Вероятно, каждый человек, ощущающий свою причастность к судьбе Отечества и осознающий нравственную ответственность за него, не может не задаваться вопросом о причинах и путях выхода из той трагической ситуации, в которой мы оказались. Трагедия России имеет прежде всего материально осязаемое измерение, ясное для всех, кто не готов лукавить. Спад в промышленности, составивший за годы “реформ” более 50 процентов, ставит сегодня под вопрос саму возможность воспроизводства народного хозяйства. Свертывание высокотехнологичных и наукоемких отраслей превращает Россию в экономического аутсайдера – поставщика на мировые рынки сырья и дешевой рабочей силы. Катастрофическое падение жизненного уровня основных групп россиян сопровождается “пиром во время чумы” чрезвычайно узкого слоя “новых русских”, занимающихся разграблением национального богатства, по существу – подрывом самих основ российской государственности. На наших глазах происходит стремительная деградация государственной власти: ее отдельные функции и элементы захватываются, “приватизируются” кланами и кликами, преследующими свои корпоративные, узкогрупповые интересы. Абсурд чеченской бойни и превращение Федерации в некое подобие Священной Римской империи германской нации, зиждущейся на бесконечном торге “имперского центра” с удельными князьями и “вольными городами”, всепроникающая криминализация общественного организма, заброшенность науки, образования, культуры и здравоохранения, т.е. именно тех “людей”, бережное “возделывание” которых только и могло бы позволить России достойно существовать в ХХI веке, – таковы реалии России на пороге президентских выборов.
Но есть у нынешней трагедии Отечества и другое, не менее важное измерение. Я бы назвал его духовно-политическим. В его основе – униженность подавляющего большинства граждан “великим обманом” и принуждение “жить во лжи”, из которой народ надеялся вырваться в 1991 году. Это обман, что август 1991 года стал прологом народовластия, ликвидации номенклатурной касты, господства закона, появления мирной, свободной и великой России или даже становления эффективного конкурентного рынка. В сегодняшней России честный предприниматель или честный чиновник выглядят скорее аномалией и уничтожаются как экономическими, так и откровенно криминальными методами. Результатом “реформ” стало перераспределение национального богатства в пользу новой (и отчасти – старой) номенклатуры и трущихся вокруг нее проходимцев разного пошиба. В результате исчезла нормальная основа для формирования российского “среднего класса”. Вперед вышел криминальный элемент общества, из которого активно формируются “новые русские”. Провозглашаемая “реформаторами” “открытость” российской экономики привела не к притоку в страну серьезных инвесторов, а к наплыву разного рода дельцов, вооруженных двухвековым опытом афер, опробованных в западных экономиках, равно как и ко все большей зависимости России от МВФ и других международных финансовых организаций. Получение ежегодного кредита от МВФ становится главным ритуалом бюджетного процесса и основным аргументом для продолжения “либеральных реформ”. При этом как-то “упускается из виду”, что выполнение условий кредитования по линии МВФ наносит российской экономике много больший ущерб, чем сам объем предоставляемых кредитов, что кредиты эти используются не на структурную перестройку экономики, а на “латание бюджетных дыр” и что эти кредиты придется возвращать будущим поколениям.
Другой обман, или по крайней мере заблуждение, состоит в допущении, что начатые в конце 1991 года “реформы” могли бы привести к провозглашенным целям, а не к тому, что мы имеем сегодня, если бы не “саботаж” со стороны Верховного Совета, коммуно-патриотической оппозиции, “предателей” из президентского окружения. Те, кто устанавливал “правила игры”, были людьми достаточно сведущими и не могли не понимать, в чьих интересах осуществляются “рыночные преобразования”, кому достанутся наиболее лакомые кусочки национального “пирога”.
Сегодня нам навязывается еще одно заблуждение, в соответствии с которым нам не остается ничего иного, как выбрать между “стабильностью” нынешней национальной деградации и коммунистическим “откатом в прошлое”. Дилемма “КПРФ или “партия власти” является ложной не в том смысле, что ее нет в нынешней политической действительности, что народ не будет поставлен перед ней летом 1996 года. Она является ложной потому, что отсекает у России перспективу выйти на решение или хотя бы на осознание тех ключевых проблем, которые стоят перед ней и без умения справиться с которыми Россия не может рассчитывать на достойное историческое существование.
В ЧЕМ СУТЬ ПРОБЛЕМ?
Серьезный политический анализ этого вопроса требует глубокого исследования характера существовавшего в СССР строя, причин его развала на рубеже 80-90-х годов и перспектив, открытых этим перед нашей страной. Нынешнее состояние этих исследований не может вызвать удовлетворения. Предлагаемые различными течениями политической мысли стереотипы “тоталитаризма”, “командно-административной системы”, “бюрократического рынка”, “государственного капитализма”, равно как и официозная догма “реального социализма”, далеки от того, чтобы объяснить “системное качество” советской системы, главные импульсы ее динамики. Хотя нельзя не признать, что каждая из этих концепций ухватывает какую-то грань советской действительности и не может быть провозглашена абсолютно ложной. Разумеется, в рамках настоящей статьи нет никакой возможности проанализировать достоинства и недостатки всех этих концепций. Однако представляется целесообразным зафиксировать некоторые принципы подхода к советской действительности и к возможностям ее “преодоления”, представляющие своего рода критическое обобщение различных интерпретаций.
Первое. Советский период есть часть нашей истории, к которой нельзя относиться как к провалу, “темному времени”, наподобие того, как просвещение относилось к средним векам. Представление советской истории как “дороги в никуда” сегодня особенно характерно для бывших руководителей советского Агитпропа, в свое время без жалости расправлявшихся с любыми реальными и мнимыми проявлениями диссидентства: факт, который сам по себе заставляет о многом задуматься. Беда не только в том, что такое отношение разрывает “связь времен”, делает нас бескорневыми “перекати-поле”, невесомыми в поиске смысла и значений исторического бытия, без которых невозможна никакая культурная жизнь. В результате нас сегодня бросает то к химерам превращения России в “одну из стран Запада” по опробованным на Западе “моделям”, то к утопиям реставрации ее “исконного” общинно-симфонического духа. Главное в другом: создать нечто новое можно только из жизнеспособного старого. Пока мы не научимся отличать то, что было в советском строе заслуживающим сохранения и развития, от того, что было в нем гнилым, искусственным и фальшивым, мы никогда не найдем почву, встав на которую увидим перспективы реалистичного будущего. Нельзя отрицать, что в СССР был создан мощнейший экономический потенциал, за счет которого мы в огромной степени живем и сейчас, достаточно эффективная система концентрации интеллектуальных и материальных ресурсов на ключевых технологических направлениях, во многом превосходящая западные стандарты система образования, надежная социальная защита, общедоступное здравоохранение, наконец, такая организация евразийского пространства, которая практически не знала национальных и религиозных конфликтов, наподобие тех, что с такой разрушительной силой проявились сегодня. И неверно думать, будто такая организация держалась исключительно “на штыках империи”, сколько бы ошибок в национальной политике и преступлений против отдельных народов не совершил сталинский режим.
То, что сегодня выдается за “новое”, разрушающее и отрицающее эти и другие жизнеспособные элементы советского строя, само по себе не является ни новым, ни жизнеспособным. Оно не является новым, ибо возвращает нас к социальному примитивизму раннего капитализма либо к первобытному столкновению стихий этнической, религиозной ненависти, а то и к мальтузианской борьбе за существование. Оно не является жизнеспособным, потому что такой регресс подрывает сами основы человеческого общежития, как мы это видим в ряде регионов бывшего СССР, и потому что достоинство людей опускается ниже того уровня, на котором оно было при советском строе, т.е. ниже уровня, который в свое время вызвал протест, позволивший ликвидировать этот строй.
Второе. Советский строй нельзя приукрашивать и лакировать, как это делают различные коммунистические течения в современной России, нельзя “списывать” его пороки и противоречия по невинным статьям “ошибок” и “деформаций”. Не повторяя известные перечни “тоталитарных” грехов, отмечу два наиболее крупных: именно они подорвали этот строй на исходе ХХ века и породили проблемы, разрешить которые был призван посткоммунистический период.
Первый “грех” заключается в том, что в официальном пространстве советской жизни существовали крайне узкие рамки для индивидуальной свободы и инициативы. Это касается даже не столько свободы предпринимательской деятельности, сколько свободы получения и передачи информации, без которой немыслима как успешная технологическая революция, так и духовное развитие общества в целом. В результате любая инициатива, если она стремилась к какому-нибудь развитию, была вынуждена либо “уходить в тень”, либо принимать деформированные формы.
Второй “грех”, тесно связанный с первым: все живое многообразие жизни – идет ли речь об экономике, науке, культуре – усердно (хотя, к счастью, и не всегда успешно) загонялось в прокрустово ложе официальных ритуалов (типа культуры “национальной по форме, социалистической по содержанию”), либо опять же перемещалось “в тень” и деформировалось (подпольный бизнес “цеховиков”, полулегальные, официально не признанные направления в культуре, уход в мистику, оккультизм, узкий мир собственного “хобби” миллионов людей, не способных растворить свое мышление в идеологическом словоблудии режима). Все остальное тем или иным образом искоренялось и коррумпировалось.
Общество, в котором подавлено многообразие, подвергается склеротическому окостенению до такой степени, что не только утрачивает способность самозащиты, но и оказывается не способным передать своему историческому преемнику собственные жизнеспособные элементы. Поэтому вполне можно утверждать, что развал многого из того в советском наследии, что было достойно сохранения, было делом рук не только разных фракций “демократической номенклатуры”, господствовавшей после августа 1991 года, но и правивших в свое время коммунистов, которые не понимали, что лишь освобождение от наследия коммунистического склероза может сделать общество жизнеспособным.
Итак, какова же была суть проблем, поставленных на повестку дня нашей историей в конце 80-х годов? Она состояла в том, чтобы найти общественную форму свободного самораскрытия и развития многообразных жизненных сил Отечества, не соскальзывая при этом с уже достигнутого – в том числе и благодаря советскому строю – уровня, не разрушая уже наработанные основы общежития. По самому же большому счету, это был вопрос о социальной справедливости, разумеется, не в понимании отечественных “демократов”, для которых он сводился к перепрофилированию автомобилей из гаража ЦК КПСС и к принуждению министров ездить на городском транспорте и записываться на прием в районные поликлиники. Справедливость в ее глубинном, философском понимании – это мера, позволяющая увязать противоречивые стороны жизни, конфликтующие интересы, сталкивающиеся ценности. Это способ их существования и взаимодействия, не подавляющий конфликт, но вводящий его в формы взаимного признания конфликтующими сторонами права на существование и даже заинтересованности друг в друге. Справедливость – это никогда не “окончательное решение” проблемы, это принцип того, как с ней можно “справляться”, не превращая ее для общества в мину замедленного действия.
К концу 80-х годов общество в лице массовых демократических движений искало справедливости. Борьба разворачивалась вовсе не за рынок, частную собственность, капитализм, парламентскую или президентскую республику. Все это было в лучшем случае подчиненными моментами или отдельными сторонами общего мотива действий противостоящих режиму сил. Столь же очевидно и то, что таким частным моментом была и упоминавшаяся выше борьба против “привилегий номенклатуры”. Страна искала справедливости по большому счету – как меру увязки частной собственности и социальной защищенности, самобытного развития наций и конфессий и сохранения общего евразийского дома, демократических свобод и надежного, обеспеченного мощью государства господства Закона.
Является ли подобное стремление заведомо утопическим? Если мы утвердительно ответим на этот вопрос, то нам ничего не останется, как признать, что нынешняя политическая дилемма “КПРФ или “партия власти” отнюдь не является ложной, ибо отражает два только и возможных реально способа существования России. Один – это подавление всякого многообразия, “втискивание” его в унифицированные, централизованные формы (то, что мы наблюдали при сталинском и брежневском “социализме”), другой – неуклонное перерождение многообразия в хаос, оканчивающееся “войной всех против всех” (то, что мы наблюдаем в ельцинской России). Отрицательный ответ (на котором я настаиваю) предполагает возможность проведения Россией смелого эксперимента, который может стать альтернативой и ельцинскому, и коммунистическому вариантам развития.
Но в чем, собственно, состоят новизна и беспрецедентность такого эксперимента? В его целях нет ни того, ни другого. Он направлен именно на то, чтобы создать в России сильное правовое государство, устойчивую федерацию с развитым местным самоуправлением, эффективный рынок – в тех секторах народного хозяйства, в которых это возможно. Все это – в тех или иных вариациях – известно из практики многих стран и едва ли содержит в себе что-либо уникально российское. Но если иметь в виду средства достижения этих целей и этапы продвижения к ним, то следует признать, что России – по сравнению с Западом – действительно, придется экспериментировать. Хотя этот эксперимент несравненно менее претенциозный, чем тот, который поставили над страной гг.Гайдар, Чубайс, Авен и прочие монетаристы-утописты, стремившиеся имитировать западный опыт. Совокупность этих средств, вместе с последовательностью этапов достижения указанных целей, я, что будет ясно из дальнейшего, и называю современным российским социализмом или социализмом для России. Однако до перехода к этому вопросу необходимо разобраться с тем, почему не удалось решить проблему справедливости, проблему свободного развития всех компонентов российского многообразия, поставленную на повестку дня еще в конце 80-х годов.
ПОЧЕМУ НЕ УДАЛОСЬ РЕШИТЬ ПРОБЛЕМУ СПРАВЕДЛИВОСТИ?
Очевидно, объективным препятствием на этом пути было крайне слабое развитие структур гражданского общества, унаследованных от советского строя, или их существование в деформированных формах “теневого” бизнеса, культурного и политического диссидентства, клик коррумпированного чиновничества. Развал советского официального политического пространства привел также к тому, что многие зародыши общественной самодеятельности превратились в тоталитарные по существу формы движений, строившиеся на апелляции к “крови и почве”. Эти движения, разумеется, не только не способствовали становлению общественного многообразия, но были прямо разрушительны для этого процесса.
Не менее пагубной для социальной справедливости оказалась и политика тех, кто, называя себя демократами, после августа 1991 года овладел рычагами государственной власти. Ими и был осуществлен над Россией беспримерный эксперимент, провалившийся с точки зрения всех декларированных целей и давший позитивный результат лишь в снятии “коммунистического склероза” с общественной жизни страны.
В основе этого эксперимента лежали, как мне кажется, три идеи и представления. Первое представление: рынок является порождающей саму себя реальностью, развивающейся в силу неких “естественно исторических” законов, если им не мешать, как это делали коммунисты. Отсюда – ориентация на “минимизацию” государства, его самоустранение из экономической жизни и надежда на то, что в условиях рынка “все само по себе вырастет”. В действительности же в условиях такого рынка “сами по себе” выросли только коррупция и организованная преступность. Впрочем, позднее, когда разрушительное дело было уже сделано, эта ориентация на “спонтанность” стала уступать место государственному вмешательству. Но в сложившихся условиях государство само стало одной из стихийных сил, утратив ту роль, которая была присуща ему на Западе в период формирования рыночной экономики. В том-то и дело, что нигде рынок, в современном его понимании, не возникал сам собой, формируя государство и прочие институты в качестве своих надстроек. Ведь он складывался в рамках и на основе существующих государственных образований и лишь благодаря их защите, регуляции и поддержке. Идея “саморазвивающегося” рынка – один из ярчайших мифов либерального и “неолиберального” сознания. Возник этот миф, что примечательно, тогда, когда становление конкурентного рынка в ведущих западных странах было уже завершено и когда роль государства как работодателя и исполнителя важнейших общественных функций вопреки этому мифу существенно возрастала.
Российский эксперимент по созданию рынка в условиях распада государственности, свертывания функций его и без того ослабевших и коррумпированных институтов – есть попытка претворения в жизнь мифа и не имеет прецедентов в западной практике. При таких обстоятельствах “естественные” законы дали естественные результаты: бюрократический “рынок” позднего социализма превратился в государственно-олигархический рынок дикого российского капитализма, имеющий мало общего с образом рынка из либерального мифа, на который ориентировались наши “реформаторы”.
Второе представление отечественных “неолибералов”: рынок является основой общественного организма, обеспечивающей развитие других его частей и подстраивающей их под себя. Отсюда – убеждение в том, что набирающий силу рынок создал соответствующие ему и, конечно, превосходящие по качеству свои советские аналоги системы образования, здравоохранения, науки и т.д. К чему привел такой подход в России – слишком хорошо известно, чтобы говорить об этом подробно. Отметим лишь, что он также – плод “новаторской” мысли отечественных “демократических” экспериментаторов. Ведь все эти системы на Западе развивались прежде всего в результате действий государства и низовых инициатив, отвоевывавших те или иные участки социального пространства из-под “юрисдикции” рынка.
Разумеется, вывод из всего сказанного не в том, что “чем меньше рынка, тем лучше”. Он в том, что жизнеспособный социальный организм находит способ определения сфер, природа которых позволяет им функционировать по законам рынка, и – одновременно – тех сфер, которые следует от воздействия рынка защищать.
Такие способы увязки разных сфер общественной жизни и есть социальная справедливость в ее конкретном выражении. Формы ее реализации носят исторический характер: нельзя раз и навсегда сказать, какие сферы экономической и общественной жизни относятся к “рыночным”, а какие – к “нерыночным”. Но нельзя и уповать на универсальность рынка как принципа организации общества. Расплачиваться за это приходится страшным падением качества жизни, утратой научного, технологического, интеллектуального капитала.
Третье представление российских “рыночников”: рынок непосредственно связан с демократией, причем и генетически и функционально. По их схемам получается, что чем больше рынка, тем больше демократии. Вследствие такого подхода “рыночные” реформы были объявлены “демократами” еще в 1991 году абсолютным приоритетом в условиях отсутствия их обеспечения реформами государственных структур, законодательства, не говоря уже о системе поощрения развития структур гражданского общества. Однако автоматической связи между рынком и демократией нет. Достаточно вспомнить авторитарные периоды правления в различных латиноамериканских государствах, где рынок долгое время существовал в условиях отсутствия демократии и подавления элементарнейших гражданских свобод. И рынок и демократия имеют свою автономную логику развития, хотя между ними можно и должно устанавливать корреляцию. Но это – особое политическое дело, которым должны были в первую очередь заняться те, кто именует себя демократами. Однако они пожертвовали демократией как практическим способом организации ненасильственного взаимодействия многообразных общественных сил, сведя ее лишь к способу легитимации власти. Отечественные “демократы” не поняли главного: демократия – это такое общественное устройство, которое отрицает, что какая-либо группа или партия является обладателем истины для всего общества и “силой прогресса”, противостоящей всем заблуждающимся и инертным. Политическая истина – не некий проект организации общества, отвечающий отвлеченным критериям “правильности”. Это – конкретная форма, в которой могут ужиться разнообразные части данного народа в данную эпоху его истории. В соответствии с этой истиной и только с ней определяется то, в каких формах и какой степени развиваются все институты общественного устройства – от рынка до организации высшей власти.
Три вышеназванных представления лежали в основе идеологии российских реформаторов-”неолибералов”. Они не позволили даже зафиксировать суть тех проблем, которые обусловили разрушение прежнего, “коммунистического” строя и заняли главное место в повестке дня новой России. Мистификация рынка и западного опыта трансформировалась у отечественных “демократов” в концепции модернизации России на основе универсальных рыночных “моделей”, ее возвращения “на столбовую дорогу цивилизации” и т.п. А поскольку коммунисты противопоставляли этой мистификации лишь апелляции к уникальности России и апологию советского строя, они также прошли мимо сути проблем. Более того, их позиция непродуктивна для осуществления возможного в России и необходимого ей социализма. Но что же представляет собой этот социализм?
ОБРАЗ РОССИЙСКОГО СОЦИАЛИЗМА
Сразу уточню: рассуждая о российском социализме и о социализме как будущем России, я не подразумеваю что-то невиданное в мировой истории и обусловленное мифологизированной самобытностью нашей страны. Хотя считаю, что потенциал коллективизма, заложенный в наших традициях, в большей степени предрасполагает Россию к социализму, чем многие западные страны. Однако речь идет, на мой взгляд, о мировой тенденции, проявляющейся в России в своеобразных формах, понять особенности которых чрезвычайно важно.
Эта тенденция заключается в приведении в соответствие частных и общественных начал, в увязке их через меру справедливости. Поэтому первое определение социализма, особенно актуальное в сегодняшней России, – справедливость. Подчеркну: речь не о подавлении частных начал ради коллективизма, в чем состоял, вероятно, главный дефект советского социализма, а об их гармонизации, без чего не может быть эффективно развивающегося общества и что достигается – в зависимости от условий места и времени – разными методами и в разных формах. Отметим и то, что провал пораженной склерозом советской версии социализма отнюдь не означает, что социализм как таковой выкинут из арсенала форм и средств развития человечества.
Гармония частного и общественного никогда не может быть установлена окончательно. Из этого следует второе определение социализма: это не некая “теоретически вычисленная” модель, навязываемая обществу, а в принципе бесконечный процесс реализации справедливости в изменчивом конкретном историческом контексте.
В свое время Герберт Спенсер, неумолимый защитник свободного рынка, узрел в учреждении публичных библиотек и введении административного контроля за газовым освещением улиц английских городов недопустимые и чреватые коллективистским деспотизмом посягательства на частную собственность и права британцев как граждан и налогоплательщиков. Эти меры представлялись ему социалистическими. Каким бы курьезом сейчас это ни выглядело, в чем-то Спенсер был прав: для того времени данные меры являлись социалистическими, поскольку меняли формы увязки частных и общественных интересов в соответствии с ходом развития общества. В иных исторических условиях потребовались другие меры – создание “государства благоденствия”, поощрение самоуправленческих начал, экологическое законодательство, покровительство меньшинствам и другим ранее дискриминируемым группам. От некоторых мер такого рода позднее приходилось отказываться – не только потому, что обнаруживалась их недостаточная продуманность, но и потому, что в изменившихся обстоятельствах они переставали служить гармонизации частных и общественных интересов. Было бы схематичным утверждать, что история Запада последнего столетия есть неуклонное нарастание социалистической тенденции в капиталистической среде, тем более если отождествлять эту тенденцию с государственным вмешательством в экономику. Но можно говорить о том, что эта история связана с поисками меры справедливости, находимой, утрачиваемой и обретаемой вновь. В этом смысле социализм есть определенный ритм западной жизни, без которого она была бы неузнаваема – в том числе в своем демократическом и правовом аспекте. Нечестно умалчивать и о том, что в самых передовых западных странах этот ритм получил громкое звучание в огромной мере благодаря вызову, брошенному капитализму советским социализмом. Значение трагического и величественного опыта России в ХХ веке состоит и в том, что она подтолкнула и даже заставила Запад осуществить ряд экономических и социальных мер, благодаря которым он обрел “второе дыхание” и сумел преодолеть целый ряд тяжелейших кризисов. Можно без преувеличения говорить о том, что в ХХ веке ни одна страна не оказала столь существенного влияния на ход мировой истории, как Россия, и отбрасывать этот опыт или подвергать его профанации по крайней мере неразумно.
В современном значении демократия предполагает распространение прав полноценного участия в общественной жизни, норм представительства, процедур свободного от дискриминации общения на многообразие групп и интересов, составляющих общество. Совокупность обеспечивающих все это условий представляет собой демократическое равенство, без которого нет свободы. Но демократическое равенство неотделимо от социалистической тенденции, оно не может быть основано на частной собственности и рыночных отношениях, воспроизводящих неравенство. Сами эти отношения – при всей их важности – лишь один из элементов многообразия народной жизни, объять которые призвана демократия. Унификация народной жизни “под рынок” губительна для демократии, равно как и унификация ее посредством сталинского планирования и огосударствления всего и вся.
Один из крупнейших американских политологов Роберт Даль, анализируя взаимозависимость между демократией и различными формами организации экономики, писал: “В то время как противоречие между демократией и социалистической командной экономикой наиболее очевидно, суть моей аргументации в том, что демократия несовместима также с экономикой свободного рынка в строгом смысле этого понятия. Исторически все демократические страны развивали смешанные экономики, в которых рынки при всей их очень большой важности были существенным образом модифицированы посредством государственного интервенционизма”.
Отсюда – третье определение социализма. Социализм – это процесс непрерывного расширения демократии, вовлекающий в себя на исторически развивающихся основах равенства все более многообразные – с точки зрения экономических, культурных, идеологических и иных характеристик – группы людей. Эти развивающиеся основы равенства предполагают утверждение комплекса прав граждан, гарантированных государством и поддерживаемых их собственной самодеятельностью. В странах Запада формирование такого комплекса прошло несколько последовательных этапов, на которых устанавливались, соответственно, гражданские, политические и социальные права. Возможно, сегодня Запад переходит к новому этапу, в центре которого утверждение прав женщин, прав этнических, конфессиональных и иных меньшинств на своеобразие в сочетании с достигнутыми ранее правами и формами равенства. В любом случае демократия невозможна без увязки мерой справедливости всех указанных прав, часть которых (прежде всего социальные права) – непосредственный результат деятельности социалистических движений.
Отсюда – четвертое определение социализма как способа увязки и обеспечения всего наработанного комплекса прав, являющихся фундаментом демократического общества.
До сих пор речь шла о характеристиках социализма как мировой тенденции. Все они не менее актуальны в России, чем на Западе. В чем же специфика их проявления в нашей стране?
По ряду причин в России – по сравнению с Западом – произошла инверсия становления гражданского общества. Там цепочка развития выстраивалась следующими образом: государство – рынок – демократия, которая в зрелых формах, включая всеобщее избирательное право, сложилась лишь в ХХ веке. У нас падение советского строя, развал союзного государства вместе с несформированностью рынка объективно сделали демократию “начальным этапом” становления современного общества. Можно много говорить об ущербности и неполноценности современной российской демократии. Но едва ли можно отрицать беспрецедентность строительства рынка и государственности при наличии важных элементов демократии, дающих, хотя бы потенциально, возможность протеста тем общественным группам (фактически – большинству населения), которым приходится приносить жертвы обоим этим процессам.
Эта специфика России открывает две возможности. Первая: попытаться и в России воспроизвести западную последовательность развития путем удушения или профанации демократии, за счет авторитарного перерождения власти. Это то, что уже делает нынешний режим и к чему в еще более откровенных формах призывают многие из тех, кто сегодня именует себя демократами (вплоть до призыва сгонять на стадионы, по примеру Пиночета, всех недовольных “рыночными реформами”). Однако выясняется, что в конце ХХ века в посткоммунистической России жертвование демократией ради рынка и “стабилизации” не дает ожидаемого эффекта. Профанация демократии оборачивается профанацией рынка и симуляцией “стабилизации” государства, опирающейся лишь на бесконечный торг региональных и центральных элит.
Вторая возможность: формирование эффективного рынка и полноценного государства на основе социалистического процесса расширяющейся демократии, т.е. через общественное согласие относительно того, какими должны быть место и роль рынка в жизни общества, чем и в каких формах должно заниматься государство. Только через реализацию справедливости в указанном выше понимании можно достичь эффективности и в государственном управлении, и в экономических делах. Такая связь эффективности и справедливости полностью ускользала от монетаристов-утопистов, мыслящих в категориях их противопоставления, как она ускользает и сейчас от их псевдо-прагматических преемников, стоящих у кормила власти.
Расширяющаяся демократия неотделима от развития всего комплекса демократических прав. Здесь мы вновь сталкиваемся с особенностями России. Нельзя игнорировать то, что советский строй обеспечил реализацию широкого спектра социальных прав, однако при ущемлении или фактическом отрицании гражданских и политических прав, которые в истории Запада утверждались раньше социальных и в известном смысле подводили к ним.
Отечественные “демократы” пожертвовали уже завоеванными социальными правами ради рынка, пытаясь компенсировать эту утрату провозглашением гражданских и политических прав. Разрушение комплекса прав – одна из важнейших причин того, что раcширяющаяся демократия не стала основой всего преобразования посткоммунистической России. Разрушение или профанация социальных прав привели к профанации прав гражданских и политических. К примеру, о каких гражданских правах может идти речь, если даже получение законной заработной платы превратилось в России в предмет острой политической борьбы, в то, что еще нужно отстоять в качестве гражданского права? На Западе борьба за такие права не известна даже самому раннему и примитивному капитализму.
Сохранение и развитие всего комплекса прав выступает в сегодняшней России социалистическим делом. Социалистической является формула: развитие рынка и частной собственности в той мере, в какой это не подрывает комплекс прав человека. Отметим попутно, что в известной степени эта формула реализована на современном Западе.
Неоконсервативные усилия, направленные на то, чтобы отказаться или существенно отойти от нее, в 80-е годы не увенчались успехом. В наших условиях претворение этой формулы в жизнь оказывается вопросом выживания народа. Чем с более варварским и коррумпированным капитализмом приходится иметь дело, тем большее социалистическое звучание приобретает эта формула. Итак, российский социализм считает укрепление государства своей первоочередной задачей. Но это означает не подавление рынка, а создание тех правовых, административных и иных условий, в которых он только и может стать эффективным, конкурентным и социально полезным рынком. В свою очередь такое укрепление государства может и должно происходить только на основе расширяющейся демократии, включая обеспечение всего комплекса прав человека и справедливости как меры, увязывающей различные стороны и многообразные элементы российской общественной жизни.
ПОЧЕМУ НУЖНА НОВАЯ ПАРТИЯ?
Для решения всех этих задач необходима политическая сила, осознающая характер стоящих перед Россией проблем и обладающая достаточной волей, чтобы справиться с ними. Эта партия является социалистической потому, что видит в отстаивании и развитии социалистической тенденции ключ к выводу российского общества из нынешнего глубокого кризиса. Эта партия признает, что стремится к власти, ибо понимает, что без обладания властью не может решить указанные задачи.
Однако партия не считает отстаивание и развитие социалистической тенденции своей монополией и не претендует на мессианство. В посткоммунистической России существовали и существуют различные образования социалистического и социал-демократического типа. Особую роль на этом участке политического спектра играют профсоюзы. Между ними имеются немалые различия. Но не забудем: по самой своей природе профсоюзы предрасположены быть носителями социалистической тенденции в широком ее понимании, что, естественно, не обязывает их ориентироваться на ту или иную трактовку социализма. Все такие образования мы рассматриваем как ближайших и естественных союзников, причем не только вследствие определенного сходства их программных установок с нашими. Социалистическая тенденция – сложный многогранный процесс, который в принципе не может иметь одного привилегированного носителя. Участники этого процесса представляют те или иные его компоненты, и, возможно, главный вопрос как раз в том, чтобы найти работающий способ взаимодействия по принципу “быть вместе, оставаясь различными”. Поиск и осуществление такого способа – наша особая задача.
Вместе с тем мы осознаем свои отличия от большинства упомянутых политических образований. Говоря кратко, суть этих отличий видится в следующем. Мы более радикальны, чем социал-демократы, в отношении социализма и в то же время не разделяем “антикапитализм” левых социалистов. Российские социал-демократы в целом строят себя по образу своих западных собратьев. На Западе исторической миссией социал-демократии была корректировка рынка и государства, которые создавались совсем иными социальными силами, в сторону так называемой общественной ответственности. В нынешней России функция корректировки едва ли является актуальной или первостепенной. Нам еще предстоит создать и эффективный рынок и жизнеспособное государство, которые могут быть предметами корректировки. Причем, в отличие от Запада, созиданием их придется заняться силам социалистической ориентации и делать это на основе демократии, отсутствовавшей на Западе в период становления каркаса современного общества. Социалистическая тенденция в России оказывается, таким образом, не корректирующей, а системообразующей. В этом – причина нашей большей социалистической радикальности, чем у социал-демократов.
С другой стороны, мы не считаем, что “преодоление капитализма”, переход к более “высоким формам” общественной организации стоят на “повестке дня” России, какие бы аргументы ни проводились в поддержку такой точки зрения. Если социализм ассоциируется с развитием многообразных форм общественной жизни, то задача видится не в преодолении капитализма, а в том, чтобы найти его место в жизнедеятельности общества как целого, места, обеспечивающего безопасность и его самого и общества. Суть нашей позиции не передается понятием “антикапитализм”. Она выражается не в противопоставлении капитализма и социализма, а в представлении о социализме как о понятии более широком, чем капитализм, как о многообразии, включающем капитализм в себя. В этом – наше отличие от сил левосоциалистической ориентации.
Своими противниками мы видим не тех, кто придерживается иных убеждений, чем социалистические. Наши противники – те, кто хочет унифицировать Россию – будь то “под Запад” или “под патриархальную почву”, “под рынок” или “под Госплан”… Столкновение с силами унификации – ось современной политической борьбы в России, всячески маскируемая навязываемым стране выбором между КПРФ и “партией власти”. Не исключено, что от этого ложного выбора не удастся уйти в июне 1996 года. Но работать на то, чтобы это стало возможно позднее, необходимо уже сейчас. Нам это видится работой на социализм для России.
Мартин ШАККУМ,
первый вице-президент Международного фонда экономических и социальных реформ,
доктор политологии,
председатель Организационного комитета
по созданию Социалистической партии России
