Вячеслав ПОЧАПСКИЙ в Большом театре почти двадцать лет. В его репертуаре практически все басовые партии. В нынешнем сезоне произошло самое важное событие в творческой жизни певца. Он спел Ивана Грозного в нашумевшей премьере – “Псковитянке” Римского-Корсакова в постановке Евгения Светланова.
– Вячеслав Иванович, поздравляю с премьерой. Как работалось под руководством знаменитого дирижера?
– Это незабываемо, сказка. Поешь, и тебе кажется, что ты сам решаешь: когда вступать, в каком темпе петь. Потрясающее мастерство дирижера! Евгений Федорович ведь немногословный человек, у него все на лице можно прочитать. А еще – руки! Он как бы ими певцу говорит: выдели вот это, начни тогда-то. У меня в арии есть такие слова: “Ни возраста, ни пола не жалеет”. Так он все показывает мне руками, и его темперамент как бы вливается в меня. Это третья моя работа со Светлановым. “Китеж…” ставили еще когда я стажером был, потом “Петушка”. И что бы ни говорили насчет “Псковитянки”, мне она очень нравится. Да и не надо было в ней все осовременивать! Русские оперы являются нашим национальным достоянием, золотым фондом Большого театра. Ну и у меня, конечно же, личное отношение к этой работе. По-моему, партия Грозного в ней – самая лучшая.
– В музыкальном плане?
– В любом.
– А как насчет отрицательной харизмы, которой один из критиков не обнаружил в вашем Грозном?
– Да это смешно даже читать было. Нужно, чтобы я побольше посохом стучал, что ли? Это сейчас принято считать, что Грозный был психически больным. Был же он когда-то нормальным в конце концов! Просто Римский-Корсаков взял и другие эпизоды из его жизни…
– Вас, наверное, и по внешним данным на эту роль пригласили?
– Это одно из условий Светланова, чтобы Грозный был высокий, худой. Я по параметрам подошел в самый раз.
– Вообще-то это редкое свойство современных певцов. Как-то все больше маленьких и толстых.
– Когда я пришел в театр, меня слушали все главные люди театра, и был отбор очень серьезный. Тогда басов и баритонов отбирали и по росту тоже. У меня рост 189, а я был не самым высоким. Такие ребята были крепкие. Разбежались все куда-то, а кое-кто и “потух”…
– Недаром зачастую создается впечатление, что сейчас Большой как бы измельчал, что ли? И голоса, извините, не ахти…
– У меня есть своя система отсчета. Если семь лет не давать человеку петь – он перестает быть певцом. И с нашим поколением так было сплошь и рядом. Случилось, увы, так, что когорта выдающихся певцов – Огнивцев, Нестеренко, Ведерников, Эйзен – в какой-то мере подавила последующее поколение. Своим мастерством, своим талантом, своим влиянием в театре, если хотите. Но “задвинула” многих.
– Вы относитесь к числу артистов, которые работают в Большом при всех ситуациях. Но чувствуется, что своим положением в театре вы не очень довольны?
– В этом смысле я всегда с добром вспоминаю Анатолия Ивановича Орфенова, замечательного в прошлом тенора, который ко времени моего прихода в театр заведовал оперой. Я только начинал работать, когда он предложил мне: “Мальчик, надо вечером спеть в “Царской…” Собакина. Ведерников заболел. Это будет твой звездный час, если решишься”. Надо подумать, отвечаю, знать-то партию знаю, а вот мизансцен не помню совсем. Но все же рискнул. Без репетиций. Приезжаю в Кремлевский дворец, где тогда Большой давал спектакли. По ходу дела мне все показали, рассказали. Удачно получилось. Думаю: теперь-то я покажу себя. Ан нет. Спою, например, премьеру, а потом – все, забирают спектакли. В этом смысле я невезучий. Не так давно Питер Устинов пригласил меня участвовать в постановке “Трех апельсинов”. А руководство почему-то решило по-другому. У меня и сейчас такое ощущение, что и “Псковитянка”, как, например, новая версия “Хованщины”, которую ставил Ростропович с такой помпой, в театре не задержится. Я там пел Досифея. К ролям прикипаешь, вживаешься в них, и расставание бывает очень тяжелым.
– Откуда этот пессимизм?
– Жизнь заставляет быть пессимистом. Вот была у нас Белла Руденко несколько лет заведующей оперой, так она сделала все, чтобы уничтожить ее в театре.
– Да ну… С какой же целью?
– Чем больше ее учеников числятся солистами театра – тем лучший она педагог. Ребята получают и роли, и зарплаты повыше, чем у нас, певцов среднего поколения. Но молодежь все равно на Запад больше смотрит. А в театре есть такие замечательные певцы, как Ольга Терешнова, Владислав Вересников, Виталий Таращенко, Владимир Букин и другие, которые “тянут” на себе весь репертуар. Но широко их не знают, потому что сейчас стало модным раскручивать молодых звезд.
– Может, они возродят славу Большого театра?
– Хотелось бы, но верится с трудом.
– Летние гастроли в Лондоне вам чем запомнились?
– Был феноменальный прием публики. И это особенно ценно для певцов. Сюда только отзывы прессы ведь доходили. И критики, надо сказать, высоко оценили наши достижения. Могу похвастать, что был один очень лестный для меня отзыв, когда я спел Варлаама в “Борисе Годунове”. Газеты писали, что моя трактовка образа наиболее близка шаляпинской. Кстати, лондонская публика высоко оценила как раз традиционность этой постановки.
– После “Псковитянки” уже, наверное, отдышались? Над чем сейчас работаете?
– Навалилось счастье творческое неожиданно. Напряженный и в то же время интересный период у меня сейчас. 22 спектакля должен спеть до окончания сезона! По сравнению с предыдущими сезонами, когда было всего десять спектаклей за год, это очень много. К тому же готовлю новые партии – Бориса Годунова и Додона. Надеюсь справиться.
Ирина ШВЕДОВА.
Фото Александра КОСИНЦА.
На снимке: фрагмент из спектакля “Псковитянка”.