ДАЖЕ В ПЛЕНУ ОН НЕ ПАДАЛ ДУХОМ

ЛЮЦИАН МАРТИНОВИЧ ШАККУМ в десять лет лишился отца, вместе с сестрой остался на попечении больной матери. После восьмого класса окончил курсы шоферов, а затем – Бакинское морское училище. Когда началась война, ему исполнилось лишь восемнадцать. Вместе с двоюродным братом пошел в военкомат, но там попросили набраться терпения. Ждать пришлось до 3 января 42-го, когда его направили в Бакинское пехотное училище. После окончания училища способного юношу хотели оставить на преподавательской работе, но он настоял, чтобы направили на фронт.

“В то время на фронте и в тылу была ужасная неразбериха. В мае 42-го немцы предприняли неожиданный бросок от Харькова до Сталинграда и беспрепятственно дошли до сталинградских окраин. Нашу роту направили на фронт в июле. Мы на поезде доехали до Махачкалы, там пересели в санитарный эшелон. А немцам было наплевать, какой это поезд – с солдатами или с ранеными. По дороге немецкий бомбардировщик обстрелял наш состав, но он все-таки доехал до станции Прохладная, уже разрушенной вражескими самолетами. Выяснилось, что впереди тоже немцы, и эшелон повернул обратно. Так мы в конце концов оказались в Сталинграде. Нас, бойцов, собрали и зачитали приказ Сталина №237 “Ни шагу назад”, но агитировать было не надо: мы и сами все рвались на фронт. Меня с группой из десяти человек определили в 205-ю дальневосточную дивизию, которая находилась в ста сорока километрах от Сталинграда – в большой излучине Дона. Примечательно, что все мы были безоружными, даже командовавший нами майор.

Жуков в своих воспоминаниях писал, что он категорически возражал против того, чтобы кидать в самое пекло только что сформированную 4-ю танковую армию, в которой не было ни одного танка. Но тогда решили, что эта армия должна эвакуироваться за Дон и прикрыть Сталинград, помешав немцам войти в город.

КРЕЩЕНИЕ БОЕМ

Мы шли ночами, а днем прятались в деревнях, чтобы не заметили немецкие самолеты. Переправились через Дон, а навстречу нам уже шли отступающие солдаты из других частей.

Пришли в 731-й полк, а там только что миной убило командира полка, командование принял майор (позже я его увидел в плену). Меня как пулеметчика направили в третий батальон. Под артобстрелом добрался до оврага, где находился КПП, принял пулеметный взвод, состоявший из одного поврежденного пулемета, а ночью началось наступление. Перед селом немцы зарыли в землю танки и открыли такой огонь, который скосил всю пшеницу в поле. За три дня боев из-за потерь я вырос от командира взвода до командира батальона.

Ну и земля там была – известняк с глиной, ее копать невозможно, но все же мы вырыли окопы в полный рост. Три ночи я практически не спал: днем бомбили с воздуха, ночью не прекращался артобстрел. Мы отбивались как могли, хорошо, хоть имелись противотанковые гранаты. У меня была винтовка ВВТ: если в такую винтовку попадала песчинка, она выходила из строя. Немцы же шли с автоматами. Приближаются они – пьяные, рукава засучены – и, оперевшись на колено, пускают автоматные очереди…

На третий день фашистам все же удалось пробиться на КПП батальона – всех расстреляли. Уцелело лишь 11 человек, и нам ничего не оставалось как ночью уйти в штаб полка.

Утром туда отовсюду стекались группы бойцов. Собралось около пятисот человек. Неожиданно появились немецкие мотоциклы, автоматчики открыли огонь. Наши солдаты растерялись, бросились бежать… У меня был наган, который я накануне выпросил у старшины. Я выстрелил в воздух и закричал: “Куда бежите? На немецкие окопы? Назад!” Этот чуть слышный выстрел, как ни странно, как будто отрезвил людей. Открыли ответный огонь и мотоциклисты уехали… Было решено всем вместе пробиваться к нашим. Колонна двигалась довольно быстро, но немцы не могли ее не заметить. 17 августа нас атаковали с фланга, тогда-то меня и ранило осколками. Я отполз в сторону и потерял сознание. Очнулся – слышу незнакомую речь. Я сунул руку в карман, хотел достать гранату, но немец резко наступил на руку своим кованым сапогом и отнял ее.

МЫ ШЛИ СКВОЗЬ АД

Немецкие танки двигались к Сталинграду, а в противоположную сторону шла нескончаемая колонна наших военнопленных. Нас гнали до Миллерова по 50 километров в день. Охранниками были в основном украинцы-перебежчики, они ехали на повозках. Пленных почти не кормили – выдавали ежедневно по баночке зерна. Тех, кто не мог идти, добивали. Меня вели под руки знакомые ребята. Позже я их потерял и, обессиленный, оказался в самом конце колонны. Не мог идти. Выручил один из немцев – приказал двум солдатам вести меня под руки, а позже разрешил взять у деревенской старушки банку с кислым молоком и мешок сухарей. В Лисках нас посадили в эшелон, четверо суток везли до Умани. Я нашел Николая Черкасова, старшину из своей части, отдал ему сухари. При разгрузке он куда-то исчез… В Умани командиров и евреев отделили от остальных. От полицая узнал, что Николай перешел на службу к немцам. После этого казалось: жить незачем, если люди такие волки и сволочи…

Попал в лагерь, находившийся около западноукраинского города Владимира-Волынского. Это было страшное место. Его Молотов назвал лагерем советского комсостава. У меня был номер 29 406.

При разгрузке бревен получил сотрясение мозга. Лежал в госпитале, организованном нашими же врачами. Они лечили тем, что находили, – дубовой корой, хвоей. Там я и встретил Женю Ляйне. Его отец работал в газете Минского военного округа. Мы сразу поняли друг друга. Он рассказал, что хочет пробраться в латышские подразделения, сформированные немцами, чтобы вести там антифашистскую пропаганду. Он воскресил во мне веру в людей…

Нас кормили гнилой свеклой. Обогревались в бараках около маленькой печки. В блоке за сутки умирало до сорока человек.

Я заболел тифом, потом простудился, а когда выздоровел, то узнал, что Евгения куда-то увезли. Как-то вызвали и меня в комендатуру, предложили поехать в Латвию, поскольку я латыш. Посоветовался с друзьями, они сказали: уезжай, иначе ты здесь загнешься. И они были правы. Позже, уже перед закрытием этого лагеря, отряд Ковпака обнаружил в нем лишь несколько сотен оставшихся в живых военнопленных, хотя в начале зимы 43-го там было 36 тысяч командиров советской армии…

Привезли меня под Кенигсберг. В этом лагере было 16 тысяч пленных французов и бельгийцев, и они жили почти свободно. Их хорошо кормили, разрешали даже посылки из дому получать. Также там были латыши, литовцы, эстонцы и карело-финны – всего около трехсот человек.

В этом лагере я нашел Женю. Мы вместе взялись за дело – создали подпольную группу. Нам помогал Антон Мазурс – герой испанской войны, награжденный двумя орденами Красного Знамени. К сожалению, после войны я не смог разыскать никого из этих ребят…

СОПРОТИВЛЕНИЕ

При помощи человека, работавшего в регистратуре, мы достали списки согласившихся перейти на сторону немцев и уже уехавших в Латвию. Позже узнали, что из таких предателей-латышей формировали 15-й дивизион СС. И наша заслуга была в том, что этот дивизион явно не был переполнен. Мы развернули мощную пропаганду – отговаривали пленных вступать в эсэсовский дивизион. Убеждали, что все равно СССР победит, узнавали последние новости от надежных радиомастеров и сообщали, что делается на фронте, как разбили немцев под Сталинградом и Орлом. Немцы относились ко мне с подозрением, но не трогали. Ужесточили режим после того, как четверо наших товарищей попытались убежать, прихватив с собой секретные списки. Их поймали и бросили в карцер. А меня в числе других 150 офицеров-штрафников переправили на остров в устье Одера. В книге “Побег из ада” говорится об этом же острове, откуда позже, в начале 44-го, улетел на немецком самолете наш пленный летчик Девятаев. Там строили площадки для самолетов, и мы отказались работать на военном объекте.

В ночь под Рождество 24 декабря 43-го мы вшестером попытались убежать: раздевшись догола, пролезли сквозь дыру в проволочном заграждении. Для нас поставили три виселицы, но сразу не смогли поймать – не стали прочесывать болота. Но, не зная местности, мы все же напоролись на воинскую часть. Отсидев положенные три недели в карцере, я попал в лагерь в сорока километрах от Страсбурга (после войны побывал там на экскурсии благодаря своему сыну). Потом уже в Нюрнберге работал в швейной мастерской. Надо сказать, что в плену я не падал духом, не унижался. Когда в декабре 44-го отмечали Рождество, вслух спел “Москву майскую”, несмотря на запрет немецкого офицера. За это меня перевели в штрафную команду. Хозяин предприятия, где мы работали, был ярым антифашистом, он помогал пленным, однажды принес нам рыбы из своего пруда. Старший охранник поднял крик, пришлось сказать, что рыба была дохлая.

После войны владелец завода стал бургомистром города Байсдорфа, мы с ним переписывались. Он написал: “Я открываю школу, даю тебе слово, что в ней никогда не будут учить ненависти к русскому народу”.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

В апреле 45-го нас эвакуировали в Нюрнберг, но по дороге мы все-таки сбежали. Присоединились к американцам, помогали им, продвигаясь навстречу Советской армии. Американцы удивлялись: “Вы такое пережили, зачем вам это?” Но мы хотели с фашистами рассчитаться… К тому же у нас была хорошая агентура. Пленные, вывезенные из СССР, знали, кто работал на немцев. Этих людей мы передавали американцам. После взятия Берлина я прибыл в Прагу на армейский сборный пункт. Был назначен начальником штаба, пробыл там все лето, потом вернулся на Родину. До мобилизации помогал сотрудникам СМЕРШа выявлять предателей. Помню одного азербайджанца, с которым я столкнулся в штрафной команде. Он служил у немцев и доносил на нас: рассказал, что мы получали информацию от французов, имевших радиоприемник. Я не сдержался – избил его (ведь у меня был разряд по боксу). Через несколько дней мы попытались убежать, но нас почти сразу же схватили, и не без участия азербайджанца. И представьте себе, я встретил его в Невеле, в запасном полку. Он валялся у меня в ногах, умолял никому ничего не говорить. Но у него ничего не вышло…

Говорят, что у русских короткая память. Но есть вещи, которые нельзя забывать. Например, то, что в немецких лагерях рядом с баней был крематорий. Заходя в баню, мы не знали, что пустят на этот раз – газ или воду. И запевали: “Вставай, страна огромная!”

После войны Люциан Мартинович окончил институт, преподавал в школе, затем тридцать лет проработал в строительных организациях.

Пиджак ветерана украшает множество медалей. Медаль “За боевые заслуги” он получил в 1954 г. за участие в боях под Сталинградом. А к 40-летию Победы был награжден орденом Отечественной войны. Есть у него и трудовые награды.

Беседовала Ольга КОРОЛЕВА


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ВЕСТИ ИЗ КАЗАНИ
Как сейчас, по прошествии 5 лет, Вы оцениваете события октября 1993 года?
МЫ НЕ ТАКИЕ БОГАТЫЕ, ЧТОБЫ ЭКОНОМИТЬ НА ОБРАЗОВАНИИ
О ЧЕМ БОЛИТ УЧИТЕЛЬСКОЕ СЕРДЦЕ?
СНПР – В ПОДДЕРЖКУ УЧЕНЫХ!
ПО МАТЕРИАЛАМ ЗАРУБЕЖНОЙ ПРЕССЫ
ТАЙНЫ “КАПУСТНОГО” ДВОРА
МАРТИН ЛЮЦИАНОВИЧ ШАККУМ
РЫНОК – ЭТО ПРАВО НА ЧЕСТНЫЙ ТРУД
ЗАВЕТНЫЙ ЯЗЬ
ВЕНИАМИН СОКОЛОВ: КРЕДИТЫ МВФ ПОДДЕРЖИВАЮТ РОССИЮ, КАК ВЕРЕВКА ПОВЕШЕННОГО
СТО ОДЕЖЕК – ПОД ЗАСТЕЖКУ
ЕСЛИ ХОЧЕШЬ БЫТЬ ЗДОРОВ – ЗАКАЛЯЙСЯ!
АКЦИИ ПРОТЕСТА В РЕГИОНАХ РОССИИ
“ТЫ ЦАРЬ! ЖИВИ ОДИН”
ЗАЯВЛЕНИЕ
ЛУЧШЕ БЫ ВЫ ПОДОЛЬШЕ ОСТАВАЛИСЬ ФЕЕЙ…
ЗДОРОВЬЯ И МУЖЕСТВА ВАМ, ЛЮЦИАН МАРТИНОВИЧ!
НЕСКОЛЬКО ПОЛЕЗНЫХ СОВЕТОВ


««« »»»