ДАЖЕ В ПЛЕНУ ОН НЕ ПАДАЛ ДУХОМ

ЛЮЦИАН МАРТИНОВИЧ ШАКУУМ в десять лет лишился отца, вместе с сестрой остался на попечении больной матери. После восьмого класса окончил курсы шоферов, а затем Бакинское морское училище. Когда началась война, ему исполнилось лишь восемнадцать. Вместе с двоюродным братом пошел в военкомат, но там попросили набраться терпения. Ждать пришлось до 3 января 42-го, когда его направили в Бакинское пехотное училище. После окончания училища способного юношу хотели оставить на преподавательской работе, но он настоял на том, чтобы направили на фронт.

“В то время на фронте и в тылу была ужасная неразбериха. В мае 42-го немцы предприняли неожиданный бросок от Харькова до Сталинграда и беспрепятственно дошли до окраин Сталинграда. В июле нашу роту направили на фронт. Мы на поезде доехали до Махачкалы, там пересели в санитарный эшелон. А немцам было наплевать, какой это поезд – с солдатами или с ранеными. По дороге немецкий бомбардировщик обстрелял наш состав, но он все-таки доехал до станции Прохладной, уже разрушенной вражескими самолетами. Выяснилось, что впереди – немцы, и эшелон повернул обратно. Так мы в конце концов оказались в Сталинграде. В это время Сталинград постоянно бомбили. Нас собрали и зачитали приказ Сталина №237 “Ни шагу назад”, но агитировать было не надо: мы все рвались на фронт. Меня с группой из десяти человек определили в 205-ю дальневосточную дивизию, которая находилась в ста сорока километрах – в большой излучине Дона. Примечательно, что все мы были безоружными, даже командовавший нами майор.

Жуков в своих воспоминаниях писал, что он категорически возражал против того, чтобы только что сформированную 4-ю танковую армию, в которой не было ни одного танка, кидать в самое пекло. Но тогда решили, что эта армия должна эвакуироваться за Дон, чтобы прикрыть Сталинград и помешать немцам войти в город.

КРЕЩЕНИЕ БОЕМ

Мы шли ночами. Днем прятались в деревнях, чтобы не заметили немецкие самолеты. Переправились через Дон, а навстречу нам уже шли отступающие солдаты из других частей.

Пришли в 731-й полк, а там только что миной убило командира полка, командование принял майор (позже я его увидел в плену). Меня как пулеметчика направили в третий батальон. Под артобстрелом добрался до оврага, где находился КПП. Принял я пулеметный взвод, состоящий из одного поврежденного пулемета, а ночью началось наступление. Перед селом немцы зарыли в землю танки и открыли такой огонь, который скосил всю пшеницу в поле. За три дня боев из-за потерь я вырос от командира взвода до командира батальона.

Не понимаю, какая была необходимость атаковать, если мы снова вернулись на исходную позицию? Ну и земля там была – известняк с глиной, ее копать невозможно, но все же мы вырыли окопы в полный рост. Немцы нас бомбили, но ничего не смогли сделать. Последние три ночи я практически не спал: днем бомбили с воздуха, ночью не прекращался артобстрел. Мы отбивались, как могли, хорошо, хоть имелись противотанковые гранаты. У меня была винтовка ВВТ: если в такую винтовку попадала песчинка, она выходила из строя. Немцы же шли с автоматами. Приближаются они – пьяные, рукава засучены – и оперевшись на колено пускают автоматные очереди…

На третий день фашистам все же удалось пробиться на КПП батальона – всех расстреляли. Уцелело лишь 11 человек, и нам ничего не оставалось, как ночью уйти в штаб полка.

Утром туда отовсюду стекались группы бойцов. Собралось около пятисот человек. Неожиданно появились немецкие мотоциклы, автоматчики открыли огонь. Наши солдаты растерялись, бросились бежать…У меня был наган, который я накануне выпросил у старшины, я выстрелил в воздух и закричал: “Куда бежите? На немецкие окопы? Назад!” Этот чуть слышный выстрел, как ни странно, как будто отрезвил людей. Открыли ответный огонь и мотоциклисты уехали… После этого ко мне подошел замполит – предложил вдвоем выбираться из окружения. Я отказался. Тем временем немцы из самолетов разбрасывали листовки, где говорилось: Сталинград и Севастополь пали, и вы сдавайтесь. Было решено всем вместе пробиваться к нашим. Колонна двигалась довольно быстро, но немцы не могли ее не заметить. 17 августа нашу колонну атаковали с фланга, тогда-то меня и ранило осколками. Я отполз в сторону, потерял сознание. Очнулся – слышу незнакомую речь. Я засунул руку в карман, хотел достать гранату, но немец резко надавил на руку своим кованым сапогом и отнял ее.

МЫ ШЛИ СКВОЗЬ АД

Колонна немецких танков шла в сторону Сталинграда, а в противоположную сторону шла нескончаемая колонна наших военнопленных. Нас гнали до Миллерово по 50 километров в день. Охранниками были в основном украинцы-перебежчики, они ехали на повозках. Пленных почти не кормили – выдавали ежедневно по баночке зерна. Тех, кто не мог идти, добивали. Меня вели под руки знакомые ребята. Позже я их потерял и обессиленный оказался в самом конце колонны. Не мог идти. Выручил один из немцев – приказал двум солдатам вести меня под руки, а позже разрешил взять у деревенской старушки банку с кислым молоком и мешок сухарей. В Лисках нас посадили в эшелон, четверо суток везли до Омани. Я нашел Николая Черкасова, старшину из своей части, отдал ему сухари. При разгрузке он куда-то исчез… В Омани командиров и евреев отделили от остальных. От полицая узнал, что Николай перешел на службу к немцам. После этого казалось: жить незачем, если люди такие волки и сволочи…

Попал в лагерь, находившийся около западноукраинского города Владимира-Волынска. Это было страшное место. Его Молотов назвал лагерем советского комсостава. У меня был номер 29 406.

При разгрузке бревен получил сотрясение мозга. Лежал в госпитале, организованном нашими же врачами. Они лечили тем, что находили, – дубовой корой, хвоей. Там я и встретил Женю Ляйне. Его отец работал в газете Минского военного округа. Мы сразу поняли друг друга. Он рассказал, что собирается пробраться в латышские подразделения, сформированные немцами,чтобы вести там антифашистскую пропаганду. Он воскресил во мне веру в людей…

Нас кормили гнилой свеклой. Обогревались в бараках около маленькой печки. В блоке за сутки умирало до сорока человек.

Я заболел тифом, потом простудился. А когда выздоровел, то узнал, что Евгения куда-то увезли. Как-то вызвали меня в комендатуру, предложили поехать в Латвию, поскольку я латыш по национальности. Посоветовался с друзьями, они сказали: уезжай, иначе ты здесь загнешься. И они были правы. Позже, уже перед закрытием этого лагеря, отряд Ковпака обнаружил в нем лишь несколько сотен оставшихся в живых военнопленных, хотя в начале зимы 43-го там было 36 тысяч командиров советской армии…

Привезли меня под Кенигсберг. В этом лагере было 16 тысяч пленных французов и бельгийцев, и они жили почти свободно. Их хорошо кормили, им разрешали даже посылки из дома получать. Также там были латыши, литовцы, эстонцы и карело-финны – всего около трехсот человек. Кормили намного лучше. Периодически приезжала “комиссия”, которая вербовала людей.

Я нашел Женю. Мы вместе взялись за дело – создали подпольную группу. Нам помогал Антон Мазурс – герой испанской войны, награжденный двумя орденами Красного Знамени. К сожалению, после войны я не смог разыскать никого из этих ребят…

СОПРОТИВЛЕНИЕ

С помощью Александра, работавшего в регистратуре, достали списки согласившихся перейти на сторону немцев и уже уехавших в Латвию. Позже узнали, что из таких предателей – латышей формировали 15-й дивизион СС. И наша заслуга была в том, что этот дивизион явно не был переполнен. Мы развернули мощную пропаганду – отговаривали пленных вступать в эссэсовский дивизион. Убеждали, что все равно СССР победит, узнавали последние новости от надежных радиомастеров и сообщали, что делается на фронте, как разбили немцев под Сталинградом и Орлом. Немцы относились ко мне с подозрением, но не трогали. Ужесточили режим после того, как четверо наших товарищей попытались убежать, прихватив с собой секретные списки. Их поймали, заточили в карцер (за первый побег сажали в карцер на 21 сутки). В числе других 150 офицеров-штрафников меня переправили на остров в устье Одера. В книге “Побег из ада” говорится об этом же острове, откуда позже в начале 44-го улетел на немецком самолете наш пленный летчик Девятаев. Там строили площадки для самолетов, и мы отказались работать на военном объекте.

В ночь под Роджество 24 декабря 43-го мы вшестером попытались убежать: раздевшись догала, пролезли сквозь дыру в проволочном заграждении. Для нас поставили три виселицы, но сразу не смогли поймать – не стали прочесывать болота. Не зная местности, мы все же напоролись на воинскую часть. Отсидев положенные 21 сутки в карцере в лагере для сербов, я попал в лагерь в сорока километрах от Страсбурга (после войны побывал там на экскурсии благодаря своему сыну). А потом в Нюрнберге работал в швейной мастерской. Надо сказать, что в плену я не падал духом, не унижался. Когда в декабре 44-го отмечали Рождество, вслух спел “Москву майскую”, несмотря на запрет немецкого офицера. За это меня перевели в штрафную команду. Хозяин предприятия, где мы работали, был ярым антифашистом, он помогал пленным. Однажды принес нам рыбы со своего пруда. Старший охранник поднял крик, пришлось сказать, что рыба была плохая, дохлая.

После войны владелец завода стал бургомистром города Байсдорфа, мы с ним переписывались. Он написал: я открываю школу, даю тебе слово, что в ней никогда не будут учить ненависти к русскому народу. В 1979 году он умер. Его сын дважды посещал меня.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

В апреле 45-го нас эвакуировали в Нюрнберг, но по дороге мы все-таки сбежали. Просоединились к американцам, помогали им, продвигаясь навстречу советской армии. Американцы удивлялись: вы такое пережили, зачем вам это? Но мы хотели с фашистами рассчитаться… К тому же у нас была хорошая агентура. Пленники, вывезенные из СССР, знали, кто работал на немцев. Этих людей мы передавали американцам. После взятия Берлина я прибыл в Прагу на армейский сборный пункт. Был назначен начальником штаба, пробыл там все лето, потом вернулся на Родину. До мобилизации помогал сотрудникам СМЕРШа выявлять предателей. Помню одного азербайджанца, с которым я столкнулся в штрафной команде. Он служил у немцев и доносил на нас: рассказал, что мы получали информацию от французов, имевших радиоприемник. Я не сдержался – избил его (ведь у меня был разряд по боксу). Через несколько дней мы попытались убежать, но нас почти сразу же схватили, и не без участия азербайджанца. И представьте себе, я встретил его в Невеле, в запасном полку. Он валялся у меня в ногах, умолял никому ничего не говорить. Но у него ничего не вышло…

После войны Люциан Мартинович окончил институт, преподавал в школе, затем тридцать лет проработал в строительных организациях.

Пиджак ветерана украшает множество медалей. Медаль “За боевые заслуги” он получил в 1954 году за участие в боях под Сталинградом. А к 40-летию Победы был награжден орденом Отечественной войны. Есть у него и трудовые награды.

– Люциан Мартинович, как Вы относитесь к тому, что в Волгоградской области поставили памятный крест погибшим на войне немцам, а в Тверской области им хотят поставить памятник?

– У русских короткая память. А на Украине вообще разрушают памятники нашим полководцам и ставят памятники Руху и Бандере. Я помню, что во время войны делали бандеровцы. Если немцы, по установленному ими закону, расстреливали пленных лишь после третьего побега, то бандеровцы, поймавшие сбежавшего от немцев русского военнопленного, сжигали его на костре или заживо сдирали с него кожу…

Я знаю, что на Бородино поставили памятник французам. А в Германии за могилами советских военнослужащих ухаживают лучше, чем в России (в лесах Тверской области столько еще незахороненных останков наших солдат). Нельзя забывать и то, что не все немцы были фашистами, многие были вынуждены воевать. Хотя вся нация одно время была опьянена этими идеями, большинство населения поверило Гитлеру.

Но фашисты проявляли во время войны невиданную жестокость. Может, они сейчас и искупили свой грех, но я все же против строительства памятников немцам: народ хорошо запомнил зверства эссесовцев, которые шли вслед за гитлеровскими войсками. Они относились к нам, как к нелюдям.

– А что Вы думаете о требованиях немцев вернуть им культурные ценности, вывезенные из Германии после войны?

– А они нам восполнят потерю хотя бы Янтарной комнаты? И того золота, которое Германия получила за годы войны? Награбленного на нашей территории, а также переплавленного из зубов и коронок убитых?

В лагерях рядом с баней был крематорий. Приходя в баню, мы не знали, что на этот раз пустят – воду или газ. И запевали: “Вставай, страна огромная!”

– Как Вы оцениваете отношение нынешних властей к ветеранам войны?

– Разве ветераны могут теперь прожить на свою пенсию? У меня военная пенсия – триста семьдесят тысяч рублей. Хорошо, что есть пчелы, они выручают. И сыновья помогают.

Удивляюсь, что до сих пор все терпят, что до сих пор не найдется мальчик, который, как в сказке, скажет: “Король-то голый”…

Беседовала Ольга КОРОЛЕВА


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ХРОНИКА ПОТЕРЬ
Обратная связь
МИР. ТРУД. МАЙ. НЕВЕСЕЛЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ К ПРАЗДНИКУ
Насколько сегодняшние общество и власть отвечают критерию патриотизма
ВСЕ НА АКЦИИ ПРОТЕСТА
Тяни потихоньку, а то леску оборвешь
ПОЛИТИКА УЛИЦ. ВОЗМОЖНОСТИ И ПРЕДЕЛЫ ВЛИЯНИЯ МАССОВЫХ АКЦИЙ ПРОТЕСТА
На восток!
КТО ПОМОЖЕТ ЭТИМ ЛЮДЯМ?
Пестик – это не тычинки: хорош для супа и начинки
ПЛАНЫ НА МАЙ
Владыкой мира станет труд
ПОКЛОН ВАМ, ВЕТЕРАНЫ! СВОЕГО ПЕРВОГО “УРА!” Я НЕ УСЛЫШАЛ
Нам ясен долгий путь
Кавказ – дело тонкое
ПОСЛЕСЛОВИЕ К ЗНАМЕНАТЕЛЬНОЙ ДАТЕ
АНАТОЛИЙ ЧУБАЙС И ОВЕЧКА ДОЛЛИ (ЗАПИСКИ ЛИБЕРАЛА)
ВЕСНОЙ В МОСКВЕ ПАХНЕТ ЧЕРЕМУХОЙ. КАК ВЕСТИ СЕБЯ НА МИТИНГЕ
РЕВЕНЬ – ЭТО ПРАВИЛЬНЫЙ ВЫБОР
ХВОЩ ПОЛЕВОЙ
ЗА ВАШЕ И НАШЕ ЗДОРОВЬЕ!
КРЕСТЬЯНСКАЯ ДОЛЯ. КОМУ ВЫГОДНО РАЗРУШЕНИЕ РОССИЙСКОГО СЕЛА?
МОЛОДЫЕ РАДИКАЛЫ ПРОТИВ ПОЖИЛЫХ РЕФОРМАТОРОВ: АПОКАЛИПСИС ЗАВТРА?


««« »»»