ТРОЕ В ОДНОМ ФЛАКОНЕ
В эту пятницу на “Диск-канале” в гостях заместителя главреда “Московской Комсомолки” Отара Кушанашвили, который раз в неделю развлекает телезрителей 6-го ТВ-канала своим присутствием на экране, – Александр Барыкин с напарником, Барыкиным-младшим.
Предлагаем вашему вниманию монолог певца и композитора, извлеченный некогда из него тем же Отаром и – рядом – стихотворение, посвященное тезке, написанное верным другом и соратником “МКомсомолки”, а по совместительству Поэтом – Александром Вулыхом.
БАРЫКИН: РЭГГЕЙ – ЭТО КОГДА МОРЕ ЛЬЕТСЯ ИЗ УШЕЙ
– Я все играю, года не давят, а столько их прошло, пролетело, просвистело! Если начну тебе расписывать, сразу подумаешь, что я древняя развалина… У меня было много попыток так определить любимый стиль, рэггей, так, чтобы было кратко и выразительно в смысле красоты. Кратко получилось, а красиво – не знаю, скорее непосвященному без комментария покажется, что несуразно. Я придумал такое: “рэггей – это когда море льется из ушей”. Я хотел выразить связь этого стиля с морем, с солнцем, с пальмами, с духом терпкого кофе на набережной… И это первые слова, пришедшие в голову, а они всегда дороже, я не стану ничего менять.
Важны ощущения, я живу эмоциями, и моя музыка – это то, как я пропускаю через себя эту среду, людей, погоду, все. Это очень жизнеутверждающая музыка, потому что при самой грустной фабуле в ней полно света – зажмуриться можно, так бьет в глаза.
Я играл эту музыку давно. Те, для кого я специально играл ее (почему об этом и говорю), стали сейчас в большинстве своем людьми состоятельными, богатыми, могущими себе кое-что позволить… Что касается меня, я Рокфеллером не стал и не стану. Просто состоятельным – тоже. Наверное, я потянул средний уровень, крепенький, но “знающий свою планку”. Я могу на этот счет сказать так: не стал – и Бог с этим. Я верю: если случилось или, напротив, не случилось, значит, так суждено. У меня есть претензия – пройти свой путь на Земле, как человек, безмерно почитающий Бога, а Бог не одобряет этой убогой гонки за сокровищами, ты же знаешь. Я другим живу, хотя очень люблю вкусно поесть (это образ, ты понял, да?)
Не знаю, признак ли это надвигающегося, так сказать, заката, но все чаще я в сравнительном смысле думаю о времени, когда мы начинали делать что-то свое на сцене, и о времени настоящем, когда вроде твори все, что заблагорассудится, тормозов нет, есть полный простор, полигон такой: выкидывай какие хошь коленца… но что-то плохо получается, да? Какая природа у этого положения вещей, я не знаю, но я помню, как мы сдавали программы, какой кровью. Как меня закрывали, и до Горбачева, по большому счету, я был человеком запрещенным (хотя как-то с претензией звучит, да?), и я проходил через ненужность никому (так я это определил, этот вакуум). Помню, как расформировали мою группу и мне некуда было податься. Я пошел работать в “Ленком”, потом вернулся на вольные хлеба, и при Горбачеве у меня случился даже небольшой взлет, но был настолько поздним, что к тому времени было уже не очень важно, есть успех или нет его: с Советской властью я потерял здоровье, серьезно заболел, мне сделали операцию, и я испарился, меня не стало… Когда я вспоминаю это, я думаю несколько парадоксально: может, это было хорошо в том смысле, что закалка была неимоверная, выработавшая у меня иммунитет против всякого дерьма? У молодых этого иммунитета нет, вот о чем я.
Я могу подтвердить, что были обвинения именно такого свойства: вы распространяете здесь, на священной родине Ленина, тлетворный дух Запада: вот эту формулировку я запомнил на всю жизнь. А мы просто играли рок-н-ролл, музыку такую же ярую, как наше тогдашнее сердцебиение.
Вот следствием всего этого и явилась операция на щитовидной железе. Это только формально она связана с тем, что я “попал” в Чернобыле, куда я поехал три месяца спустя после аварии, полагая, что людям надо как-то, пусть ненадолго, развеяться. Поехал – и все случилось… Но ничего: пою.
Я избегаю тусовок. Если нет жесткой рабочей необходимости, я избегаю их, потому что обожаю уединенный образ жизни. При этом ничего против собственно тусовок не имею, они – очень симпатичная форма общения “на любителя”, и дай им Бог здоровья. Я по-другому люблю.
Мой сын, Георгий, – вот он уже другой. Но он очень чуткий ко всему. У него есть изъян, за который я его шпыняю, – это ленца, не в катастрофической степени, но все же, – но у него есть тьма достоинств, он добр и очень талантлив. Я, конечно, пристрастен, но поверь мне, Отар, я в этом толк знаю…
Я никогда не отрицал, что шел на компромиссы. Сочинял какие-то проходные вещи, которые оправданы только тем, что я трезво к ним отношусь, но мне надо было кормить семью, Отар! Это мужское – кормить семью. Поэтому я на два делю все эти упреки: “Вот, старик, ты раньше был рокером – что с тобою сталось?” Жизнь полосатая, неужели не в курсе? Главное – не будь свиньей.
У меня все складывается по синусоиде, но при всем при этом я знаю: главное – стремиться. Это пропись, но она дорога тогда, когда ты “въедешь” в нее сам, после собственных сладких мук. Я – стремлюсь.
Исповедь принимал Отар КУШАНАШВИЛИ.
От исповедника. Сашу Барыкина не нужно лукаво подбивать на то, чтобы он ударился в сантименты. Он архиоткрытый для общения, он изначально расположен к незатейливому трепу, и ты должен быть законченным урюком, чтобы не вызвать у него симпатию! Мне очень понравилось, с каким олимпийским спокойствием он рассказывал о не очень приятном. В этом тоже урок – с достоинством признавать, что не все гладко. Настоящих музыкантов всегда объединяет нечто неуловимое, но чуемое.
АЛЕКСАНДР ВУЛЫХ – АЛЕКСАНДРУ БАРЫКИНУ
Легкий снег летит по улице.
Жизнь внушает оптимизм.
Подмосковный город Люберцы
тихо строит коммунизм.
Все спокойно, все по-прежнему.
Фонарей случайных дрожь.
И среди плакатов с Брежневым
ты с гитарою идешь.
И метут дорогу в рытвинах
расклешенные штаны.
И слыхали про Барыкина
только в школе пацаны.
В небесах луна голдовая
просит: “Мозги не… губи!”
Но башка твоя садовая
напевает: “Let it be”.
Может, Болдыреву с Выповым
будет ночью сниться бред:
как тебе впаяет выговор
комсомольский комитет.
Только эти сны проклятые
ты в снегах мечты скрывал,
чтоб с “Веселыми ребятами”
укатить на “Карнавал”,
где страна без башни влюбится
в “Чудо-остров” и в “Букет”…
А пока что город Люберцы
Потихоньку гасит свет.
Третью смену ткацкой фабрики
ждут великие дела,
и в соседнем сквере гаврики
глушат водку из горла.
И летит кометой яркою
электричка вдалеке.
Ну а ты идешь с гитаркою
и с мелодией в башке.
И не ведаешь пока еще,
что однажды всем вокруг
скажешь: “Здравствуйте, товарищи!”
И звездой проснешься вдруг!