Читать историческую литературу очень полезно. Например, в последнее время стало модно рассуждать на тему о том, какую Россию мы потеряли. При этом, естественно, подразумевается, что потеря произошла в 1917 г. и потеряли мы очень много – процветающую, бурно развивающуюся страну. Людям, видимо, свойственна тяга к разнообразию. И вот уже выросшие в пеленках марксизма-ленинизма, с детства вскормленные рассказами о тяжелой жизни пролетариата и трудового крестьянства граждане льют слезы над судьбой последнего императора в частности и дворянства вообще, спешно ищут собственные княжеские корни, заметно поистлевшие за последние восемьдесят лет. От информации агитационного типа голова идет кругом, и трудно разобраться, как вчера еще “кровавый” Николай стал почти святым мучеником и каким таким чудом в процветающей стране вдруг разразился российский бунт, “бессмысленный и беспощадный”, или же социалистическая революция.
В такой момент полезно отрешиться от современности и взять в руки книгу. Для начала – что-нибудь полегче, например мемуары. Я так и сделала: прочитала недавно выпущенные в свет мемуары балерины Кшесинской (той самой, возлюбленной последнего императора и парочки великих князей) и князя Ф. Юсупова (того самого, убийцы Г. Распутина). Скажу сразу, что после прочтения этих мемуаров трудно сохранить восторженную влюбленность в Россию времен последнего царствования, “очаровательных” богатых бездельников, их любовниц и прихлебателей.
От мемуаров перейдем к исторической литературе. Предлагаю просто прочесть несколько отрывков из исторических очерков столетней давности, посвященных временам еще более давним. Совпадения с днем сегодняшним и живущими ныне историческими личностями и хотелось бы считать случайными, да сие невозможно…
“Добрый Алексей (царь Алексей Михайлович, “тишайший”) находился совершенно в осаде у своих вельмож и любимцев, так что никому нет к нему доступа. А эти любимцы скрывают от него вопли угнетенных ими, и нужды царства, и поражение войск русских; если же не скрывают, то представляют все в таком виде, как это нужно для их целей…
Своих учителей-иностранцев Петр долго считал за великих искусников и знатоков. Но это были все люди практические, ремесленники и военные, обладавшие крайне ограниченными теоретическими сведениями. Тиммерман, например, ошибался в простом умножении, как видно из задач, писанных его рукою в учебных тетрадях Петра. Но до этого Петру было мало дела. Тиммерман мог научить его обращаться с астролябией и вычислять, при каких условиях и в каком расстоянии бомба может упасть на данный предмет, составлял планы крепостей и руководил земляными работами. Карштен-Брант, наставник Петра в кораблестроении, – простой корабельный пушкарь, проживавший в Москве столярной работой. Он, конечно, не был достаточно просвещен в судостроении, но Петр держал его при себе как главного корабельного мастера, строил под его руководством яхты и фрегаты на Переяславском озере. Генерал Гордон тоже не отличался военными способностями и обращался со взрывчатыми веществами неумело. На маневрах то и дело происходили неудачи и несчастия. Однажды горшок, начиненный горючим веществом, опалил взрывом лицо Петра и поразил стоявших вблизи офицеров. Царь болел после того три месяца. На следующих маневрах пострадал сам генерал Гордон, выстрелом повредило ему ногу выше колена и порохом опалило лицо. Но Петр продолжал довольствоваться подобными мастерами и наставниками. Они все же могли научить его тому, что никогда бы он не узнал от Зотова, Стрешнева, Голицына, от бояр и других русских…
На практике же административная машина вышла из рук вон плохою. Колеса не двигались, тормозили друг друга и ломались. Угрозы и суровые меры, к которым так любил прибегать государь, мало помогали делу. В своем указе Петр изображает такую картину современного порядка: от губернаторов и воевод “не только слабое отправление идет, но весьма много ослушание чинится и, якобы ни во что оное вменяя, тщатся только восстановить надлежащий в коллегии порядок, а фискалы о том не доносят… Один суд другой суд ни во что вменяет и не только исполнять, но и яростью поносить хочет”. Все делалось как будто наперекор, в насмешку над указами царя и даже над самим генеральным регламентом. “Господа Сенат” тоже не оказались на высоте своего призвания. В 1719 году появляется указ: “Никому в Сенате не позволяется разговоры иметь о посторонних делах, которые не касаются службы нашей, тем менее заниматься бездельными разговорами или шутками, понеже Сенат собирается вместо присутствия его величества собственной персоны”. В коллегиях не шутили, не разговаривали, но и дела не делали. За неисполнение указов царь угрожал разорением, ссылкой и лишением живота. Губернаторам приказано провинившимся сковывать ноги, накладывать цепи на шеи и не отпускать до тех пор, пока не исполнят предписания. Но жалобы и доносы продолжали поступать со всех сторон. Петр грозил самим губернаторам и высшим властям жестокими наказаниями за все неисправности. Своенравный царь никак не мог понять, что имеет дело не с мертвым материалом, а с живыми людьми, с народом, обладавшим славным историческим прошедшим…”
Иванов И.М. Петр Великий. 1898.
“Всякому, более или менее знакомому с петровской эпохой, известно, что взяточничество и казнокрадство были одним из тех зол, с которыми Преобразователь боролся всю жизнь – и боролся безуспешно. Все строгости его оказались бессильными искоренить эту глубокую застарелую язву русского общества, которому понятия о служении государству, о благе целого были почти совершенно чужды. На государственные должности смотрели лишь как на источники доходов, как на средство увеличить благосостояние своего семейства и своей родни. На воеводство прямо просились для того, чтобы кормиться, и надо было, чтобы это “кормление” приняло уж очень грандиозный и беззастенчивый характер, чтобы вызвать вмешательство и кару правительства. Петр с его современными уже понятиями о государстве, о государственном служении хотел сразу искоренить это застарелое зло. Со свойственной ему энергией и беспощадностью он стал преследовать хищнические наклонности правительственных лиц, преобразовал все органы правления, весь государственный строй. Но людей нельзя перевоспитать нравственно так же быстро, как изменить их внешность. Все пытки Преображенского приказа и тайной канцелярии, мучительные казни, шпионство, поощрение доносничества наградами не могли привить тогдашнему обществу ни гражданского мужества, ни чувства долга. Люди оставались все теми же и вносили в новые формы старый дух. Новые магистраты так же кривили совестью, как прежние приказы; новые коменданты грабили не хуже, чем старые воеводы; приставленные же для наблюдения за ними фискалы доносили только на тех, с которыми не ладили, а плутни и насилия своих приятелей прикрывали и даже сами участвовали в их беззакониях. Интересен следующий анекдот, сообщаемый первым биографом Петра, Голиковым, со слов самого Ягужинского. Петр, слушая однажды в Сенате дела о казнокрадстве, сильно рассердился и сказал генерал-прокурору Ягужинскому: “Напиши указ, что если кто-нибудь украдет столько, что можно купить веревку, то будет повешен”. “Государь, – отвечал Ягужинский, – неужели вы хотите остаться императором без подданных? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой…”
Прозоровская Б.Д. А.Д. Меньшиков. 1895.
Татьяна ПОПОВА
