“А жаль, что империя рушится…” – сказала Ирма Мамаладзе, корреспондент “Литгазеты”. Мы сидели в пивном ресторане Вильнюса, наслаждаясь свиными ножками, которые прекрасно шли под местное пиво. Был ноябрь 1988 года. Мы зашли в ресторан после того, как закончился первый съезд “Саюдиса”. До штурма вильнюсской телебашни – чуть более двух лет, до кончины Советского Союза – около трех лет. Но нам с Ирмой именно тогда стало безоговорочно ясно: советская империя доживает последние дни. История ее завершается.
На съезде “Саюдиса” в одном из выступлений было четко заявлено: Литва должна быть независимой – и шквал аплодисментов огромного дворца спорта. Тут же на трибуну выскочил другой депутат и продекламировал: Литва должна быть только в составе Союза – и буря аплодисментов. О независимости тогда говорили осторожно. Прямых призывов к выходу из СССР не было, разве что в кулуарах литовские диссиденты, которых к тому времени уже выпустили из лагерей и психушек, громко развивали эту тему. Ландсбергис в своих выступлениях на съездах тоже не поднимал вопрос о независимости.
Но повторяю: тогда, в 1988 году, все-таки ничто не указывало на то, что через совсем короткое время Литва и другие прибалтийские республики обретут независимость, а потом и остальные советские республики (в какой-то степени неожиданно для себя) обнаружат себя в статусе независимых государств. А РСФСР станет Россией. Съезд “Саюдиса” закончился шествием со свечами по ночному Вильнюсу. Улицы были запружены народом, женщины и мужчины в народных костюмах пели спокойные песни. Никаких злобных выпадов, радикальных призывов, резких обличений. Но было ясно: Литва уходит. То было начало заката коммунистической империи, которого еще почти никто не ощущал.
Для меня это стало ужасным открытием чуть раньше. В начале 1988 года я попал в Карабах, когда там еще только начинались известные события. Говорил с азербайджанцами, армянами, русскими – каждый настаивал на своей и только своей правоте, никто не признавал компромиссов. Я услышал обвинения, которые бросались в адрес противной стороны, и они были такой степени национальной ожесточенности, что казалось: вот-вот и все здесь схватятся за оружие. Что позже и произошло.
Когда я вернулся в Москву, то интерес к моим рассказам был большой. Я говорил: вскоре в Закавказье начнется война. Никто не верил. Написал материал, в котором изложил, что видел и слышал. В газете мне сказали: это не будет напечатано никогда. И не напечатали. Год я пытался пристроить материал в одно издание, в другое – бесполезно. Хотя месяц от месяца пресса позволяла себе больше и больше, но только не в национальном вопросе. К тому времени уже кроме Карабаха были события в Узене, где казахи устроили гонения на чеченцев, в Фергане пролилась кровь на национальной почве. Но все равно тянулась иллюзия, что в Советском Союзе национальных проблем нет.
Мне смешны разговоры, что развал великого и мощного Советского Союза был спланирован на Западе и реализован через внутреннюю агентуру. Мне смешно слышать утверждения, что Ельцин, Кравчук и Шушкевич одним росчерком пера разрушили могучую державу. Действительно, определенные службы на Западе строили планы по расколу советского общества, что-то делалось для этого, но все равно даже очень мощным силам не под силу развалить, расколоть страну, если она представляла из себя монолит. Что-то гнилое было в основе СССР, если он с такой легкостью распался, раскатился. Между прочим, советский режим затратил сотни миллиардов долларов, чтобы подорвать мощь Запада, отколоть от него какую-либо часть. Безуспешно. Было бы смешно и представить, что удалось бы, скажем, развалить Соединенные Штаты. А что Квебек пытается отделиться от Канады, так это свидетельство того, что данная проблема имеет всемирный характер. Советский Союз в этом смысле не одинок, и причина его развала не в происках внешних врагов, а в проявлении глубинных, глобальных процессов, которые требуют изучения и изучения.
Трое в Беловежской пуще своими подписями под документом о конце СССР лишь зафиксировали существующее положение вещей. К тому времени в каждой из советских республик накопилось слишком много претензий друг к другу. Каждый считал, что остальные находятся на его иждивении, а 14 республик были убеждены, что из них высасывает все соки Россия. Каждый хотел иметь собственную квартиру, а не жить в коммуналке. Мой таллиннский знакомый Тиит Лунк, филолог и историк, весьма доходчиво объяснил мне в 1989 году, почему эстонцы не хотят иметь ничего общего с Советским Союзом: “До того, как нас поглотил коммунизм, в продаже было около 200 видов ветчины. В начале 50-х годов – около 60, в 70-х годах – не больше 20, а сейчас 5-6. Мы хотим, чтобы у нас снова был выбор в районе 200. Вот и все. В составе Советского Союза этому не бывать. Потому мы хотим быть отдельно”.
В Таллине сузился выбор ветчины, а в результате не стало Советского Союза.
А все-таки жаль, что советская империя развалилась. Она несмотря ни на что была удобна для житья. В ней не было свободы, ее экономическая система была беспомощна, но все равно она давала ощущение причастности к чему-то могучему, сильному. Была у советских собственная гордость. А есть сейчас гордость у человека, который живет в России? Сомневаюсь. Но и другое ясно: вернуть Советский Союз не удастся. Даже силой.
Николай АНДРЕЕВ
