Сцена ДК “Меридиан” с недавнего времени стала одной из престижных площадок столицы. На ней выступают такие признанные мастера эстрады, как Юрий Антонов, Лайма Вайкуле, Вахтанг Кикабидзе и др. Здесь всегда рады талантливым исполнителям.
20 апреля “Меридиан” приглашает поклонников эстрады на творческий вечер композитора, поэта, певца, саксофониста и… художника Сергея МаНи. И хотя Сергей МаНи лауреат многих международных и всесоюзных джазовых фестивалей, его нельзя отнести к разряду всем известных, так называемых “раскрученных” исполнителей. Да он и не стремится к этому: человек всесторонне одаренный и необычайно скромный, он живет в своем мире – мире звуков, поэзии, красок.
Сольный вечер, который Сергей приурочил к якобы “30-летию своей сценической деятельности”, дал повод поговорить о его творчестве и жизни в целом.
– Скажите, Сергей, когда это вы, молодой человек, успели приобрести 30-летний рабочий стаж? Вы что, с пеленок начали музицировать?
– В общем-то да! Забегая вперед, хочу сказать, что МаНи – это мой псевдоним, получился от сочетания двух имен – Мария и Нина, так зовут моих дочерей. Настоящая моя фамилия Иванидзе. Кстати, это очень старинный грузинский княжеский род, где таланты были не редкостью. Я очень горжусь своими корнями. Бабушка моя, Нина Васильевна Колесникова, была примадонной оперной сцены Екатеринодара. Она рано ушла со сцены и занялась педагогической деятельностью. Обычно мою коляску она ставила рядом с роялем, а иногда просто укладывала меня спеленатого на инструмент. Так я принимал участие в ее занятиях с учениками, в полном смысле слова “с пеленок”.
Со временем эти занятия стали моим любимым времяпрепровождением.
– Значит, бабушка была вашим первым педагогом?
– Да, и каким требовательным! В довольно юном возрасте я уже играл 2-ю рапсодию Листа и “Лунную сонату” Бетховена.
– С этого времени вы и отсчитываете свой творческий стаж?
– Да нет, это я с юмором говорю “30 лет на эстраде”. А вообще какая-то доля правды в этом есть. В семь лет мы с братом начали петь в школьном ансамбле. Это было замечательное время: мы захватили эпоху битломании, вобрали в себя ароматы тех дней. Они живут во мне. Кстати, инструменты для своих выступлений мы делали сами: гитары, барабаны.
Помню, в начале 70-х брат сделал себе классную гитару. Он вообще гитаристом был от Бога. И кто-то тогда донес в милицию, что он срезал для нее телефонный аппарат. Но мы этого никогда не делали, другие ребята грешили, действительно использовали для гитар элементы телефонных аппаратов. Нам же из Нальчика отец привез звукосниматель, и ему потом пришлось это доказывать в милиции, чтобы спасти брата от наказания.
Тогда мы с ним твердо решили стать музыкантами. Потом он стал врачом, но гитаре остался верен до конца своих дней. К сожалению, он умер очень рано. Я же стал художником.
– Как так? Настоящим живописцем?
– Да. Когда я сейчас говорю, что музыка – этой мой мир, моя жизнь, – это действительно так. Но музыка для меня не только звуки, а и цвет, и объем, и перспектива. Я думаю, это говорит во мне художник.
Я уже упомянул, что мой род отличался талантливыми людьми, так вот один из моих дедов был художником. Жил и творил он в Париже, а когда умер, часть его картин переслали в нашу семью. Я тогда учился в 8-м классе. Когда увидел полотна деда, со мной что-то случилось… До этого я и не помышлял о живописи, и вдруг… начал рисовать. И не мог остановиться. Рисовал, как дышал… Конечно, о другом для себя пути тогда и не думал. После школы сразу поступил в художественное училище.
Видимо, уж такой я весь “сам с собой несогласный”. В училище я понял, что именно музыка – мое истинное призвание.
– И ушли из училища?
– Нет. Я всегда иду до конца. Окончил училище и даже какое-то время преподавал рисунок, потом работал художником-декоратором в театре. А потом поступил в музыкальное училище на эстрадно-джазовое отделение.
– Вы занимались фортепьяно, а почему, поступая в училище, выбрали саксофон?
– Я влюблен в группу “Пинк Флойд”. Их пластинка “Темная сторона Луны” стала образцом качества звукозаписи. Они использовали саксофон – он был яркой блюзовой краской на полотне их партитуры. Так что неудивительно, почему я тогда мечтал о саксофоне.
Хотя был в этом определенный риск. Я в детстве болел астмой, и инструменты, связанные с дыханием, для меня были под запретом – грозил туберкулез. А меня, как назло, тянуло. Труба и тромбон для меня не подходили, а саксофон стал частью меня самого.
– И как сложилась ваша дальнейшая жизнь?
– Пишу музыку: классическую, эстрадную, джазовую. Вышел мой альбом “Что нарисую на полотне?”. Так думаю назвать и мою сольную программу. Сейчас на выходе компакт-диск. Название еще не придумал. Сотрудничаю с Борисом Дубровиным, Виктором Соколовым, Мариной Варфоломеевой, Александром Хадарцевым, Александром Шушариным. Время от времени обращаюсь к поэзии Шекспира, Петрарки, Леонардо да Винчи, Лермонтова. Сам пишу стихи, но поэтом себя не считаю.
– У кого из исполнителей есть в репертуаре ваши песни?
– Я горжусь, что мой романс “Далекое-близкое” поет Николай Сличенко, мои песни исполняют Вячеслав Ольховский, Елена Кузьмина, Виктор Есин – артист театра “Сатирикон”, Сергей Полянский.
Если быть до конца честным: я с трудом расстаюсь со своими песнями. Мне нравится их петь самому.
– У вас есть педагог?
– Конечно. Я считаю, что вокалист, как и танцор, должен шлифовать свой дар каждый день. Мне очень много дают занятия с педагогом по вокалу Светланой Андреевной Савенковой. Раньше я увлекался эстрадной музыкой, много пел на английском. Это, конечно, сказалось на артикулярном аппарате. В русском согласные более твердые, и это требует определенных упражнений.
– Я помню, вы работали с группой…
– И даже с двумя. Но со временем понял, что не люблю тусовок и коллективного творчества. Согласен с Дали: любой союз разрушает индивидуальность. Да и со мной нелегко, человек я непредсказуемый. Вот очень долго не занимался живописью, и вдруг сейчас опять что-то произошло. И кто знает, что нарисую я на полотне?
Помните, как говаривал герой Мастроянни: желание-то у меня есть…
Беседу вела Галина ЗАМКОВЕЦ.
