В Музыкальном театре имени К.С.Станиславского и Вл.Немировича-Данченко – премьера. Ранее поставленная “Суламифь”, сочиненная нашей даровитой землячкой Валерией Бесединой и только что выпущенная, посвященная Майе Плисецкой “Саломея” на музыку Питера Габриэла, составили балетный диптих под названием “Библейские легенды”. Думается, обе постановки Брянцева скорее напоминают сновидения – далекие, таинственные, ирреальные.
Предметная среда, найденная Владимиром Арефьевым – высокоталантливым сценографом, главным художником театра, верным соратником Брянцева, – мистична, но при том осязаемо достоверна. Настоящая вода. Настоящий песок. Черная бездна небосвода, усеянного созвездиями. Тьма и даль, напоенные зноем. А в изобретательно, пластично придуманных костюмах – вспышка серебра, золота, оттенки сапфира и рубина. Таков стилистически, музыкально выразительный фон всего действа.
А перед нами развернуто именно действо, выстроенное на дерзких, резких сочетаниях и взаимопроникновениях танца, пластики и голоса. В “Суламифи” звучат чудесные вокализы, исполненные знаменитой певицей Хиблой Герзмава. В “Саломее” раздаются гневные пророчества Иоканаана, прочитанные не менее знаменитым драматическим актером Георгием Тараторкиным. Спектакль предлагает полемически острые ракурсы вечных тем и вечных образов. Ведь каждый Мастер видит свои “сны о прошлом”. По-своему грезил Куприн о смуглой Суламифи. По-своему воспел Уайльд плясунью Саломею. В литературных первоисточниках автор либретто и хореограф (единый в лице Брянцева) волен почерпнуть начальный импульс к поиску. А далее игра воображения свободна и верна лишь философской сути. Дух, а не буква литературных произведений неизменно торжествует в спектаклях художественно ценных. Тому – множество примеров в истории балета.
Постановщик всячески подчеркивает то общность двух спектаклей, их единые древние корни, то высвечивает неповторимые черты каждого балета. Тщательно разрабатывает характеристики главных персонажей. Приводит основные партии в красноречивый контрапункт с композициями кордебалетными. И в “Суламифи”, и в “Саломее” все события центростремительны либо центробежны, но обязательно сосредоточены вокруг неких “любовных треугольников”. Насколько различны коллизии меж героями каждого “романа”, настолько различны их монологи (а иногда “внутренние монологи”), высказанные танцем. Столь же различаются меж собой их пластические речитативы или безмолвный обмен репликами в дуэтах – иногда намеренно, повышенно-динамичных, а порой чуть замедленных и мучительно-затрудненных.
Единственный “луч света в темном царстве” библейских легенд – легкая, босоногая, лучезарная Суламифь, с неподдельной, почти детской грацией воплощаемая Л.Мусаваровой. А рядом – сатанински злобная, одержимая вожделениями царица Астис – С.Цой. И меж двумя антиподами – просветленно печальный царь Соломон в прекрасной интерпретации В.Кириллова. Тщета его стремлений к счастью и гармонии, призрачность его упований – вечная дорога в … тупик.
Печатью безысходности еще в большей степени отмечена “Саломея”. Да и персонажи тут куда “круче”. И незримые крылья Ангела смерти (о котором столь изысканно беседуют в уайльдовской пьесе) словно реют в воздухе и вызывают из темноты жуткие виденья. И кровавые отблески полыхают и гаснут на декорациях и костюмах будто по слову уайльдовского Ирода (“ты будешь танцевать в крови, Саломея”). И тайная круговая порука связует жестокого тетрарха Иудеи с двумя гарпиями, двумя чудовищами в женском обличье. В сущности все семейство находится в различных стадиях непрерывного конфликта. Меж двумя весьма кровожадными и амбициозными царственными особами Иродиадой и Саломеей (одна другой изощренней) в итоге теряется и гибнет их партнер и соучастник всех преступных проделок. Конфликтность действия подхлестывается оргиастическим, разнузданным плясом кордебалета. В групповых композициях не столько иллюстрируются “эротические забавы библейских времен”, сколько обозначается настроение и состояние главных персонажей. Впрочем, что касается столь агрессивной и откровенной эротики нового спектакля, пуританам лучше подобные зрелища не посещать, а предпочесть нечто более пресное.
Премьерные представления обычно не обходятся без недоработок – будь то сложности монтировки декораций, неточности соблюдения световой партитуры или известная дистанция меж ролью и исполнителем, еще не вполне пройденная. Возможно, Дмитрию Ерлыкину – танцовщику безусловно перспективному еще только предстоит освоиться в черном, фатальном мире своего нового героя. Хотя финальное самоубийство Ирода и сейчас становится эффектной, “под занавес”, кульминацией. Пряные и наглые “танцевальные атаки” Иродиады – Г.Яковлевой и чувственные, истомные соло совершенно преображенной и неожиданной в каждом па Т.Чернобровкиной – Саломеи пока беспощадно затеняют партнера. Значит солисту желательно добиться аналогичной броской, яркой экспрессии.
Броско, ярко, экспрессивно смотрятся режиссерские находки на протяжении всего действия. Поразителен пластический поединок с Иоканааном (Д.Романенко) в клетке. Вот так, наверное, натравливали диких зверей на первых христиан. Очень существенны синхронные (в клетке и на подмостках) воспоминания Иоканаана и Ирода о детстве. Материнская нежность, олицетворенная О.Поповой и А.Гривниной, запечатлевается в памяти образом… Богородицы. Рабы трагически покорно вращают ворот – словно вторят тяжкой поступи эпох. Усекновение главы пророка сопровождается отлетом его души. И страшные, будто в театре ужасов, качели с головой Иоканаана летают в полутьме. Каждая “ударная фраза” выстроена здесь семантически точно и сложнейшими, непрямолинейными ходами соединена с хореографической тканью. Брянцев неизменно верен себе, своим свежим и азартно-смелым идеям – режиссерским и хореографическим. Отчетливость продуманных намерений и полнота их сценической реализации – вот слагаемые нынешней премьеры.
Елена ЛУЦКАЯ.
На снимках: Ирод – Д.Ерлыкин, Саломея – Т.Чернобровкина, Иродиада- Г.Яковлева (“Саломея”), Суламифь – Л.Мусаварова, Соломон – В.Кириллов (“Суламифь”).
Фото Вадима ЛАПИНА.
