента. И будем надеяться, что нынешняя элита, хотя бы из инстинкта собственного сохранения, сможет сделать правильный выбор и вернется на торную дорогу здравого смысла. Если этого не произойдет, то уже в ближайшее время глобальный общественный перелом погребет под своими обломками не только власть предержащих, но и всю российскую государственность.
Владислав ЦИПКО,
кандидат экономических наук
