В последние недели некоторые представители правительства начали массированную пропагандистскую акцию, цель которой – доказать, что долгожданная стабилизация состоялась. В качестве примеров приводятся данные о замедлении темпов инфляции, о стабилизации работы ряда отраслей и даже увеличении выпуска некоторых видов продукции. Высказывания независимых экспертов о хрупкости и иллюзорности достигнутого равновесия, о временном его характере не принимаются во внимание. Оставляя правомерность оптимистических макроэкономических суждений на профессиональной совести высказывающих их лиц, рассмотрим как обстоят дела в сфере, касающейся каждого россиянина, – в динамике и структуре доходов.
В предверии ценовой либерализации 1992 г. не скрывалось, что она приведет к заметному падению уровня жизни. Но уже с 1994 г., согласно правительственной программе углубления экономических реформ (лето 1992 г.), должна была начаться стабилизация потребления, а с 1995 г. – его рост. Большинство российского населения верило в эти обещания и мужественно перенесло невероятные по глубине и продолжительности для мирного времени социальные тяготы. Но вот 1995 год (четвертый год реформ) настал. Пришло время (тем более если в правительстве говорят о “стабилизации”) подвести некоторые итоги, проанализировать, что же реально получило большинство россиян на социальном поле реформ.
Для этих целей рассмотрим ситуацию с заработной платой (минимальной и средней), пенсиями, проанализируем структуру доходов и их распределение, а также сравним динамику потребления основных продуктов питания.
ЗАРАБОТНАЯ ПЛАТА
В условиях стремительного изменения масштаба цен и самих ценовых пропорций для оценки динамики реальной заработной платой целесообразно рассматривать соотношение между минимальной и средней заработной платой, оценивать их покупательную спсобность по отношению к прожиточному минимуму и продуктовому набору из 19 наименований.
Минимальная заработная плата в РСФСР в декабре 1990 г. составляла 37% от средней, в декабре 1991 г. – уже 18%, в декабре 1993 г. – 10%, в декабре 1994 г. – менее 6%. До апреля нынешнего года ситуация с заработной платой из-за сложных игр Госдумы, Совета Федерации и Президента оставалась неопределенной. Если же отталкиваться от наконец утвержденной суммы в 34,4 тыс. руб., то минимальная заработная плата в апреле не превысит 9% от средней. Между тем, ни в одной из развитых стран нет такого разрыва.
Если же принять во внимание соотношение минимальной заработной платы и прожиточного минимума, то картина совсем удручающая. Так, по данным Минтруда России, в 1990 г. прожиточный минимум составлял примерно 60 руб., т.е. минимальная заработная плата превышала его почти на 17% . В марте 1995 г. прожиточный минимум превысил 215 тыс. руб., а официальный минимум заработной платы составлял менее 10% (!) от него.
Таким образом, минимальная заработная плата на четвертом году реформ не в состоянии обеспечить даже простое биологическое выживание и потеряла всякий социально-экономический смысл. В настоящее время она может рассматриваться лишь как расчетная величина для определения различных социальных выплат, расчета окладов по тарифной сетке, взимания штрафов и поборов.
Со средней заработной платой ситуация также невеселая. Если в декабре 1991 г. она превышала прожиточный минимум почти в семь раз, то в декабре 1994 г. – уже менее чем в 2,5 раза, а в марте 1995 г. – лишь в 1,65 раза. В результате покупательная способность средней заработной платы по отношению к прожиточному минимуму за время реформ упала более чем в 2,5 раза, что в целом соответствует темпам падения общих денежных доходов населения (в первом квартале 1995 г. денежные доходы населения в постоянных ценах составляли около 40% от декабря 1991 г.). Если минимальная заработная плата превратилась в базовую величину для расчетов зарплаты в бюджетной сфере, социальных выплат, штрафов и т.д. и других функций не выполняет, то средняя заработная плата по социально-экономическому назначению фактически превратилась в минимальную.
Если использовать так любимый в свое время идеологами реформ метод исчисления заработной платы в России через долларовый эквивалент, то получится такая картина. В декабре 1992 г. средняя заработная плата, выраженная через обменный курс межбанковской валютной биржи, составляла около 38 долл., в декабре 1993 г. – 113 долл., в декабре 1994 г. – 100 долл., в марте 1995 г. – менее 80 долл. Поскольку структура и уровень цен в России пока еще все же отличается от мировых, то при сравнении, например с США, надо учесть реальную покупательную способность рубля к доллару.
Если использовать данные о паритете покупательной способности рубля к доллару, то покупательная способность средней заработной платы в России по нашим расчетам была эквивалентна примерно: в декабре 1992 г. – 320 долл., в декабре 1993 г. – почти 400 долл., в декабре 1994 г. – 280 долл., в марте 1995 г. – менее 190 долл. Резкое падение последнего показателя связано не только с существенным падением реальных рублевых доходов в первом квартале 1995 г. по сравнению с декабрем 1994 г., на который пришлись дополнительные выплаты по итогам года, но с резким изменением паритета покупательной способности рубля и доллара. Определение долларового эквивалента российской заработной платы с учетом паритета покупательной способности, несмотря на существенные недостатки и погрешности, более адекватно реальному положению вещей. При этом однако надо иметь в виду, что в США минимальная ставка заработной платы составляет 4,25 долл. в час или около 680 долл. в пересчете на месяц при 8-часовом рабочем дне и пятидневной рабочей недели.
Таким образом, средняя заработная плата в России по своей покупательной способности в 3,5 раза не дотягивает до законодательно установленной в США минимальной. Ну а наша минимальная даже в апреле 1995 г. с учетом паритета покупательной способности составляла около 17 долл. или примерно 2,5 % (!) американской.
Экономика, где цены на основные товары и услуги приближаются к мировым, а реальная цена труда упала относительно “дорыночного” уровня 1991 г. более чем в два раза, не может функционировать нормально. При этом заработная плата все больше начинает играть роль социального вспомоществования и отрываться от сферы непосредственно трудовых отношений.
Если сравнить покупательную способность средней заработной платы по отношению к стоимости продуктового набора из 19 наименований по регионам, то по данным Минэкономики на март 1995 г. лишь в 9 (!) регионах из 76, по которым велся учет, на среднюю заработную плату можно было приобрести более четырех продуктовых наборов, и они были отнесены к регионам с высокой покупательной способностью. В этих регионах проживало всего 11,5 % населения России. В то же время 46 регионов характеризовались низким уровнем покупательной способности – в них на среднюю зарплату можно было приобрести менее трех продуктовых наборов.
Между тем в марте 1994 г. было 19 регионов с высокой и 26 – с низкой покупательной способностью. Такое изменение в течение года свидетельствует об опережающем росте цен по сравнению с заработной платой в большинстве регионов.
Весьма характерно, что падение реальной заработной платы в ходе реформ начало нарастать со второй половины 1994 г. и особенно усилилось в первые месяцы нынешнего года. Во многом это явилось следствием жесточайшего зажима денежной массы и “сдерживания” зарплаты. Одним из средств сдерживания (легким для правительства и тяжелым для населения) является задолженность по оплате труда. На 1 марта 1995 г. она превышала 5,6 трлн руб. В ряде отраслей топливно-энергетического комплекса она составляла 0,8 – 1 млн руб. в расчете на одного работающего.
Хронические задолженности по оплате труда, запаздывание индексаций заработной платы и социальных выплат, привели к ощутимому падению реальных доходов населения в 1 квартале 1995 г. Реально располагаемые денежные доходы сократились по сравнению с 1 кварталом 1994 г. на 4%, а реальная заработная плата в марте 1995 г. составила всего 67% (!) к уровню марта 1994 г.
Такова социальная цена якобы состоявшейся в России “стабилизации”.
ПЕНСИИ
Низкие пенсии многих групп пенсионеров в СССР отчасти компенсировались жестким регулированием цен на основные продукты питания и коммунальные услуги, а также жилье, что в целом позволяло пенсионерам сводить концы с концами. Кроме того, существовала широкая практика участия пенсионеров в трудовой деятельности, что давало возможность получения дополнительного дохода и в совокупности с пенсией обеспечивало вполне нормальный по тем (а тем более по нынешним) меркам уровень потребления.
В декабре 1991 г. средняя пенсия составляла 186 % от прожиточного минимума для всего населения, в декабре 1992 г. – 78,8 %, в декабре 1993 г. – 94,6 %, в декабре 1994 г. – 77,8 % . Если же взять соотношение средней пенсии к прожиточному минимуму пенсионера (который ну очень минимум), то динамика была такова: декабрь 1991 г. – 196 %, декабрь 1992 г. – 109 %, декабрь 1993 г. – 134 %, декабрь 1994 г. – 110 %. Таким образом, средняя пенсия за годы реформ не позволяла пенсионеру выйти на минимальный уровень потребления, рассчитанный для всего населения. Она совсем незначительно превышала прожиточный минимум пенсионера, означающий борьбу за простое физическое выживание и недостойный пожилого гражданина индустриальной страны.
Если использовать метод долларового эквивалента, то в декабре 1992 г. средняя пенсия в России была – 8 долл., в декабре 1993 г. – 32 долл., в декабре 1994 г. – около 30 долл. Или с учетом покупательной способности рубля – около 70 долл., 110 долл. и 90 долл. соответственно.
Однако мизерные денежные доходы, пожалуй, не самый главный фактор принципиального изменения социального статуса пенсионеров за годы реформ. Очень болезненный удар нанесли по этой категории населения следующие процессы:
– обесценение вкладов, что поставило благосостояние пенсионеров в прямую зависимость исключительно от текущих доходов, которые у этой категории всегда значительно ниже, чем у работающей части населения;
– высокие темпы инфляции, которые при постоянно запаздывающей индексации бьют в наибольшей степени по получателям фиксированных социальных выплат;
– повышение платы за жилье и коммунальные услуги;
– коммерциализация здравоохранения не дает возможности нормально лечиться, покупать лекарства, что для пожилых людей имеет особое значение;
– напряженность на рынке труда почти не оставляет пенсионерам шансов на возможность получения стабильной и нормально оплачиваемой работы.
Если в 80-е годы в СССР неработающие пенсионеры имели просто более низкий, чем занятая часть населения, уровень жизни, определяемый по объективным меркам как достойная бедность, то в настоящее время по совокупности социальных (не говоря уже о психологических) тягот пенсионеры стали настоящими изгоями общества, заложниками социально-экономической политики, проводимой в России последние годы. Именно эта категория населения, приняв на себя основной удар от последствий либерализации цен, обесценения вкладов, коммерциализации социальной сферы, ничего не получила от реформ. Пенсионеры превратились в потенциальных (если есть какая-то недвижимость и материальная помощь детей и внуков) и реальных (если таких возможностей нет) нищих. В социально-демографическом плане российские реформы означают процесс глобального перераспределения общественных благ в пользу средних и молодых возрастов за счет старшего поколения.
ИЗМЕНЕНИЯ В СТУКТУРЕ ДОХОДОВ И ИХ РАСПРЕДЕЛЕНИИ
Впрочем, помимо заработной платы и пенсий, есть еще и другие виды доходов, многие из которых получили “приоритетное” развитие в ходе реформ.
При относительно стабильной доле различных социальных выплат (пенсии, пособия) в структуре доходов уменьшение доли оплаты труда происходит за счет увеличения доходов от собственности, предпринимательской деятельности, финансовых спекуляций и других видов деятельности, не связанных с оплатой труда. В 1993 г. на эти источники приходилось 24,4% доходов, в 1994 г. – 38%, а в 1995 г. их доля может составить порядка 45%.
Сложившаяся структура доходов свидетельствует сразу о нескольких тенденциях.
Во-первых, о резком усилении социального неравенства в пользу лиц, занятых предпринимательской деятельностью и обладающих собственностью. Именно их доходы “тянут вниз” долю зарплаты в общей структуре доходов населения.
Во-вторых, о распространении различных форм “самозанятости” населения, в том числе и тех групп, которые, официально получая заплату по месту основной работы, все более стремятся к иным источникам доходов.
В-третьих, такая структура доходов в нынешних российских условиях предполагает расширение практики ухода от налогов и перераспределение их тяжести на доходы в форме официальной платы за труд.
Теперь посмотрим, как количественно распределяется население по уровню среднедушевого дохода. На 1 марта 1995 г. среднедушевой доход до 60 тыс. руб. в месяц имело 2,9% населения, от 61 тыс.до 180 тыс. руб. – 29,6%, от 181 тыс. до 360 тыс. руб. – 35%, от 361 тыс. до 540 тыс.руб. – 16,3% , свыше 540 тыс. руб. – 16,2% населения (в том числе 3,6% имели среднедушевой доход свыше 1 млн.руб.).
Само по себе такое распределение трудно отслеживать с точки зрения концентрации доходов среди населения. Гораздо удобнее методика, когда все население разбивается на пять 20-процентных групп, а вся совокупность получаемых в каждой группе доходов суммируется и сравнивается с общей суммой доходов. В первую группу входят лица с наименьшими доходами, в пятую – с наивысшими.
Распределение денежных доходов тогда будет выглядеть следующим образом (в последней колонке для сравнения данные по США для белого населения в 1991 г.):
1991 1992 1993 1994 США, 1991
Денежные доходы – всего 100 100 100 100 100
в том числе по 20% группам населения:
первая 9,4 7,5 5,8 5,3 17,7
вторая 14,0 12,6 11,1 10,2 19,8
третья 17,9 17,4 16,7 15,2 20,3
четвертая 22,8 23,0 24,8 23,0 20,8
пятая 35,9 39,1 41,6 46,3 21,4
Нетрудно заметить устойчивое снижение доходов первых трех групп, относительную стабильность четвертой и динамичный рост пятой. Между тем, в США доходы между группами распределены практически равномерно (для испаноязычного и чернокожего населения распределение, правда, существенно другое).
За почти девятикратным разрывом между первой и пятой группами скрываются еще более глубокое различие в доходах 10% самых бедных и самых богатых – за четыре года оно возросло почти в 3 раза. Это соотношение, оно называется децильным коэффициентом, составило в 1992 г. – 5,3, в 1992 г. – 8,5, в 1993 г. – 11,2, в 1994 г. – 15,1. Именно увеличение децильного коэффициента является одним из очевидных и главных социальных результатов “реформ” и свидетельствует о динамичном процессе перераспределения материальных благ между различными группами населения. Такое расслоение по уровню доходов неизбежно вызывает в обществе сильное социальное напряжение, тем более опасное, что уровень жизни “низов” находится на грани выживания, а в количественном выражении российские бедные составляют почти треть населения.
Так, по данным Госкомстата, в 1992 г. доля российского населения, живущего ниже прожиточного минимума (уровня бедности), составляла 30%, в 1993 г. – 33%, в 1994 г. – 24%, а в январе – феврале 1995 г. – 31%. Увеличение в условиях относительно низкой инфляции первого квартала 1995 г. доли россиян, живущих на грани нищеты, до показателей “суровых лет” (1992 – 1993 гг.) представляет собой один из самых наглядных парадоксов “стабилизации”, комментировать который представители правительства очень не любят.
СТРУКТУРА РАСХОДОВ И ПОТРЕБЛЕНИЯ
За годы “реформ”, призванных вернуть нас в “лоно мировой цивилизации”, реальный уровень потребления большинства российских граждан не только не повысился, но и заметно упал.
Сравним, например, душевое потребление основных продуктов питания в РСФСР в 1985 г. и в 1994 г. (в год; кг).
1985 1994 1994 в % к 1995
Мясо и мясопродукты 67 59 88
Молоко и молочные продукты 344 294 85,5
Яица, шт. 299 215 71,9
Рыба и рыбопродукты 22,5 9,8 43,6
Сахар 45,1 32 70,9
Масло растительное 9,8 5,8 59,2
Овощи и бахчевые 98 65 66,3
Фрукты и ягоды 40 32,1 80,2
Картофель 109 123,6 113,4
Хлебные продукты 119 110,4 92,8
Как видим, кроме картофеля душевое потребление существенно упало (по рыбе более чем в два раза!), а структура его ухудшилась. Причем очевидно, что падение потребления нельзя объяснить конъюнктурными факторами, это достаточно устойчивая тенденция уже на протяжении нескольких лет. Накладываясь на резкое усиление дифференциации доходов, снижение уровня среднедушевого потребления продуктов питания не может не свидетельствовать о более значительном, чем в среднем, уменьшении потребления продуктов питания категориями с низкими доходами.
Весьма интересно складывается структура использования денежных доходов. Госкомстатом она дается помесячно по четырем основным статьям: покупка товаров и оплата услуг; оплата обязательных платежей и взносов; накопление сбережений во вкладах и ценных бумагах; покупка валюты. В течение года структура использования подвержена весьма сильным изменениям, что связано с разницей в темпах инфляции по месяцам, сильными колебаниями обменного курса, одномоментными повышениями тарифов на услуги, общей неустойчивостью экономической ситуации. Так, в течение 1994 г. накопление сбережений во вкладах и ценных бумагах и покупка валюты в совокупности (по сути обе статьи означают сбережение) колебались от 16,5% (в феврале) до 24% (в сентябре). Это достаточно высокая норма сбережений – для сравнения, например, в 1985 г. накопление в “семьях рабочих и служащих” составляло менее 8% доходов.
Такие высокие нормы свидетельствуют однако вовсе не о массовом росте народного благосостояния. Они в первую очередь подтверждают необыкновенно сильное имущественное расслоение, ибо очевидно, что прирост расходов по этим статьям свойственен главным образом лишь пятой доходной группе. Достаточно сопоставить стоимости минимальных продуктовых наборов из 19 продуктов, суммы тарифов за жилье и коммунальные услуги со средней заработной платой и распределением населения по уровню доходов, чтобы убедиться, что у 73,3% населения (те, чей среднедушевой доход в 1994 г. не превышал 240 тыс.руб. в месяц) норма сбережений может быть весьма символической, а у 60% населения (чей доход не превышал 180 тыс.) она невозможна с точки зрения здравой логики. (На практике однако, согласно данным выборочным обследований, немало россиян с низкими доходами, напуганные экономическими эксперементами последних лет, подвержены мании накопления, практически отказываясь от текущего потребления, чтобы как-то “подстраховаться”. С точки зрения рационального экономического поведения такая “сверхбережливость нищих” смысла, естественно, не имеет. А по своей массе в общей совокупности денежных доходов сбережения этой части населения крайне невелики.)
НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ
Вывод первый. В стране произошла настоящая революция в доходах, которая повлекла за собой социальную переструктуризацию населения – своего рода стратификационную революцию. Глобальная социальная перегруппировка сочетается с резким усилением дифференциации (не только имущественной) между различными группами населения. При этом уровень жизни более половины населения за последние годы значительно снизился, примерно у пятой части относительно стабилизировался, и у процентов 15 возрос. Наконец в последней группе несколько десятков тысяч человек вышли на уровень, превосходящий средний для развитых стран, а несколько тысяч – сопоставимый с уровнем элитных групп за рубежом и по всем параметрам качественно оторвались от остальной части населения. Для основной части населения перестройка и преобразования 1992-1994 гг. ничего не дали в социальном плане.
Вывод второй. Такие динамичные процессы в условиях спонтанного протекания и при отсутствиии какого бы то ни было целенаправленного воздействия на них общества могут принять крайне нежелательный для общества характер.
Именно верхушечная часть 15-процентной группы задает тон “рыночным” преобразованиям, стремясь поставить их под контроль и осуществлять “под себя”. Именно эта часть в совокупности с 15-процентным окружением может рассматриваться в качестве главного социального потенциала для развития рынка, ибо прежде всего она формирует спрос на товары и услуги. Значительная же часть населения фактически живет вне “рынка”, ведя полунатуральное хозяйство и занимаясь самообеспечением. Результаты труда этой части населения “рыночным” сектором экономики пока не востребуются. Если такая ситуация сохранится еще несколько лет, то нормальное развитие рыночных отношений может стать невозможным.
Вывод третий. Глобальное перераспределение материальных благ между социальными стратами не привело к созданию полноценных собственников и не стабилизировало ни экономическую, ни социально-политическую обстановку в стране. Напротив, угрозы стабильности даже возросли из-за неспособности в рамках выбранного курса решить наиболее сложные экономические проблемы, оставшиеся еще от прежних десятилетий, а также в силу постоянного сокращения ресурсов и резервов. Все годы реформ были временем проедания национального богатства, характеризовались отрицательным приростом национального дохода. Отмеченная якобы в последние недели “стабилизация” достигнута не в последнюю очередь за счет снижения реальных доходов большей части населения. Для “придания реформам второго дыхания” в рамках действующей модели населению опять предлагается пойти на значительные жертвы (повышение платы за жилье и коммунальные услуги, повышение налогов, рост безработицы и т.д.) С другой стороны, учитывая специфику политической ситуации накануне выборов, власти не решатся пойти на это открыто. Эти и другие неразрешимые противоречия грозят взорвать в любую минуту временное и шаткое равновесие, называемое почему-то “стабилизацией”.
Сергей ФАТЕЕВ.
