Пожалуй, никто не станет отрицать и оспаривать давно известную истину: “Человек – продукт всего времени”. И вместе с тем известно, что этот “продукт” приобретает отличительные черты и характерные признаки, соответствующие тому или иному периоду в истории своей страны, не вдруг и не сразу, а постепенно и, чаще всего, весьма болезненно, переживая в некотором смысле ломку взглядов, убеждений, привычек. Особенно остро эта ломка ощущается людьми мыслящими, занимающими активную жизненную позицию, имеющими собственную точку зрения на те или иные события. И чаще всего подобные “метаморфозы” происходят в общественном сознании в моменты бурь и потрясений, политической нестабильности и экономического хаоса.
Сопоставим мысленно свое сегодняшнее душевное состояние с теми ощущениями, которые испытывали наши соотечественники на рубеже веков – почти столетие назад:
“Зачем я от времени зависеть буду? Пускай лучше оно зависит от меня.” Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди! Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю – это именно в неодолимую силу времени. “Зачем я от времени зависеть буду!” Зачем? Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет, куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь туда не по своей воле, протестуй всем своим существом, – оно все-таки делает по-своему.”
“Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь…”
“То, что происходило кругом, лишь укрепляло меня в убеждении, что страх мой не напрасен, что сила времени – сила страшная и не по плечу человеку. Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось, неужели эти – всего только младшие братья вчерашних? В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал, – о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство, – ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное. Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то “заветы”; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…”
“… обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время.”
“В окружающей жизни идет коренная, давно не виданная ломка, в этой ломке падает и гибнет одно, незаметно нарождается другое, жизнь перестраивается на совершенно новый лад, выдвигаются совершенно новые задачи. И вы стоите перед этим хаосом, потеряв под ногами всякую почву; старое вы бы рады удержать, но понимаете, что оно гибнет бесповоротно; к нарождающемуся новому вы не испытываете ничего, кроме недоверия и ненависти. Где же для вас выход? На все вы можете дать только один ответ: “Не знаю!” Ведь перед вами такая пустота, такой кромешный мрак, что подумать жутко!”
“… вместо того чтобы искать, вы зажмуриваете глаза, самоуверенно объявляете: “Мы знаем!” – там где и знать ничего не можете, и с легким сердцем готовы губить все, что не подходит под вашу схему. Но разве это значит найти дорогу?”
“Но то – могучее, стихийное, оно меня не признает, а во мне нет силы, я – ничто, если не захочу признать этого стихийного и его стихийности.”
“А что даст будущее, если оно, боже избави, придет? Разве же за это возможна борьба? Да и как вообще можно жить для будущего, бороться за будущее? Жизнь тысяч поколений освещается тем, что каким-то там людям впереди будет “хорошо жить”. Никогда никто серьезно не жил для будущего, только обманывал себя и других. Все жили и живут исключительно для настоящего, для блага в этом настоящем”.
“Долг тащит человека туда, куда он не хочет идти сам. К себе я могу и даже обязан предъявлять самые высокие требования, всю жизнь свою я могу оковать долгом. Но это не освобождает меня от обязанности относиться к другим терпимо и снисходительно. Я понимаю, что жить порядочным человеком не так легко, как птице петь песни. Кто с собою борется, кто старается не потерять из глаз идеала, заслуживает уважения, а не презрения. Я даже больше скажу: наша прямолинейная требовательность, наша ненависть к компромиссам тяжелым проклятием лежит на всей истории нашей… Это – специально русская черта, европейцу она совершенно непонятна. Лежит куча кирпичей. Европеец берет из нее столько, сколько в силах поднять, и спокойно несет к месту постройки. Русский следит за ним с презрительной усмешкой: смотрите, какой филистер, – несет всего дюжину кирпичей! Подходит русский богатырь и взваливает на плечи всю кучу. Еле идет, ноги подгибаются, и он, наконец падает, – надорвавшийся, насмерть раздавленный нечеловеческой тяжестью. Вот это герой! Подходит другой, пробует поднять ношу, и опять-таки, конечно, всю целиком. Но у него не хватает сил. Что делать? Он в отчаянии стоит над тяжелой грудою: он не работник, он лишний человек, и – пускает себе пулю в лоб. Ведь такое отношение к делу мы видим у нас во всем. У каждого над головою висит альтернатива: либо герой, либо подлец, – середины между этим для нас нет.”
Повести В. Вересаева “Без дороги”,
“Поветрие”, “На повороте”
читала Марина МЕДВЕДЕВА.
