Сергея Проханова зрители еще не забыли, хотя давно уже не видят отечественного кино и знакомых лиц. Ушел актер и из театра им.Моссовета, где играл много лет. Ушел, чтобы создать свой театр…
– Сергей Борисович, что заставило вас создавать свой театр – неудовлетворенность режиссурой, с которой вы сталкивались, желание играть другой репертуар, стремление к лидерству?
– Наверное, все вместе. Я почувствовал вкус к самостоятельной жизни, когда создал кооператив, из которого вырос коммерческий театр – студия реалистической фантастики при Союзконцерте. Я понял, что по-другому существовать уже не смогу. Хотя это, конечно, уже следствие, а причина была в том, что я, как актер, очутился в вакууме. Хомский стал больше идеологом театра, Виктюк перестал у нас работать, Черняховский ушел в Вахтанговский театр, Щедрин вообще уехал из Москвы. В моей актерской жизни исчез лидер, и я сам стал им.
Существует американская теория, по которой в каждом человеке имеется некое активное биологическое вещество, регулирующее лидерские способности. Оно дремлет, пока над тобой стоит руководитель. Если он уходит, то это биологическое вещество активизируется, и со второго места ты перескакиваешь на первое. Говорят, синтезу этого биологического вещества способствуют бананы. Так что, хотите быть начальником, ешьте бананы. Это, конечно, шутка, а если серьезно, то я не стал бы “рыпаться” в режиссеры, если бы рядом всегда был Анатолий Васильевич Эфрос или Роман Григорьевич Виктюк. Но, увы, их нет, а работать надо… Однажды на банкете после премьеры Гинкас провозгласил за меня тост и объявил, что родился новый режиссер. Прошло десять лет, и я пробую себя в этом качестве и счастлив, что так случилось. Хотя моя актерская судьба была вполне благополучной – пять-шесть фильмов в год, две-три роли в театре, – актерский этап для меня пройден.
– Вы больше никогда не вернетесь в артисты?
– Нет, не вернусь, во всяком случае пока. Вы знаете, я мечтаю, чтобы на моей надгробной плите было выведено: “Здесь покоится артист, режиссер, продюсер”. Все человечество делится на живущих и думающих. Раньше я жил, теперь думаю.
– Ваши раздумья о жизни вы облекли, надо полагать, в драматическую форму. Пьеса “Сны взрослого Робинзона” – это ваш первый самостоятельный опыт как драматурга и, скажем так, первый опыт собственных философских наблюдений?
– Я и раньше изредка писал, приходилось иногда переписывать сцены для роли, но написать пьесу отважился впервые. После нашего детского спектакля “Сны маленького Робинзона” мне пришло в голову рассказать про проблемы не мальчика, а взрослого мужчины. Я выбрал форму притчи, поскольку меня интересовала не бытовая история, а тема бегства от самого себя. Я прекрасно понимаю, что никаких америк я не открыл, и уже про это не единожды написано. Но с другой стороны, любую историю каждый автор рассказывает по-своему, по-своему рассказал и я про человека, который, убегая от себя, превратился в Робинзона.
Все мы в той или иной степени Робинзоны, все мы одиноки на своих островках жизни. Мы боремся, чтобы сохранить свое Я, не зная при этом, что составляет главную его суть.
Я был абсолютно свободен в своих фантазиях. Может, и не все получилось, есть в пьесе дыры, темные пятна, но мне кажется, что несмотря на несколько редакций в ней сохранилась свежесть восприятия. Я мог бы отлакировать ее, как блестящий леденец, но мне этого не хотелось.
Как говорят художники, если пошла рука – не останавливай. Моя “рука”, возможно, направила меня на путь дилетанта, но я доверился этой дороге – вольной, не очерченной. Сегодня мне важно именно это: нащупать в себе художнические вольность и бесстрашие. Я переживаю период поисков прежде всего себя, я еще не добрался до своего Я.
– А почему ваш театр называется театр Луны? Звучит красиво, но что за этим стоит?
– В Японии существует театр Тумана, в Праге – театр Ночи, в Париже – театр Солнца, а в Москве теперь есть театр Луны. Быть может, это только мои ощущения, но я думаю, что все мы, живущие на Земле, пребываем в мистической связи с Луной. Луна подчинила себе нашу планету, она аккумулирует энергию ее обитателей, властвует над ними. Известно, что в полнолуние случается наибольшее количество самоубийств, что именно тогда совершаются самые кровавые преступления. Обнажается человеческая природа, ослабевает контроль, на волю как бы вырывается подсознание.
Для каждого художника, да и простого человека необходимо иметь что-то вроде вечного двигателя, присутствующего в жизни постоянно и незаметно. Для меня – это Луна, она движет и руководит моей жизнью. Луна – самое близкое к нам космическое тело, потому и сильно ее влияние. Мы же испытываем прежде всего влияние того, кто рядом. В детские годы – это мама, во взрослом возрасте – жена.
– Чтобы создать театр Луны, что нужно прежде всего: какая-то своя драматургия, новая театральная эстетика, особая труппа?
– Все. И то, и другое, и третье. А самое главное – вырваться из мертвого театра, понять, что сценический персонаж – это частица космоса, а не быта. Первым шагом для меня в этом направлении было участие в спектаклях Виктюка. Он научил меня тому, что на сцене может быть другой воздух, другая актерская природа. У меня всегда было тяготение к Булгакову, к литературе такого рода. Но в силу своих физических данных мне приходилось играть Петек да Сашек – реальных парней. А хотелось хоть чуть-чуть приподняться над землей, уйти от быта, сегодняшней, сиюминутной реальности. Я не против реализма, я просто за реализм другого уровня, если можно так выразиться, я за фантастический реализм. Мне трудно найти четкие определения той эстетической системы, в которой должен развиваться театр Луны. Впрочем, какая разница, как эта система называется? Важно ощущать себя в ней свободно.
Мне хочется красоты на сцене. В нашей, как мы говорим, самой читающей стране мира живет много мечтателей, которые о красоте знают по книгам, но не видят ее вокруг себя. Я хочу делать красивые, зрелищные спектакли. Мы сейчас работаем над спектаклем для детей “Фанта-Инфанта”. В нем будет балет и драматическое действие. В балетных сценах заняты учащиеся хореографической студии, существующей при нашем театре. Я надеюсь, что это будет очень красивый спектакль, для детей это особенно важно.
– А что еще в планах театра?
– Есть сумасбродная идея вместе с Максимом Дунаевским поставить “Таис Афинскую”. Это должно быть грандиозное зрелище, рассчитанное на большие площадки. Затем “Ночь нежна” Фицджеральда, может быть, мы обратимся к произведениям Александра Грина.
– Для вас даже пьеса – уже оковы? Из нашего разговора я поняла, что превыше всего вы цените творческую свободу. Не считаете ли вы, что, став государственным театром, вы в какой-то степени потеряли свою независимость?
– Нет, этого не произошло. Мы работаем так же, как работали, быть может, прибавилось уверенности. Я был рад, что в Комитете по культуре Москвы, когда я пришел туда и попросился в семью московских театров, в меня поверили и приняли. Конечно, прибавились обязательства, но мы получили и поддержку, прежде всего финансовую. Содержать в наше время театр очень сложно. Меня называли дураком, потому что я пришел в Комитет тогда, когда театр уже был отстроен. Четыре года я строил театр, находил спонсорские деньги, забыл о профессии, потерял связи с театральной Москвой. Это было трудное время.
– У вас постоянная труппа?
– В театре Ромашин, Метлицкая, Чернов, Резалин, есть группа совсем молодых артистов. В зависимости от художественного замысла собирается команда на тот или иной спектакль. Если нужна “звезда”, мы ее приглашаем. Мне кажется, что в театре Луны работают хорошие артисты.
– У театра есть уже свой зритель?
– В театр приходит много молодежи. Появились друзья, которые полюбили наши спектакли. А вообще путь к зрителю – это длинный путь. Мне много лет назад рассказали историю, которая надолго запомнилась. Во время войны одна из фронтовых актерских бригад выехала на очередной шефский концерт. Играли они ночью на грузовике, чтобы их было видно, солдаты освещали артистов фонариками. Так вот, освещали только тех, кто нравился, остальные работали в темноте. Я часто вспоминаю эту историю и думаю, Не дай нам Господи, когда-нибудь оказаться на сцене, погруженной в темноту.
Беседовала
Татьяна НИКОЛЬСКАЯ.
