Автор, сценарист, постановщик etc. Александр Глебович Невзоров.
Генпродюсер Борис Абрамович Березовский.
Минувшая неделя, первый ТВ-канал, prime-time.
“Чистилище” (жанр работы – без диагноза).
Никто из моих знакомых эту ленту до конца не досмотрел. Многие “переключили кнопку”, когда окровавленные мозги стали накручиваться на траки тяжелого танка, некоторые вообще не пожелали взглянуть хотя бы на титры, даже из любопытства.
Война… Казалось бы, беспечное человечество единодушно в осуждении массовых убийств, однако неподвластная сознанию категория времени и та ничего не может поделать с имманентной человеку жаждой крови, которая то в одной точке нашего маленького шарика, то в другой напоминает о себе слезами невинных детей. “Свобода всего рода человеческого не стоит крови одного человека”, – сказал Жан-Жак Руссо, но мир к нему не прислушался.
Наивно думать, что войны начинают нехорошие люди во имя своих корыстных интересов, а простодушный обыватель, вооружившийся винтовкой или не вооружившийся, ни в чем не виноват. Ведь только кровожадность социума в целом, стыдливо прикрытая социально одобряемой идеей, может санкционировать массовые убийства. Без молчаливого согласия большинства невозможна ни одна кровавая акция.
У социума, как и у отдельно взятого индивида, бывают обострения кровожадности, и, если оба соперника переживают подобные приступы, война будет особенно кровопролитной. Если же нет, то получится drole de guerre. Так изящно назвали любвеобильные французы свою неожиданную для них самих капитуляцию во время второй мировой войны. Им, гордящимся победоносным Наполеоном, до сих пор стыдно за проявленную слабость, хотя по уму “лягушатникам” следовало бы гордиться тем, что они спасли столько невинных жизней своим отказом от конфронтации. Но в этом и заключается парадокс: с одной стороны, нет продвинутой культуры, которая не порицала бы убийство как таковое, однако любая поощряет его при определенных обстоятельствах. На другие запреты подобная снисходительность не распространяется, то есть нет ситуаций, при которых было бы социально одобряемым, допустим, поедание себе подобных (каннибализм), измена супругу (прелюбодеяние) или совокупление с членами своей семьи (инцест).
Открыто признаться в том, что атмосфера крови, страдания и смерти может давать определенное чувство удовлетворения, может позволить себе лишь социально одиозный персонаж. Так поступил Невзоров, сняв “Чистилище”.
Фигура первого репортера страны была изначально амбивалентна. С одной стороны, он олицетворял положительный тип борца за перестройку, с другой – откровенно смаковал уродливую прозу жизни. “Десятиминутки ненависти” (“600 секунд”) сделали его популярным, а это означает, что Александр Невзоров вполне полноценное дитя своего времени.
Назвать “Чистилище” художественным фильмом сложно, поскольку “игровой” еще не означает художественный. А на документальную лента похожа, поскольку съемка стилизована под документальную. В отличие от обычной игровой картины невзоровский фильм не содержит полноценной драматургии, а в отличие от документальной, не обременен авторской позицией. В этом его главная победа, и в первую очередь – над собой.
Невзоров всегда давил в своих сюжетах. Казалось, он хватает зрителя за шиворот и сует головой в дерьмо, требуя при этом принятия каких-то важных решений. А человеку тошно, и он не может сообразить что к чему и почему он должен взвалить на себя вину за чужие грехи. Невзорова упрекали в садомазохизме, латентном гомосексуализме и разных психических отклонениях. Однако реакция на него была нервной. Его репортерский дар бил по больному месту нашего цивилизованного современника. Бил резко и безжалостно, туда, где и поныне живет вытесненная кровожадность.
Еще смышленый венский доктор подметил, что повышенная эмоциональность, с положительным ли знаком или отрицательным, говорит о внутренне неоднозначном отношении к предмету обсуждения. Тошнит ли человека от скабрезного анекдота или, напротив, он смеется до слез, диагноз одинаков. Если затрагиваются чувства – ищи проблему.
“Речь идет об импульсивных желаниях инцеста, каннибализма и кровожадности. Отношение культуры к этим древнейшим импульсивным желаниям никоим образом не одинаково; лишь каннибализм представляется всеми отвергнутым; силу инцестуозных желаний мы еще можем почувствовать за определенным запретом, а убийство нашей культурой при определенных условиях до сих пор практикуется, даже предписывается” (Зигмунд Фрейд).
Со времени появления на свет этого текста прошло семьдесят лет, однако ничего не изменилось. Люди по-прежнему носят в себе вирус агрессии, который так или иначе реализуется в кровожадности. И нет большой разницы между криками “Давить их, давить!” или миротворческими поездками в зону боевых действий с целью поразглядывать изуродованные трупы и привезти достоверную информацию о том, “как это”, когда война (в презумпции того, что всем хочется знать, “как это”). Всем действительно хочется. Это и есть кровожадность.
Невзоров своей лентой ставит жирную точку над “i”, поскольку показывает войну не как борьбу идей, свобод, позиций, а как неразбериху, грязь, вонь, боль, ужасно будничную смерть и льющуюся рекой кровь, которой пропитывается земля.
Где бы ни появился человек, тут же начинается быт. Свистят пули, стонут раненые, летают человеческие головы – и это чьи-то вполне рядовые будни. В ситуации войны одни потеряны и морально уничтожены, другие научились справляться с этим бытом и размеренно существовать в царстве крови и смерти, подчиняясь его жестоким законам и не мучаясь угрызениями совести, третьи пытаются осмыслить происходящее, но в результате уступают категорическому императиву, который предписывает человеку поступать так или иначе.
Начало картины погружает зрителя в хаос. Все горит, взрывается, непонятно, где свои, где чужие. Хладнокровные литовки расстреливают раненых из снайперских винтовок, стараются попасть в гениталии, идет бой за какую-то больницу… Из этого хаоса выкристаллизовываются два центральных персонажа: чеченский командир, молодой красивый мужик, врач-хирург, и русский полковник с выбитым глазом, этакий Кутузов без армии, брошенный на произвол судьбы, без боеприпасов да с хреновой рацией, которую, кроме противника, никто не слышит. Их диалог-ни-о-чем и является, по мне, канвой фильма, на которую нанизаны сцены военных будней.
Как атмосферу, так и персонажей Невзоров списывал прямо с натуры, поскольку среди действующих лиц можно узнать героев его военных репортажей. Любопытно то, что в диалог по рации вступает именно чеченский командир. Он угрожает, проклинает, говорит о том, что защищает свою землю, но тот факт, что он нуждается в коммуникации, свидетельствует лишь о том, что на самом деле ему неспокойно. Он должен сам себя снова и снова убеждать в одностороннем порядке, что его дело правое, что происходящее имеет хоть какой-то смысл, что отрезать головы восемнадцатилетним парням можно и нужно во имя Свободы, Семьи, Родины, Ислама, Мести, Традиции (нужное подчеркнуть).
Полковник, напротив, молча слушает. Его задача не столько выполнить приказ и удержать больницу, сколько действовать так, как велит внутренний голос, чтобы при встрече со смертью совесть была чиста.
Диалог этих двоих приводит к общему знаменателю молодой танкист, который гусеницами давит (“хоронит”) убитых российских солдат, чтобы от них ничего не осталось, иначе наемники-афганцы надругаются над их останками. Он оцепенело проезжает по лицам еще совсем недавно живых и таких же молодых бойцов, как и он сам. Он и понимает, зачем он это делает, и не понимает одновременно. Но танк подбили, и чеченский командир предложил танкисту жизнь, работу и часы Rolex ($5.000), а танкист расстрелял в упор ту часть больницы, где расположены пулеметные гнезда противника, пожертвовав своей жизнью и так и не дав ответа своему напарнику, тихо спросившему: “ПОЧЕМУ?”.
В ситуации, когда на карту поставлена жизнь, вовсе не здравый смысл принимает решения, не рассудок, долг, честь, совесть или месть, а что-то совсем другое, очень древнее и не первую жизнь живущее, и чье имя кровожадность. Война – это ее стихия, и человек более над собой не властен. В нем раскрепощается то, что тихо дремало.
И много сотен лет на обагренную кровью землю будут слетаться вороны, как и поныне слетаются они, влекомые запахом крови, на Красную площадь, туда, где свершались казни.
Невзоров руками садистов-наемников распял умирающего танкиста на кресте, нехитрая аллюзия сделала простого солдата искупителем чужих грехов (поминался в одной из бесед и экс-министр обороны Павел Грачев), но ведь и смерть Христа – не более чем кровавая жертва, которой хотел сам Господь.
Режиссер хотел показать подвиг, победу духа над смертью, дав танкисту еще пожить на кресте, а показал опьянение кровью, могучую власть импульсивной кровожадности, которая по неведомым, может быть, каким-нибудь геофизическим причинам овладевает народами и территориями.
Русские ценой огромных потерь и личного подвига танкиста удержали госпиталь, откуда, как сообщил финальный титр, их вскоре выбили чеченцы.
Невзорову удалось сделать ленту РС, или, как у нас теперь говорят, полит-корректной. Зверствуют в ленте наемники, а не чеченцы, и фильм сам не столько о русско-чеченской войне, сколько о войне вообще, войне, которая гипнотизирует, завораживает и уничтожает, утопив в крови человеческую личность, мнившую себя цивилизованной.
Лента получилась предельно откровенной вовсе не в смысле показанных жестокостей, а в смысле попытки автора вычленить самое важное из того, что он пережил, дав возможность зрителю пережить то же самое. Чем стыдливо отворачиваться от собственного изображения в зеркале, лучше честно взглянуть себе в лицо, осознав наконец, что как дети природы и частички массового сознания мы, в подавляющем большинстве своем, жаждем крови, иначе не было бы больше войн.
“Земля, пропитанная кровью, подобна огромному алтарю, где все живое должно беспрестанно, безудержно и бесконечно приноситься в жертву до полного уничтожения всего сущего, до окончательного искоренения зла и смерти самой смерти”, – поведал миру двести лет назад Жозеф де Мэстр, добавив к этому рассуждению еще одно: “Война божественна окутывающей ее таинственной славой и столь же необъяснимой притягательностью, которая нас к ней неудержимо влечет”. И ничто не меняется в этом лучшем из миров.
М.ЛЕСКО, “Новый Взгляд”.
В оформлении использованы архивные материалы ИД “НВ” и беседы нескольких журналистов (Андрей ВАНДЕНКО, Ольга КОРОЛЕВА, Евгения МУРАВЛЕВА, Дмитрий ЧУРАКОВ).
Из статьи Евгения Ю. Додолева “600 ПИСЕМ О НЕВЗОРОВЕ” (“Новый Взгляд”, № 041 за 1992 г.):
“Прямая речь Невзорова – песня. Она образна, выразительна, ясна по мысли, эмоционально насыщенна. Это речь человека, признающего за собой право нести себя в народ в неадаптированном варианте. Наделенный даром популярности, он отражает объективные явления в развитии разговорной речи, которые уже давно заметили профессиональные лингвисты. На смену мягкому, пастельному, обтекаемому застою приходят более жесткие времена. Ощущается потребность смотреть жизни в лицо и называть вещи своими именами в возможно более резкой форме. Если раньше культурная прослойка отмежевывалась от “плебса” неупотреблением матерных выражений, то теперь эта же самая тусовка выражается совсем иначе. Но главное не в этом. Невзоров имеет право нести себя в народ таким, какой он есть. Вернее даже, право имеет каждый сущий, но не всякий возьмет на себя смелость. Виталий Коротич, допустим, может сколько угодно рассуждать на тему комплекса неполноценности Невзорова, но не будем забывать, что его самого, безусловно талантливого, умного журналиста, отделяет от Невзорова пропасть. Именуемая звездностью”.
Из интервью А.Г.НЕВЗОРОВА (“Новый Взгляд”, 1995 г.):
“Да, властям крупно повезло, что им удалось сблизиться со мной после начала войны в Чечне, хотя я не стремился к этому. Судя по всему, “верхушка” изменила свои взгляды: операцию в Чечне проводили люди, которые в январе 91-го неистовствовали по поводу “свободной Литвы”. Я же никакой принципиальной разницы между Вильнюсом и Грозным не видел, не вижу и видеть не буду. И в репортажах из Чечни остался верен своим прежним, искренним, имперским убеждениям. Что же касается работы на первом канале, то пусть назовут хоть один репортаж из моей программы “Дикое поле”, в котором я хоть на миллиметр отступил от своей позиции, изменил свое отношение к этой власти, к этим “реформам” и к этой “демократии”. Несправедливо упрекать меня в том, что власти (некоторые члены правительства), а также руководство ОРТ научились учитывать реалии России, в том, что центробежные силы страны и ее законы постепенно выводят президента и правительство на имперскую дорогу. Несмотря ни на что, они становятся имперцами. Хорошо это или нет, но это единственный путь сохранения России”.
Из статьи Александра Проханова “ФЕНОМЕН НЕВЗОРОВА” (“Новый Взгляд”, № 049 за 1992 г.):
“На фоне сегодняшней публики вообще и журналистики в частности Александр Глебович выделяется своим бесстрашием и отвагой. Наш народ ведь струсил, стал сборищем трусов. Хотя справедливости ради надо сказать, что есть чего бояться. В нации сейчас живет такой объем социального страха, что народ трусит всего. Он боится репрессий, поэтому люди так управляемы. Стоит кому-то свистнуть, и все идут с повинной. Вы обратили внимание, что никто из членов ГКЧП не попытался оказать сопротивление при задержании? Если они были убеждены в правоте своего дела, почему позволили повязать себя, как телков? Едрена мать, если меня придут арестовывать, а у меня будет пистолет, я буду отстреливаться до последнего патрона, а потом уж пускай берут меня!”
Из статьи Евгения Ю. Додолева “600 ПИСЕМ О НЕВЗОРОВЕ” (“Новый Взгляд”, № 041 за 1992 г.):
“Никто не спорит, что ощущение малоценности (любой формы) – чувство, лежащее в основе честолюбия. Только одни от ощущения собственной ущербности (будь то результат неудачного детства, непривлекательной наружности или еще какой-нибудь внутренней проблемы) спиваются и впадают в ничтожество, а другие обладают достаточной силой характера, чтобы гиперкомпенсироваться, выйти к народу и сказать: “Вот какой я классный, и нет мне равных”. Для этого нужна огромная сила духа, грандиозное чувство одиночества и ощущение многоликости жизни в безмолвии вечности. Нужно быть гениальной личностью.
Забавно, кстати, что медик (по образованию) Коротич, описывая Александра Глебовича как “суетливого, нервозного человека, истеричного, взвинченного”, почти повторяет описание доктора Ломброзо, которое тот дает гению.
Но самое забавное и не это. Парадокс личности Невзорова заключается в том, что он повторяет собой ницшеанскую позицию по отношению к миру. И для него самое главное: это фигура абстрактного врага и достойного оппонента. Все, что делает Невзоров, рассчитано, в первую очередь, на то, чтобы вызвать изжогу у противников. О “единомышленниках” он и не думает вовсе. Не они являются целью, которую он хочет поразить.”
Из статьи Евгения Ю. Додолева “600 ПИСЕМ О НЕВЗОРОВЕ” (“Новый Взгляд”, № 041 за 1992 г.):
“Можно с уверенностью сказать, что к врагам он относится с большим уважением. Иначе не тратил бы на них столько времени и сил. Т.е. мир Невзорова состоит как бы из трех составляющих: единомышленники (плоские, серые, туповатые), оппоненты (разные, в том числе и яркие индивидуальности, но вместе власть держащие) и так называемая “масса”, которая, разинув рот, следит за поединком. Вспомним Ницше: “Не должен ли тот, кто хочет двигать массами, быть актером самого себя? Не должен ли он сперва перевести себя самого на гротескно-ясный язык и исполнить всю свою личность и свое дело столь огрубленным и упрощенным образом?” Должен! Что и делает Невзоров. Хотя Ницше явно не читал. В борьбе за “любовь народа” самая незавидная роль отводится “нашим”. Они являются своего рода пьедесталом, с которого Невзоров вещает. Так древние царьки, чтобы сообщить народу что-нибудь важное или попророчествовать, взбирались на камень для солидности.”
Из интервью А.Г.НЕВЗОРОВА (“Новый Взгляд”, 1992 г.):
“Я только знаю одно: как бы я ни умирал, я умру достойно. Вне зависимости от того, что будет причиной смерти: тяжелая болезнь, пуля, веревка, вода, высота… Я не буду разбегаться и изо всех сил биться головой в сейф, чтобы скончаться здесь только по причине собственно большой храбрости. Но вы знаете, я настолько несентиментальный человек, настолько не делающий из этой странной жизни чего-то важного для себя и вообще не гипнотизирующийся этим словом… Люди, с которыми я был в Приднестровье – батальон “Днестр”, – совершенно проклинали меня, потому что там много было ситуаций… Проще, наверное, будет охарактеризовать ситуацией, которая была здесь, в Санкт-Петербурге. Мы еще ездили всей бригадой на съемки, как-то подъезжаем – горит автомобиль. И от автомобиля бежит какой-то несчастный мужичонка, который кричит: “Мать вашу!.. Там канистра с бензином, сейчас все взлетит!” Я туда рванул и закричал: “Ребята, сюда! А то взорвется без нас!” Поэтому все зависит от момента, на который можно променять жизнь. И вы, я думаю, тоже не будете долго рассуждать, прежде чем встать перед автоматом, направленным в тех же самых детей в Бендерах. Здесь уже просто, извините, рассуждать неприлично”.
Из текста Андрея Ванденко “ТОТ САМЫЙ НЕВЗОРОВ” (“Новый Взгляд” № 039 за 1992 г.):
“Отношение к Невзорову определяется политической конъюнктурой. При этом и одна, и другая сторона профессиональные качества Секундомера в расчет как бы не берут, они остаются за рамками разговора. Главное, что он – “наш” или – соответственно – “не наш”. По негласной шкале ценностей: если Марианна из “Богатых” – для плебса, Святослав Бэлза из “Музыки в эфире” – для эстетствующих, то Александр Невзоров – для политически зацикленных. До бесспорного, на мой взгляд, факта, что Александр Глебович – репортер от Бога, кажется, всем дела нет. Обидно. Справедливости ради надо сказать, что и сам Невзоров давно уже не дает возможности воспринимать себя, так сказать, в чистом виде. Впрочем, что до меня, так это не только не снижает, а напротив – лишь подогревает интерес к фигуре главного “Нашего”.
Из статьи Александра Проханова “ФЕНОМЕН НЕВЗОРОВА” (“Новый Взгляд”, № 049 за 1992 г.):
“В жизни общества бывают периоды созидания. В такие моменты оно строит города и дороги, расцвет переживают наука и искусство. В жизни общества случаются периоды разрушения. Тогда все идет прахом, без конца возникают конфликты, грозящие перерасти в гражданскую войну. Общество, подобно выброшенному на берег киту, медленно и мучительно умирает. К сожалению, мы сейчас находимся именно на таком отрезке нашей истории. Единственное, что смогло создать наше распадающееся и загнивающее общество, – это Александр Невзоров. Это единственный творческий продукт умирающего социума, которым нам предстоит отчитаться перед потомками.
В чем, с моей точки зрения, заключается феномен Невзорова? Александру Глебовичу удалось создать в своих передачах своеобразную биполярную систему. С одной стороны, это Босх, изображающий мир распада. По сути ведь трупы – это очень зрелищная форма, от них невозможно оторвать взгляд. Анатомические театры именно потому называются театрами, что туда приходят смотреть. Невзоров же – это огромный социальный анатомический театр. Уголовщина, наркомания, синюшные лица проституток, чрево Петербурга – все это Невзоров пристально изучает вместе со своей камерой. Он прекрасно разбирается во всех оттенках этой социальной слизи, возникающей на трупе. Босхианский мир жути, упырей, трупоедов, вурдалаков возникает из сюжетов Невзорова.
А с другой стороны, это Эмпирей, это ангелы, летящие в небе, это золотые алтари и лики святых, это что-то утонченно-мистическое, материя горней красоты.”
Из статьи Александра Проханова “ФЕНОМЕН НЕВЗОРОВА” (“Новый Взгляд”, № 049 за 1992 г.):
“Надо сказать, что Невзоров по сути своей – интуитивист. Он не политик и открыто признается, что в политической борьбе мало что смыслит – на уровне концептуалиста, психолога. Хотя- хитрит, он во всем разбирается прекрасно, но вдобавок ко всему прочему он интуитивист. В Александре есть этакое звериное чутье, он нутром ощущает приближение катастроф, нюх подсказывает ему, куда надо мчаться в данный момент и где включать свою видеокамеру, чтобы видоискатель уловил трассер, проезжающий мимо взвод фронтовой разведки… Невзоровская интуиция говорит ему, что все происходящее сейчас – это еще только цветочки, ягодки впереди. Но они поспеют очень скоро. Гигантская беда, огромная катастрофа, которой даже имени пока нет, надвигается. Что это? Гражданская война? Взрыв сразу нескольких атомных станций? Невзоров не может сформулировать свои предчувствия, но он убежден, что зло на пороге. И зло это несравнимо с распадом Советского Союза, с развалом русской армии, с превращением правящего ныне класса в абсолютно мафиозную и гангстерскую структуру, несравнимо даже с обращением в нищету всего народа. Нет, это катастрофа другого порядка – надкатастрофа. Астральный нюх Невзорова позволяет ему предугадать то, что пока неведомо нам. В этом смысле в лице Александра Глебовича Россия имеет сегодня такое удивительное чувствилище, которым нужно дорожить, как нация должна дорожить своими прорицателями, колдунами, знахарями. Это не какой-нибудь холодный и лживый астролог, вылезающий ежевечерне на телеэкран и рекомендующий коммерсантам “заключать сделки до обеда и воздержаться от деловых операций после полудня”. Нет, здесь мы имеем дело с удивительной духовной материей, заключенной в оболочку Невзорова, – с этой неизменной кожаной курткой, вечно грязными сапогами, с импульсивным выражением лица. Этой материей надо дорожить, но ее нужно и бояться, поскольку иногда она может превращаться в шаровую молнию и тогда начинает метаться, выжигая все вокруг”.
