Безусловно, Листьев был сильным продюсером, хорошим организатором, и он высоко оценил меня с профессиональной точки зрения – как начальник цеха ценит прекрасного токаря, невзирая на то, что тот иногда не туда швыряет болванки. После гибели Влада его идею подхватили его последователи. Поскольку после закрытия “600 секунд” в октябре 93-го сложно было “пробиться” в эфир, это предложение было более чем кстати. Так появилась программа “Дикое поле”.
В целом руководство ОРТ относится ко мне корректно и абсолютно нормально. Иногда у них что-то происходит, и они более жестко, чем следовало бы, оценивают политическую ситуацию и преувеличивают возможные последствия от показа какого-нибудь сюжета. После разговоров и разъяснений все обычно становится на свои места. Например, из дайджеста программы “Дикое поле” был вырезан репортаж “Последние солдаты империи”, наверное, из-за того, что касался чеченских событий. Но спустя две недели этот репортаж показали полностью, хотя там и не было ничего запретного. Вообще-то в России никто никогда не делал то, что хотел. Всегда было давление цензуры. Даже Пушкин писал, не забывая о цензуре. В голове у него был некий “предохранитель”.
В январе 95-го в Чечне мы побратались с Рохлиным. Я считаю его талантливейшим российским полководцем нашего времени.
Рос я без отца. Да и не могу сказать, чтобы матушка тоже занималась моим воспитанием. В какой-то степени воспитателем своим я считаю (хотя он тоже немного времени, прямо скажем, на это тратил) своего деда Георгия Владимировича Невзорова – человека, который героически дрался с 1946 по 1953 год в Литве против банд так называемых “лесных братьев”. И если говорить о духовно-психологическом воспитании, то больше всего своего внес, конечно, дедушка. Никто меня не трогал, был я предоставлен сам себе и рос как трава.
В школе я учился плохо, подчеркнуто плохо. Во-первых, потому что мне было по большей части неинтересно происходящее… ничего из того, чему меня пытались научить, вот уже, слава Богу, почти 25 лет, мне в жизни ни разу не пригодилось. Так что, значит, я был прав, сознательно не допуская всю ту чушь, которой меня пичкали… В комсомол меня не принимали. И даже, более того, в шестом классе выгнали из пионеров.
Я ведь не скрываю, что я категорически не коммунистических убеждений человек. Почему я сейчас выступаю в союзе с коммунистами во многих ситуациях – во-первых, потому что выяснилось, что они не только не хуже, но и гораздо лучше всей этой сволочи, которая пришла сегодня; во-вторых, я, честно говоря, не очень понимаю, чего же нам всем не хватало. У нас была русская империя, поскольку каждый второй секретарь обкома в любой республике был русский, у нас был русский государственный язык. Называлась эта империя по-другому, называлась она СССР.
Для меня, честно говоря, все эти разговоры “про любовь” не очень понятны. Первых баб я, может быть, могу вспомнить. При большом желании. Хотя, честно говоря, надо будет сильно напрягаться. А что касается первой любви… Я даже в школе в какую-то такую сильно романтическую пору юности считал, что относиться к этому надо просто и здраво.
Для того, чтобы быть моим коллегой, надо быть репортером не меньшим, чем я. Фигур же такого масштаба я больше не знаю. Поэтому с коллегами вокруг у меня плохо. Я их не вижу. Конечно, есть уважаемый мною Урмас Отт, есть, скажем так, не то чтобы уважаемый, но все же заметный Станислав Говорухин. Этих двоих я еще могу назвать коллегами. Если вы смотрели фильм “Так жить нельзя”, то у вас наверняка должно было возникнуть ощущение, что перед вами сильно развернутые “Секунды”. И этот суперэстонец Урмас, националист паршивый, вызывает у меня тем не менее огромное уважение.
Лучше всего, конечно, погибнуть в бою – в бою за Родину, в бою со всей этой сволочью, которая Родину мою сейчас оккупировала. Но есть некоторые опасения, что удастся и бескровно их выгнать. Так что я боюсь, что эта моя мечта не сбудется.
Творчество трудно планировать. Что чувствовал Желакявичюс, когда снимал “Никто не хотел умирать”, по сути, один из вариантов “Наших”? Я выступил на защиту мужиков, которые увидели, что здание, в котором они живут, дало трещину. Они бросились ее заделывать, а в них стали плевать. Вот и вся идеология “Наших”. Эфир – штука ответственная, поэтому я выпускаю на экран либо удачу, либо, как минимум, то, что терпимо.
Удивляюсь, почему Горбачев еще на свободе. Ельцину удивляюсь по другой причине. Он может имитировать личность. Это самая опасная его черта. Тут ему, конечно, помогают консультанты, и делают это с толком. Но однозначный вывод сделать не берусь, поскольку никогда лично не общался с этим человеком. Что касается телевпечатления, то, как профессионал, понимаю, как мало дает истинного экран.
Личность Сталина не представляется мне более мрачной, чем фигуры Калигулы или Тиберия. Этот по крайней мере созидал государство, те же только трахались по углам с прислугой, играли на театре и разваливали Римскую империю. Сталинские мифы отнюдь еще не развеяны, правда окутана мраком.
Ленин – классный авантюрист, классный интриган, классный политик. Правда, безмерно жестокий, хотя и не такой, как эта ваша трепещущая интеллигенция типа Сахарова.
