Чем больше проходит времени после его возвращения на Родину, тем больше крепнет в нем уверенность, что нашел-таки он этот заветный ключик. А впервые Александр Исаевич Солженицын пришел к такому выводу, размышляя об отечественной истории и судьбах сегодняшних россиян, еще будучи в изгнании, в Вермонте, в Соединенных Штатах Америки.
Он не любит давать интервью журналистам – предпочитает проверять свои мысли на обычных, как принято говорить, рядовых, ничем не примечательных и никому не известных людях. И не в снобистской, самодовольной, верхоглядной столице, а где-нибудь в сельской глубинке или провинциальном городе. Он и о себе с гордостью говорит: “Я коренной российский провинциал” или “Я принципиальный сторонник провинции”. Солженицын еще при Советах громогласно заявлял: “Станет ли наша страна цветущей, решительно зависит не от Москвы, Петербурга, Минска, Киева, а от провинции”. Поэтому и сейчас, несмотря на свой почтенный возраст (77 лет все же!), как никто из нынешних российских писателей, много ездит по провинции.
Одна из самых последних его поездок только что состоялась на Пензенскую землю.
— Но почему именно Пенза вдруг стала очередным адресом ваших интересов? – первое, что спросили у него в этом городе.
— Потому что ни разу еще не бывал здесь, – попробовал отшутиться, но, смахнув с лица улыбку, уже серьезно добавил: – Очень много наслышан про ваши края. Тем охотнее буду с ними знакомиться. К тому же мне рассказывали, здесь имеется довольно интересный опыт решения проблем, которые меня волнуют, например возрождение земства…
А НАЧАЛОСЬ ВСЕ С КОНФУЗА
Не каждый день лауреаты Нобелевских премий, да еще такого масштаба, как Солженицын, приезжают в губернскую Пензу. Встречать его на перрон железнодорожного вокзала кроме официальных лиц пришел весь местный бомонд – писатели, художники, журналисты, музыканты, любители его творчества и просто любители поглазеть. Все ожидали, что именитый гость приедет в одиннадцатом – “губернаторском” – спальном вагоне фирменной “Суры”, в котором обычно ездят только руководители области да самые “крутые” из здешних “новых русских”. Но оказывается, Александр Исаевич, всю жизнь путешествующий в теплушках да “народных” плацкартных вагонах, не изменил своей привычке и теперь.
Пренебрег он и черной “Волгой”, поданной к подъезду его гостиницы для осмотра города. “Я привык только пешком, – голосом, не терпящим возражений, сказал Александр Исаевич. – Иначе и Пензы не почувствую”.
Маршрут своих прогулок также выбрал сам. Первым делом заглянул к работникам миграционных служб. Больше часа длилась эта встреча. Александр Исаевич вникал во все мелочи обустройства прибывающих сюда беженцев, а также вынужденных переселенцев из “горячих точек” России и стран ближнего зарубежья. Их беды и боль за поруганное достоинство Солженицын воспринимает как личную трагедию. Но об этом несколько позже. А пока пойдем за ним дальше.
Из миграционной службы он поспешил поклониться великому пензяку – историку Василию Осиповичу Ключевскому – в его домике-музее. По пути полюбовался чудом сохранившимися старинными купеческими особняками на центральной Московской улице. Прошелся по парку имени Белинского, кстати, одному из лучших в России. А вот знаменитую Пензенскую картинную галерею и не менее знаменитые музеи – “Одной картины”, народного творчества, театральный имени Мейерхольда, литературный и тем более музей отца Ленина Ильи Николаевича Ульянова (тот здесь начинал учительствовать, познакомился с будущей матерью вождя – красавицей Марией Бланк, с которой позже и обвенчался) проигнорировал. Зато направился к Лермонтовскому скверу, чтобы поглядеть на палаты, в которых когда-то вице-губернаторствовал М.Е.Салтыков-Щедрин.
Причем ходил он по Пензе настолько быстрым и непривычным для местного люда шагом, что сопровождавшие его работники областной администрации, по возрасту годящиеся ему чуть ли не во внуки, еле поспевали за своим гостем. Благо еще, что Солженицына всюду узнавали, заговаривали с ним, просили автограф. Он охотно вступал в беседу и никому не отказывал в автографе, если… предлагали сделать надпись на его собственной книге. Ни на чем другом, даже на своем портрете, Солженицын автографов не дает.
Еще один конфуз случился, когда Александр Исаевич отказался от шикарного обеда, специально для него приготовленного лучшим поваром одного из самых знаменитых своей кухней пензенских ресторанов. “Мне бы чего-нибудь попроще, – взмолился он, – чайку, например, бутерброд с маслом…” Забегая вперед, скажу, что во время его многочисленных поездок по области, увлекшись разговорами, он зачастую и вовсе забывал о еде. Наконец порядком оголодавшие сопровождавшие его лица взмолились – дескать, они тоже могут обойтись без обеда, дотерпят до дома (ночевать писатель всегда возвращался в Пензу), но водитель не должен страдать, дорога – не ближний свет и не ахти какая. После этого Александр Исаевич смирился – так и быть, полчаса из своего до предела насыщенного времени стал жертвовать на обед.
Удивил он всех и на первой же официальной встрече с жителями Пензы в местном Доме искусств. Но сначала, видимо, следует заметить, что вообще-то пензяки – народ избалованный. Ведь не зря их город, эти “Мордовские Афины”, пролетарский писатель Максим Горький называл еще и “литературной столицей России”. Он имеет отношение ко многим славным именам нашего Отечества – от Лермонтова, Белинского, Радищева, Дениса Давыдова до Куприна, Буслаева, Ключевского, Мейерхольда, Мозжухина, Руслановой… Поэтому не обходят своим вниманием Пензу и современные писатели, другие столичные деятели культуры. Но встречи с ними в том же Доме искусств, как правило, проходят по одной “колодке”: сначала высокий гость долго рассказывает о себе или еще о чем ему вздумается. А уж потом иногда отвечает и на вопросы, если они у кого-нибудь к тому времени появятся. Солженицын и здесь оказался похожим только на самого себя.
– Друзья мои! Я никогда не приезжаю с готовой речью. Меня интересует, что скажете вы, а не что скажу я, – с ходу заявил он.
Зал опешил и, как мне показалось, даже растерялся. На какое-то время нависло тягостное молчание. Очень уж непривычным показалось такое начало. Наконец несмело вышел на сцену мужчина и, поклонившись Солженицыну в пояс, начал каяться и просить у него прощения за то, что лет двадцать назад, выступая не комсомольском собрании, клеймил его всякими нехорошими словами и даже декламировал поганый стих из тогдашнего “Крокодила”. Александр Исаевич отмахнулся от него как от назойливой мухи, мол, он давно уже всех простил и ни на кого зла не таит.
Не успел мужчина сойти со сцены, как его место заняла экзальтированная дамочка бальзаковского возраста. И заворковала: “Ах, какой вы мудрый! Ах, какой вы великий! Ах, спасибо, что почтили своим вниманием наше захолустье!..” Александр Исаевич не знал куда деться. Зато развеселенная дамочкой публика вмиг освободилась от скованности и мало-помалу завязался серьезный разговор. А вскоре от желающих высказаться о наболевшем, задать Нобелевскому лауреату свой вопрос или даже поспорить с ним отбоя не стало. Кто только не выходил к микрофонам – школьные учителя и безработные, предприниматели и домохозяйки, врачи и преподаватели вузов, студенты и пенсионеры…
Солженицын сидел за столом, тщательно записывал в толстую тетрадь все разговоры и, казалось, оставался абсолютно спокойным и безучастным.
Но вот очередной оратор начал горячо защищать советскую власть, хвалить семьдесят с лишним лет ее господства и укорять автора “Архипелага” за то, что тот не чтит отечественную историю…
Солженицын весь напрягся, и даже мне с восьмого ряда стало видно, как его лицо побагровело. Терпел-терпел, не вытерпел, взвился как пружина. И зал услышал его первый комментарий – страстный, жесткий и очень личностный.
“ИСТОРИЮ НАДО ЗНАТЬ, А НЕ ЧТИТЬ!”
— Вы говорите, что надо ценить наше прошлое, чтить историю?! Вы утверждаете, что при коммунистах было лучше и не надо хулить коммунизм!.. Что вам ответить на это? Во-первых, обратите внимание, наверное, в этом зале я самый старый – мне 77 лет. Поэтому большинству из вас совсем неизвестно, например, что такое были 20-е годы, что такое был “Великий перелом”. А ведь это был перелом хребта России! Что такое были 30-е годы, когда все дрожали от страха и отрекались от отцов, детей, семей, жен, мужей – от кого угодно, лишь бы их не трогали. А что такое были лагеря, расстрелы?.. Подсчитано: 60 миллионов человек в стране погибли от внутренней борьбы!
На миг он замолчал и, будто зримо представляя перед собой этих людей, задумчиво и медленно, точно разговаривая сам с собой, снова заговорил: “Подумать только – 60 миллионов. Конечно, сейчас их нет в зале, но, представьте, что бы они вам сказали, если бы воскресли. Волосы встанут дыбом!
Он снова помолчал и заговорил спокойным голосом. Но успел сказать лишь одно предложение, как взвился снова.
— Говорят, что коммунизм многое взял у христианства. Простите! Коммунизм прямо противоположен христианству, ибо христианство стремится добиться соблюдения заповедей любовью и жертвой, а коммунизм – насилием и классовой борьбой!
Вы призываете: хватит создавать образ врага. А кто этому нас научил? Разве в дореволюционной России были такие понятия: “враг народа”, “образ врага”? Не было! Это все началось с большевистских времен! Это они придумали! Не забывайте!..
И снова обращение к своему конкретному оппоненту:
— Вы говорите, надо чтить историю. Позвольте вас спросить: какую историю надо чтить? Ту историю, в которой нас ломали, гноили в лагерях, расстреливали? Нет уж, увольте!..
— Историю надо знать, а не чтить! – гремит, перекатывается по залу его голос.
Александр Исаевич удручен нашим всеобщим или, как он говорит, повальным незнанием россиянами своей истории. Мы все, по его мнению, “блуждаем в потемках” – отечественную историю не знают не только жители в глухой провинции, но и так называемая элита, верхушка московской интеллигенции. Даже наши ученые в своих изысканиях почему-то все уперлись в начало ХIХ века – во времена Пушкина, Николая Первого, декабристов. Дальше идти не хотят. Начало ХХ века для нас закрыто – никто этот период не знает. Семнадцатый год – никто!..
Солженицын рассказывает, что все двадцать лет своего вынужденного изгнания он работал над историей Февральской революции. Написал 10 томов! О том, как мы попали в трясину, затянули на себе петлю, удавку…
Чтить историю… Он снова и снова на разные лады произносит эту фразу своего оппонента, точно пробует ее на зуб или взвешивает на весах. И опять распаляется: “Почему же Ленин не чтил ее, когда приказал уничтожить все памятники русским царям? А нынче, выходит, все же чтим, если не снесли ни одного памятника Ленину…”
— Я заявляю, – говорит он, – что семидесятилетний период большевизма мы не знаем!
И в самом деле, так называемый Октябрьский переворот, например, все мы относим к октябрю, тогда как на самом деле, доказывает Солженицын, он был решен еще в апреле. Потому именно и свое “Красное колесо” закончил апрелем. Уже тогда, сообщает он, все было ясно: власть упала – бери кто хочет. Россию проиграли в три месяца! А ведь в правительстве были умные, честные люди – среди них не оказалось ни одного взяточника, жулика или казнокрада. Не то, что сейчас, вздыхает писатель. И призывает:
— Так что давайте не будем спорить об истории, пока ее не изучим. Ну кто из вас знает, например, тайный указ 1948 года о том, чтобы женщин (мужчин в деревнях уже не оставалось), не выработавших минимума трудодней, ссылать в Сибирь? А ведь ссылали…
Умные люди, с которыми Солженицын сидел в тюрьме еще полвека назад, не сомневались в обреченности коммунизма, который, гоня план ради плана, в самом себе нес свое уничтожение. Они даже видели безболезненный выход из того тупика – в постепенном оживлении мелкого бизнеса частных предприятий и поддержке мелкого товаропроизводителя. Но к ним тогда не прислушались. А позже Горбачев, говоря словами Солженицына, “как безумный стал просто рушить систему без всякого плана. И на страну кинулась вся хищная тварь поживиться. И живится по сей день.
— Выходит, такая уж нам, россиянам, уготована судьба, – раздался из зала чей-то голос.
“СУДЬБА НАРОДА – ЕГО ХАРАКТЕР” –
с ходу, как о давно выношенном, продуманном и понятом, отвечает Солженицын.
— Жизнь в тюрьме и лагере научила меня: сам человек, его характер, а не среда, как принято было считать в ХIХ веке (помните – “среда заела”, “среда виновата”, “среду исправим, и все будет хорошо”), определяют его судьбу, – убежден он. – И пока человек не станет человеком и не распрямится – ничего хорошего из него не получится.
Да, жизнь в России сегодня тяжела, очень даже тяжела. Но разве и мы сами не замечали, что и в этой сверх трудной обстановке от любого нашего решения и собственного поступка, порой даже самого маленького, пустячного, незаметного, зависит слишком многое – наша судьба?!
— Судьба человека, – утверждает Солженицын, – это его характер. Точно также и судьба народа – его характер.
Поэтому и на заданный вопрос: “Что будет с Россией?” – он ответил так: “Каков характер нашего народа – такова будет и судьба России”.
Один из выступающих, психолог по образованию, призвал Александра Исаевича “не сыпать соль на раны”. И без того, дескать, жизнь ужасна. Не говорит же, мол, врач смертельно больному человеку, что тот болен, скажем, раком. И вообще, по мнению этого психолога, в сегодняшней ситуации лучше утешать людей, вселять в них веру, а не расстраивать.
— Да как вам сказать, – задумчиво начал Солженицын. – На Западе врачи давно уже говорят правду в глаза, даже самую страшную, как бы она горька не была. И это там признается актом гуманизма.
Да и что в том плохого, когда узнаешь полную правду? Такое доверие, на взгляд писателя, не только не подавляет человека, а наоборот – собирает его волю, делает сильным.
Александр Исаевич знал, что говорил. В свое время, будучи в ссылке, когда он заболел раком и от врачей (благо, что они сами были ссыльными и не привыкли скрывать правду) узнал, что ему “жить осталось максимум два месяца”, именно благодаря этому знанию и своему характеру (а не только ядовитым киргизским корешкам и другим снадобьям) встал на ноги и вылечился.
И на вопрос о судьбе России – возродится ли она? – Солженицыну, по его словам, тоже проще и легче всего было бы ответить так: “Друзья мои, не унывайте, наш народ никогда не пропадет. Наш народ обязательно выберется из своей сегодняшней ямы, из постигшего его ужасного кризиса и хаоса!”, но…
— Я розово утешать не привык, – сказал Александр Исаевич. – Но не привык гробить, то есть говорить, что мы попали в такое невылазное положение, из которого выхода нет. Могу сказать только одно: все зависит от нас самих.
А мы, к сожалению, далеко не всегда на высоте. Александр Исаевич с горечью рассказал, что он за последнее время в разных концах страны провел более сорока встреч с россиянами. О чем только с ним не разговаривали, о чем только не спрашивали. Но одну тему, будто сговорившись, за исключением единственного раза у границы с Казахстаном, не затронули. Это – судьба наших соотечественников или “отрезанных россиян”, как их окрестил сам Солженицын, в странах так называемого ближнего зарубежья. Жили-жили они там, в третьем-четвертом поколениях считали, что у себя на родине находятся. И вдруг проснулись однажды, а им говорят: вы здесь нежелательные иностранцы, убирайтесь вон! И хотя таких “отрезанных соотечественников” аж 25 миллионов, для нас их будто и нет. Мы о них не думаем и не вспоминаем. Вот и на пензенских встречах ни разу не заводили разговор о них и не интересовались их судьбой. Словом, как всегда, пока жареный петух нас самих в одно место не клюнет, мы и не пошевелимся. “Это тоже наш народный характер, – делал он упрек своим собеседникам на каждой встрече. – Это тоже наше национальное сознание! Какая еще страна может бросить 25 миллионов своих соотечественников и забыть?! А мы вот бросили и забыли!”
Нет, совсем не случайно первое учреждение, которое посетил Солженицын по приезде в Пензу (помните?), было миграционной службой. Да и во всех других местах, где успел побывать Александр Исаевич, он старался встречаться с работниками этих организаций и самими переселенцами. И в Никольске, и в Наровчатах, и в Старой Каменке, Тарханах, Кузнецке… Даже специально в совхоз “Дертевский” ездил, в котором, ему сказали, особенно много беженцев пригрели.
И где бы не встречался с людьми Александр Исаевич, какие бы обидные слова не слышал в свой адрес, ни одно выступление, ни одно пожелание, ни один вопрос он не оставлял без ответа. Даже такие наивные, которые действительно могли сказать только в глухой провинции. Вы, мол, там в Москве недалеко от президента живете, поди и в гости к нему ходите. Вхожи и в кабинеты его ближайших помощников. Передайте им, что дальше так жить уже невмоготу. Когда мы голосовали за Ельцина-президента, не таким он нам представлялся, каким показал себя теперь. О чем там они думают за закрытыми дверями своих высоких кабинетов? Чего еще нам от них ждать?
— Я бы тоже не меньше вас хотел знать, что творится в тех кремлевских кабинетах, – на полном серьезен отвечает Солженицын. – Но я туда не вхож. Хотел бы я знать и как это можно первоклассные российские предприятия продавать за бесценок, приватизировать их за один процент реальной стоимости. За один…
Меньше всего вы встретите во мне хвалителя того, что у нас сегодня происходит. Я критикую жесточайше. Но сам ни к какой партии не принадлежу. Я вообще все сегодняшние наши партии считаю ненужной выдумкой, фантазией, мыльными пузырями.
Александра Исаевича очень тревожат события на Кавказе, на южных окраинах России. “Чечня – это ужасно! – высказал он свое отношение к тамошним событиям на встрече с военными. – Кто-то сперва подарил Дудаеву танки, авиацию, химическое оружие. Покивали друг на друга: виноват он, нет – он, и замолчали. А теперь за счет пенсий и других социальных источников это оружие выкупаем. Большей глупости не придумаешь!.. Чечню надо было сразу отпустить, – считает Солженицын. – Чего за нее держимся? Будто от Чечни наше богатство произойдет”.
— Согласны, не произойдет, но кто-то ведь должен ответить за чеченскую авантюру? – пытают его собеседники. – Кто, на ваш взгляд, в первую очередь виноват – президент, министр обороны или…
— Конечно, можно поговорить и о конкретных личностях, – спокойно отвечает Солженицын. – Но скажу вам так: мне уже на Западе надоели такие разговоры, потому что они бесполезны. И не думайте, что если Иванова заменить Петровым, а Козлова – Сидоровым, то только от одного этого все изменится к лучшему и дальше пойдет как по маслу. Не изменится и не пойдет. Смею вас заверить. Поэтому я всегда предпочитаю вести речь не о личностях, а о процессах. Стараюсь смотреть в глубину…
“РУКИ РАЗВЯЖЕТ ЗЕМСТВО”
Еще живя в Вермонте, он сердцем почувствовал и умом вычислил: с Россией плохо. Теперь, изъездив всю страну, как говорится, вдоль и поперек, убедился, что “российский корабль пробит в 150 местах или, как он сам выражается, “течет в 150 дыр”. И в то же время за год жизни здесь Солженицын, по его словам, столько видел людей инициативных, талантливых, энергичных, рвущихся в дело. Но руки-ноги у них по-прежнему, как и при Советах, связаны, способности не востребованы, потому что и при “демократах” в России все решается сверху.
— Я говорил и буду говорить: демократией у нас и не пахнет! – со всей ответственностью заявляет Солженицын. – Демократия у нас и не начиналась. Демократия – это когда народ управляет собой сам. А у нас страной управляет олигархия, то есть определенная группа связанных между собой лиц, как бы плавающих над народом.
— Вы видели дерево или траву, которые растут сверху? – не скрывая своего ироничного тона, с присущим ему сарказмом вопрошает пензяков Солженицын. – Не видели? И я не видел. Вот так и в обществе – ничего по указке сверху не вырастает!..
— Вы думаете, почему так хорошо живут в Швейцарии или Америке? – снова вопрошает он, и опять сам же себе и отвечает: – Потому что 85-90 процентов всех вопросов, касающихся жизни человека, там решается на месте. А на то, как там “пляшут” или “кувыркаются” в Вашингтоне или Берне, какой президент, какое правительство, им наплевать. Ну, исключая разве что вопросов войны и мира. Вот и нам надо дать возможность каждой ячейке (общине, селу, району, малому городу, а потом и крупному, области) иметь свое самоуправление, свои финансы и право распоряжаться ими.
В России такое местное самоуправление исстари называли земством. Еще в изгнании, размышляя над отечественной историей и судьбами сегодняшних россиян, писатель пришел к выводу – “сегодня только земство может развязать руки россиянам, только земство – ключ к спасению России”. И теперь, по возвращении на родину, чем дольше он живет здесь, чем больше знакомится со страной и своими соотечественниками, тем больше в том укрепляется его уверенность.
— Зачем попугайничать и изобретать велосипед, когда у нас уже шесть веков назад, еще до Ивана Грозного, отлично себя показала такая идеальная для России форма местного народного самоуправления, как земство? – горячится он. – Понятно, сейчас иные времена и, естественно, я не призываю к восстановлению старого земства. Я за то, чтобы в нынешних органах местного народного самоуправления, в возрожденных на новой основе земствах аккумулировалось все лучшее, проверенное веками российской жизни, и в первую очередь их внепартийность, вненациональность, внеполитичность.
И хотя Солженицын о найденном им “ключе возрождения России” говорит не только на встречах с народом в далекой провинции, но и с высоких трибун (в том числе и кремлевских), его усилия точно уходят в песок или упираются в вату. Ему не перечат. С ним соглашаются. И – ничего не претворяют в жизнь.
— Иногда тот или иной политик схватывает две-три мои идеи и выдает как свои, – ухмыляется Александр Исаевич. – Да ради Бога, хватай! Мне не жалко! Только проведи их в жизнь! Не проводят.
Он с горечью замечает, что и из западного опыта, которому сегодняшние правители России всеми силами стараются подражать, перенимают только чисто внешнее. Ага, дескать, у них парламент – и у нас будет парламент, у них конституционный суд – и у нас конституционный суд, у них много партий – и у нас также… Ну и что?
“А не получится ли так, что при буйстве партий и уповании на реформы сверху мы окончательно загубим провинцию и заморочим деревню?” – тревожится Александр Исаевич.
Буйство партий для русского человека, по его мнению, это “вообще невыносимо, клоунада какая-то”. Да и не в партиях, мол, дело, они нас не спасут, Дело в том, чтобы в местном самоуправлении были представлены все социальные группы. И не в механическом голосовании прок, а в согласовании (это был старый русский обычай) – в согласовании мыслей, предложений, выработке общей программы.
К сожалению, наши государственные мужи, парламентарии пока не смогли решить даже один из самых главных, животрепещущих и острых вопросов, каким является сегодня вопрос о землепользовании. А ведь от его правильного решения в жизни россиян зависит слишком многое. Но так как они собирались немедленно приватизировать всю землю – может, и хорошо, что не решили. Солженицын вспоминает, что еще год назад, когда он только вступил на российскую землю, больше всего боялся, что, не дай Бог, в суете межпартийной фракционной борьбы парламентарии примут тот предложенные им проект “идиотского закона” о землепользовании.
Ну, что толку, например, что, наконец, приняли документ о местном самоуправлении? Он, ой-ой, как далек до того, который нужен сегодня России.
Но даже хороший закон сам по себе в нашей стране ничего не решает. Вот, к примеру, неплохие приняли “Основы законодательства о культуре”. Согласно им из федерального бюджета культуре должны отдавать два процента всех средств, а из областного – даже не меньше шести. Спрашиваю: отдают? Нет, отвечают, наши парламентарии “забыли” о подзаконных актах. А без них закон – пустая бумажка, не работа. Кто знает – сколько еще вот таким же образом похоронено хороших законов, указов, распоряжений?!
В Пензу Солженицын приехал в самом начале, выражаясь его языком, “очередного кошмара”, “предвыборной лихорадки”, “предвыборного балагана”. Поэтому много разговоров с ним было и на тему очередных выборов в российскую Думу.
— Мало того, что вопросы земства, местного самоуправления в программах почти всех кандидатов начисто отсутствуют, а тут по новому закону вообще глупость сморозили, – возмущался он. – Теперь даже если явятся на выборы только 25 процентов населения, все равно считается, что они состоялись. Как же остальные три четверти народа? Их в упор не видят, на них можно и наплевать! А где, в какой стране мира вы видели или хотя бы слышали, чтобы человек, занимающий высокий государственный пост, имеющий власть, мог бы спокойно баллотироваться? Только у нас! Да ты сначала сдай свои дела, откажись от коммерции, а потом уж, на здоровье, избирайся! А зачем? У нас по новому закону и так все можно. Можно, например, быть министром или даже вором в законе, многим чем владеть и баллотироваться в депутаты. Ну так, простите, какие же это выборы? И каких результатов можно ждать? Чем размашистее такая политическая жизнь, тем больше утрачивается духовная…
“Ждать хорошего можно только от местного самоуправления”, – с упорством неофита еще и еще раз повторяет Александр Исаевич. Его собеседники тоже не остаются безучастными к земству. Одни горячо поддерживают писателя, другие с ходу отвергают. Третьи боятся, как бы сегодняшних сельских жителей, за десятилетия советской власти отученных жить своим умом, привыкших ждать “указок” сверху, не пришлось бы насильно загонять в земство, как в свое время загоняли в колхозы. Самим главам местных администраций очень импонирует мысль о земстве, они даже пытаются что-то делать в этом плане, но… “С нашими “дырявыми” бюджетами, бесправностью, бесконтрольностью, безотчетностью перед людьми, нас избравшими, о каком полноценном земстве может идти речь, – вздыхал в разговоре со мной глава администрации Никольского района Александр Андреевич Климов. – Назови нас как угодно, проку будет мало, если в корне не пересмотрят само положение об органах местного самоуправления”. На эту тему он делился мыслями и с Солженицыным. Понятно, что не в названии дело, соглашался Александр Исаевич. Он и не призывает враз заменить все районные и сельские администрации земскими управами, а парламент– земским собором. Дело это, с его точки зрения, не простое, а очень трудное и долгое. Но иного пути спасения России, он убежден, не существует.
— А может, царя нам не хватает? – спросили его на полном серьезе на одной из встреч.
— Монархия – это такой строй, когда царь искренне верит, что он помазанник божий. И каждый его поданный такого же мнения о своем царе, – так же серьезно ответил писатель. – Нам же до такой веры далеко. А без веры все эти разговоры о царе и монархическое движение – просто дань моде или, извините, оперетта.
х х х
На пензенской земле Александр Солженицын провел пять дней. Это были пять дней поездок по городам и весям, монастырям и святым для каждого россиянина местам, связанным с памятью великих сынов Отечества. Пять дней, до предела заполненных встречами с людьми, разговорами про жизнь, про то, как быстрее возродить и лучше обустроить Россию.
Он не обманулся в своих ожиданиях. В этой поездке как бы “почувствовал душу России, прикоснулся к ее корням” и даже увидел первые, пусть пока и очень робкие, начатки земства, местного народного самоуправления, которым еще расти и расти. Писателя порадовало, что администрация области и сам пензенский губернатор Анатолий Федорович Ковлягин, не в пример иным его коллегам, по доброму, со вниманием опекает эти “начатки”. В свою очередь губернатора и других жителей области разговоры с Солженицыным во многом озадачили. И если не заставили пересмотреть взгляды, то уж задуматься непременно.
Москва – Пенза – Москва
P.S. Увы, в России и сегодня не очень жалуют правозащитников и правдолюбов. История начинает повторяться. Слава Богу, не трагедией, а фарсом – Александра Исаевича Солженицына отлучили от телевидения – сняли с экрана цикл его передач. Группа известных российских писателей обратилась с письмом протеста к Президенту. Результатов пока никаких.
Дмитрий ГОРБУНЦОВ
