Я думаю, что 1996 год – это грехопадение серьезное, которое совершила пресса и весь политический мир в России, и вы как избиратели (те, кто голосовал). Оно заключалось в том, что нас поставили к стенке и сказали: “Вы должны выбрать между двух зол”.
После этого произошло вот что: был создан штаб при Кремле, все руководители средств массовой информации оказались в штабе. Малашенко, Березовский, Ксения Пономарева, Благоволин – они сказали бы мне в ответ, если бы я возражал: “А ты хочешь Колыму и нары? Ты хочешь лагеря и расстрелы? Ты хочешь возвращения коммунистов? Чего ты хочешь?” Я не смог бы тогда с ними поспорить, я просто решил не работать в российских средствах массовой информации и все.
Но после выборов президента этот штаб был сохранен. И вот отсюда начинается отсчет системного разрушения, системного политического тупика, к которому нас привели через четыре года снова, когда снова нет кандидатов, когда снова абсолютно голый “политический Олимп”, когда у нас нет выбора, по существу, и когда власть назначает сама себя. Эта система была и при Чубайсе, который тогда стал главой администрации. Он собирал по субботам всех лидеров новостных программ и решал что делать, и как освещать, и что планируется, и если когда запланируется и произойдет с Ельциным, то как это освещать, какие акценты расставить, каким каналам взять на себя что: Первый канал более массовый, он должен взять на себя такие, такие, такие задачи, НТВ – менее массовый и должен что-то, РТР должен что-то такое поддакивать Первому каналу как менее популярный и т.д. Это все раздавалось, разводилось и очень серьезно. По ходу недели это еще все поправлялось. Также Юмашев проводил это по субботам. Ну, вот Волошин уже по средам. И теперь они по средам заседают…
Штаб поддержки Ельцина против коммунистов был по самоопределению “нашим общим демократическим делом”. Потом он стал для участников этого штаба просто “нашим общим делом”. А в конце он стал для них “Сosa nostra” и служил уже для политических махинаций. Коррупция в телекомпаниях была представлена на этот период практически только в государственных каналах.
Везде, где власть над каналами была отдана частному бизнесу, и где бизнес-группы реально осуществляли контроль над каналами, торговля сюжетами, подрабатывание путем пропихивания коммерческой информации под видом новостей исчезли. Журналисты, которые пробовали заниматься коррупционными сюжетами нелегально (и тайно от руководства) изгонялись безжалостно даже при одном лишь подозрении. Направленность и политика информационного вещания впервые после прихода на телеканалы крупных бизнес-групп была лишена хаотического плюрализма взяточничества. Впрочем, общество не было обрадовано. Даже наоборот, поскольку каналы стали довольно явно и последовательно защищать интересы собственных групп в их отношениях с другими группами.
Эти процессы были названы в последствие информационными войнами. Я бы назвал их информационным распятием. Поскольку противники медиа-империй Гусинского или Березовского не имели ни малейших шансов на победу в те месяцы, когда две эти империи действовали сообща. А они часто действовали сообща.
Я мог бы подробнее остановиться на этом периоде, но, думаю, наибольший интерес представляют последние полтора года – они самую серьезную тень отбрасывают на нынешний день, и мы знаем, что эти полтора года решили сегодняшний день.
Я просто рассказал, как мы подошли к лету 1999 года. Мы подошли к лету 99-го со штабом, где работали все сколько-нибудь значимые, совсем все – вы понимаете? – сколько-нибудь значимые средства массовой информации. Штаб не был распущен. НТВ тогда уже попало в немилость, и их прекратили звать.
И они решали вопросы в других местах и с другими людьми. Потому что Кремль пал. Все считали, что Кремль пал, и что рано или поздно его возьмут Примаков с Лужковым. Собственно, они уже делили портфели, – это все знали. Лето 1999 года – это лето, когда Ельцин мог уже издавать любые указы, и никто бы не стал их выполнять, если бы это только не был указ его о собственной отставке по состоянию здоровья, к чему его призывал Лужков.
Лужков и Примаков были победителями и вели себя как победители. Я думаю, что они и движения в их поддержку никогда не были политическими движениями. И еще, – что для меня абсолютно важно – это не были по существу политические лидеры. Если считать их политическими лидерами, то – очень опасными, с не очень сформулированной идеологией. Я готов защищать эту свою позицию, потому что никто из них не проговорил ничего особенного, кроме того, что “сто тысяч бизнесменов посадить или освободить для них места в тюрьмах”. Это почти то же самое, что про Севастополь и про Чечню – это говорил Лужков, – что Севастополь надо брать, а Чечню – отдать.
Больше ничего политического сформулировано не было. И тем не менее, популярность их у электората была колоссальной. Просто не существовало конкурентов этим двум лидерам, кроме унылого и безопасного уже Зюганова. Откуда эта популярность? Просто я думаю, что народ искал как бы отца, психологически искал отца (сейчас он его тоже обрел), он искал отца, он испытывал моральное одиночество от того, что рухнула система ценностей. Рухнула надежность и понятность мироустройства в советское время.
И возник страх перед ответственностью.
Страх перед свободой.
Народ всегда мстит за свободу. За освобождение от крепостничества народ серьезно нам всем отомстил двадцатым веком. Он построил новое рабство. И передоверил ответственность.
И летом 99-го народ искал отца, все равно, кого, какого-то покровителя. На эту роль сиротливый электорат выбрал Лужкова с Примаковым.
А элиты присягнули на верность Лужкову и Примакову, потому что поняли, что борьбы не будет, что эта пара – власть. А с властью надо договариваться. Все думают, что вот тут-то Кремль и перехитрил Лужкова с Примаковым. И каким-то исключительно асимметричным способом украл у них победу.
И подарил власть Путину. Очень важно понимать, что Кремль ничего необычного и сверхъестественного не делал. Был создан только и исключительно зеркальный проект для привлечения элит. Вначале – именно элит. Работа с широкими электоральными массами велась. Тут нет сомнений, но задача завоевания региональных и бизнес-элит, который способны манипулировать электоратом и контролировать умеренный подлог во время голосования, была принципиальной.
Схема была проста: представьте себе, что один феодал поставил шест на холме с флагом и сказал: “Собирайтесь вокруг меня, там – в Кремле больше никого нет – царь мертв”. Ровно это сделали Лужков с Примаковым. И они сказали – мы называемся “Отечество”. И с этого момента каждый губернатор бегал туда узнать, а что там, и записывался в Отечество.
А Кремль поставил еще один шест на другом холме. И назвал его “Единство”.
И региональные лидеры стали бегать между этими двумя силами, отмечаясь на всякий случай в обеих. Оба этих движения я называл ватагами. Не кажется, это слово точнее всего характеризует характер и способ объединения людей в такие группы. Потом местные феодалы поняли поняли, что “Отечество” падает, рейтинг Лужкова падает. Падение же Лужкова и Примакова приписывается мне, но я предпочел бы не высказывать на этот счет никаких суждений. Так или иначе, но их рейтинги спикировали вниз за короткое время. И, за отсутствием соперников, элиты присягнули (в который уже раз в течение одного года?) Путину. Дальше пошло обычное, оттренированное давление. “Дороги заасфальтируем или нет”, “солярку дадим или нет”. Чтобы все было хорошо, надо голосовать за Путина.
Интересно и забавно: наш избиратель не может лгать начальству. Сказать, что за Путина, а в кабине для голосования сделать другой выбор. Наш избиратель уверен, что начальство – оно как Господь.
Люди почему-то думают, что Начальство-Господь все видит. И что Господь лично распоряжается соляркой, поэтому “раз уж обещали, то надо в нужном месте поставить крестик”. Понимаете? Парламентские выборы были выиграны Путиным. А президентские уже интересовали кого бы то ни было только в том, что пройдет ли Путин в один тур или в два.
И еще одна поразительная вещь.
Конечно, многие скажут, еще было освобождение от национального унижения – то, что случилось с новой чеченской войной. Да, это так. Нам было неприятно, что Чечня, о которой мы все время пытались забыть, непрерывно напоминала о себе бандитизмом в регионе, наркотиками в наших городах, криминальными группировками, похищениями людей. И оскорбительными для России заявлениями чеченских лидеров. Мы устали от морального и психологического террора Чечни против остальной России. И все хотели наказать бандитов. И это было бы абсолютно серьезной акцией, которая характеризовала бы нас положительно, если бы это освобождение наше от унижения длилось неделю. То есть, в первую ночь были бы убиты главари – Басаев, Хаттаб и т.д., а в следующую неделю – приведены к повиновению и разоружению их вооруженные отряды.
А у нас война, которая длится уже полтора года. Она уже нас характеризует иначе: она нас характеризует как людей, которые терпят смерти своих солдат, которые терпят убийства мирного населения. Нас – не их, не военных, не власть – нас реально, понимаете. Потому что это мы терпим и позволяем этому происходить.
А начало этой войны? Я не знаю, кто взорвал дома в Москве, и, скажу вам честно, не могу обвинить в этом власть, но именно потому, что я не знаю этого: у меня нет точного ответа. Но после взрывов домов мы – многие из нас – хотели этой войны, хотели, чтобы наши дети не боялись спать. У меня дочь боялась засыпать, просто она говорила:
– Посижу почитаю.
Я добивался ответа, и она говорила:
– Я боюсь заснуть.
И мы доверились Путину в этой войне. И долго думали, что он все делает правильно.
Придуман был проект “Путин” после того, как заговорили, что Степашин (я еще раз скажу о настроениях, а не о фактах; это очень важно понимать, потому что Степашин мог бы сказать, что этого не было, а в Кремле это точно обсуждалось) ведет переговоры с Лужковым о том, какое место он, Степашин, займет в новой администрации Лужкова-Примакова. Это лето 1999 года.
В Кремле – паника; независимо от того, правда это или нет. Фактором становится само обсуждение этого слуха – вот, что важно. Доносят “папе”. “Папа” понимает, что его сдадут, потому что он будет одной из жертв гипотетического соглашения Степашина с Лужковым и Примаковым. Татьяна Дьяченко и Валентин Юмашев ищут срочную альтернативу.
Принципы простые. Первый: избираемость. Для избираемости лучше, чтоб был НИКТО, потому что если у человека есть какая-то история, то ему будет трудно собрать весь электорат. Второй: чтобы он не сдал “папу”. Вот это две позиции – принципиальные. Естественно, отбор идет лихорадочный, пожалуй, неделю – и это очень серьезный срок для Кремля, который привык действовать хаотически.
Фамилию первым вспоминает Юмашев. Очень поддерживает Волошин. Путина принимают и договариваются. Он долго сопротивляется и выказывает нежелание заниматься этой авантюрой. Его уговаривают.
Потом быстро происходит перемена премьера – к ужасу сторонников Ельцина, которые говорят: “Вы не оставляете нам времени, “разогнать” этого парня. Кто он? Что за человек?” – “Ну, просто человек, и точка. Времени на его раскрутку нет. Но, может быть, это даже и хорошо”. Это и впрямь было хорошо. Россия влюбчива, но ветрена. Она быстро влюбляется в нового человека, она же и быстро устает от своих лидеров. Итак, проект “Путин” придуман в это время. И уже когда его придумывают, становится известно, кто чем будет заниматься.
Шабдурасулов создавал “Единство”, которое придумал Березовский в моем присутствии. Вначале это выглядело неправдоподобным. Даже смешным. У Бориса Березовского тогда была инфекционная болезнь, он лежал в госпитале Вишневского, с капельницей. И я навестил его. С мандаринами для смеха, и он сказал:
– Ты знаешь, мы победим. Я придумал такую вещь, и это все реализуемо.
А я ему говорю:
– Это нереализуемо – ерунда такая же, как “Отечество”.
А он сказал:
– Точно реализуемо, именно потому что ровно такая же ерунда, зеркальная ерунда, клон, но поддержанный властью – вот отличие.
Я не могу отвечать тут за буквальную цитату, но смысл был именно в этом. Тут есть один очень важный пассаж, на котором нельзя не остановиться: поддержка властью, освящение властью абсолютно важны в садомазохистской конструкции взаимоотношений нашего электората с выбранными им руководителями.
Народ не любит власть. Подозревает власть решительно во всем. Однако тот же электорат не может поддержать просто “выскочку” – человека такого же как и остальные, не “принца” от власти. Проиллюстрирую: чтобы быть реальной оппозицией, претендующей на захват власти (приход к власти) нужно быть как минимум значимым министром. Лучше – вице-премьером. Полагаю, я не должен доказывать этот парадокс примерами. Оппозиционный чиновничеству и основной части правительства младореформатор Немцов, поддерживаемый нелюбимым президентом Ельциным достиг космического рейтинга доверия у населения всего за несколько недель. Именно потому, оппозиционный, именно потому, что член правительства, именно потому, что благословленный Ельциным. И главное – потому что не очень знакомый или вовсе незнакомый для населения. Знакомый оппозиционный Явлинский – совсем не то. И результат устойчиво иной.
И вот: в споре Единства с Отечеством разница была в том, что Отечество, после появления Единства, стало выглядеть как движение самозванцев. Они заполнили вакуум власти и превратились в дублера власти, в квазивласть в стране. Но как только власть создала свою собственную копию Отечества, народ безошибочно выбрал назначенцев власти. Это парадоксальная аксиома российской политики. Но технологически безупречно работающая аксиома. И сегодня я желаю (потому что я здесь живу, я совершенно не собираюсь уезжать), чтобы “Единство” стало партией, и “Отечество” стало партией, и чтобы те политические деятели, которые сегодня заседают в Думе, тоже стали партиями, потому что мы все в этом заинтересованы теперь, когда мы все – в одной луже. Мы же не может сказать:
– Будьте вы прокляты.
Конечно, нет, потому что это все вместе с нами произойдет. Они часть нашей уродливой системы. И эти уродцы квазипартии надо не уничтожать, а развивать. Конечно, они должны превращаться в партии. Другое дело, что им это трудно генетически, им это трудно по происхождению, потому что мы точно знаем, как они произошли. Шабдурасулов обзванивал лидеров регионов, губернаторов, и говорил:
– Дайте человека, не очень запачканного, не очень известного, своего человека и кабинет ему в администрации, и все. Деньги – этот вопрос мы решаем, все.
И Игорь сделал это за два месяца. После этого победа Путина была решена 12 декабря. Я настаиваю на этой дате. Выборы президента уже ничего не значили. 12 декабря стало понятно, что из двух выбрали одного: из двух “отцов” выбрали настоящего, из двух диктаторов выбрали настоящего.
Правда, про это мы уже узнали позже.
Выборы президента были техническим вопросом, абсолютно техническим. И однажды одному политику, не мне, одному политику Путин сказал в ответ на упрек, – что должен был быть второй тур, что у не было у Путина 51 процента.
– Вы считаете, что они подтасовывали?
И этот политик ему:
– Да, я так считаю и могу это подтвердить.
И тогда Путин ответил:
– Вы знаете, а я их об этом не просил.
Конечно, не надо было просить – все было решено. Вы никогда не знаете, идет ли речь о странной разновидности наивной искренности или о провокаторском лицемерии, когда слышите Путина. Я думаю, вот самый серьезный ответ на вопрос – был же такой вопрос, на который долго никто не мог ответить, и я не мог, – “Who is Mr. Putin?”
Просто человек, который говорит то, что нам нравится. Хамелеон. Он пошел на заседание Пен-клуба и был там диссидентом, а через день он был на праздновании ЧК и там он был чекистом. И, в общем, симпатичный человек, такой стихийный даос, который дает сущностям проявиться и никогда не противоречит сущностям.
Однако сущности часто бывают опасны: одна дает генералам воевать, другая дает прокуратуре сажать, и эти сущности могут стать опасными. В этом – его стихийный даосизм. Я так думал все время: когда он оставит свой даосизм и станет больше европейцем, наконец. Чуть позже я стал понимать, что речь идет не о философском подходе, а о страхе малоопытного и слабого руководителя.
Он считает себя слабым. И говорит: “Государство – слабое”. Он ассоциирует себя с государством, что, конечно, ошибочно по существу. Что же он делает, чтобы себя усилить? Он уничтожает государство. Он уничтожает все ветви государства, которые не-Он. Он расправляется с обществом и с прессой – инструментом общества. Он превращает парламент в карикатуру. Суды не надо превращать в карикатуру – они давно уже даже не смешны. Он уничтожает всех, кто выше, ярче, сильнее.
Нетрудно догадаться, поскольку сам он считает, что выше, ярче и сильнее его решительно все, то всех он и уничтожает. И вот: посреди скошенной травы стоит одинокая былинка. Теперь она выше всех. И сильнее всех. Стала ли она на деле сильнее? Стало ли сильнее государство? Это не государство ли и покосили? Заниженная самооценка и страхи Путина стали серьезной проблемой и в отношениях его с прессой. Сам Путин считает себя продуктом телевидения. Телепродуктом.
И в самом деле, безвестный парень из питерской администрации, которого нашел зачем-то Пал Палыч Бородин и привез в Москву. Дальше – фактически порученец Валентина Юмашева и Татьяны Дьяченко. По их поручению – директор ФСБ. По их поручению – наследник и президент.
Есть чему удивляться.
И как телепродукт Путин пытается контролировать машину, которая его генерирует. То есть, телевидение. Джин стремится контролировать бутылку или волшебную лампу. Путин стремится контролировать телевизор. Ваш телевизор. И он это делает. И в этом – главная причина войны против НТВ. И даже и такого мелкого эпизода как мое увольнение с Первого канала. После того, как я отказался войти в команду Путина по его приглашению, им пришлось от меня избавиться.
Другая очевидная, но не главная причина нападок на НТВ – месть. Татьяна Дьяченко и Валентин Юмашев, или Таня-Валя (поскольку они неразлучны, если позволите, я буду их этим кратким термином называть: Таня-Валя), эта вот пара, – они остались, и они должны были за “папу” мстить НТВ, как они полагали, нелояльному.
Я не берусь оценивать, был ли НТВ борцом за Лужкова-Примакова осенью 1999-го года или лишь объективно отражал происходящее – это не мое сейчас дело. Важно другое: Таня-Валя считали, что НТВ отражал необъективно – в пользу противников Путина. Вы сами знаете или думаете что-то по этому поводу, кто-то из вас согласен с этой оценкой, кто-то – нет, но это не имеет значения. Значение имеет только то, что думали в Кремле, а в Кремле думали, что на НТВ – агитаторы за врагов. Третий – уж совсем не самый главный мотив борьбы с НТВ и серьезная угроза для всех остальных бизнес-групп – алчность победителей.
И это совершенно очевидно: они считают, что должны сейчас делить не чужое – они делят свое, ведь страна-то их.
