Как известно, решение жюри Каннского кинофестиваля вызвало у некоторых наших журналистов бурю негодования. Как же так? Не дали Вону Карваю и Эмиру Кустурице, а наградили никому (то есть им) не известных азиатов и, о ужас!, отдали «Золотую пальмовую ветвь» по политическим мотивам «антиамериканской» картине Майкла Мура «9/11 по Фаренгейту». Кто-то подозревал председателя жюри Квентина Тарантино в коррупции по-русски (фирма «Мирамакс» продюсировала последние ленты и Мура, и Тарантино), а наиболее радикальные критики с негодованием писали, что Каннский кинофестиваль превратился в подобие Московского советской эпохи.
Должен заметить, что в зарубежной печати (не только французской) явно преобладали восторженные оценки как отборщиков Канн, так и жюри, отдавших, наконец, должное высокому качество и культурном значению кинодокументалистики. Да и американская пресса, в том числе такие влиятельные издания, как «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост», откликнулась на присуждение премии пусть сдержанно, но благожелательно.
Как мне кажется, распределение основных призов было вполне предсказуемо. За несколько дней до конца фестиваля многим было ясно, что основными победителями окажутся «9/11 по Фаренгейту» и шоковый корейский фильм «Старина». Под вопросом было лишь, кому достанется Гран-при, а кому пальмовое золото. В этом смысле присуждение «Золотой пальмовой ветви» Муру было решением политическим во всех смыслах – и кинематографическом, и общекультурном, и собственно социально-политическом. Мне кажется, что жюри следовало бы это признать, а не оправдываться на финальной пресс-конференции, ссылаясь на «чисто художественные» мотивы. Есть ситуации, в которых содержание в искусстве становится важнее формы. Каннский фестиваль по-своему подтвердил этот диагноз нашему времени.
В этом смысле он действительно занял ту нишу, которую в середине 80-х освободил фестиваль Московский. Москва перестала быть символическим местом поддержки национально-освободительных движений, борьбы угнетенных за свои права, в частности против империализма, который ныне называется глобализмом.
Свято место пусто не бывает. В общеполитическом контексте место социалистического лагеря ныне занято мусульманским Востоком, а в сугубо кинематографическом место Московского фестиваля действительно занял Каннский. Майкл Мур занял место Александра Ивановича Медведкина. И я бы не стал с праведным гневом обличать Жиля Жакоба, Тьерри Фремо или Квентина Тарантино. Энергия протеста против «сильных мира сего» всегда была движущей силой интеллектуального и художественного творчества. От борьбы французских «почасовиков» на набережной Круазет до анти-Бушевских (и отнюдь не антиамериканских) филиппик Майкла Мура фестиваль раскрыл широкую панораму социально-политической и интеллектуально-художественной неудовлетворенности ситуацией в современном мире в целом. Жюри в известной мере стало заложником общей ситуации в мире: члены жюри – тоже люди, и, как художники, они особо чувствительны к чужой боли, к настроениям не только своей микросреды, но и миллионов людей в разных концах планеты.
В результате мы – творцы, журналисты, критики и политобозреватели – опять (в который раз) оказались в противофазе к мировому художественному процессу. На Каннском кинофестивале победили страны Юго-Восточной Азии (Южная Корея и Таиланд – фильмом, Гонконг и Япония – актерами), национальные меньшинства (откуда премии «Беженцам» французского цыгана Тони Гэтлифа и афро-американской актрисе из фильма братьев Коэн), лишь слегка разбавленные программно левыми французами Жан-Пьером Бакри и Аньес Жауи. Последняя прославилась своей речью в защиту «почасовиков» на церемонии присуждения премий «Сезар», как Майкл Мур своей речью на церемонии «Оскаров». Получившая «Золотую камеру» за лучший дебют израильтянка со сцены Каннского Дворца фестивалей столь ярко обличала политику своей страны, что иные наши журналисты сочли ее палестинкой. Майкл Мур, помимо «Ветви», получил премию Международной Федерации кинопрессы, а Экуменическое жюри отдало свой приз картине о юности Че Гевары. Приз «Особого взгляда» был отдан сенегальской картине ветерана Сембена Усмана, посвященной женской эмансипации в африканской деревне…
Все это не случайности, такое нельзя срежиссировать и подготовить заранее. Это – важнейшие симптомы интеллектуального климата времени, и к ним не следует относиться легковесно и трактовать как материал для фельетона.
В 60-е годы на Московском фестивале, где призы всегда присуждались по социально политическим мотивам, было актом гражданского мужества дать главный приз «Восьми с половиной» Феллини. В начале третьего тысячелетия на Каннском кинофестивале, где призы всегда следовали художественной или коммерческой конъюнктуре, стало актом гражданского мужества присуждение «Золотой пальмовой ветки» неигровому политическому памфлету.
Кирилл РАЗЛОГОВ.
(Из Канн – специально для “МП”.)
