Журналист – это звучит гордо. Несмотря на печальный факт всплывания на блестящую поверхность социальной значимости далеко не самых лучших представителей этой славной профессии. Которая потому и древнейшая, что удовлетворяет одну из базовых потребностей homo sapiens. Коей является неодолимое желание быть в курсе происходящего. Поэтому социуму жизненно необходимы люди, готовые тратить бесценное время своей жизни на то, чтобы, собирая информацию глазами, ушами и сердцем, неустанно способствовать строительству адекватной системы ценностей.
Но как и в слуги народные вместо желаемо альтруистичных натур метят в основном хищные, так и в журналисты попадают зачастую циники и подонки. И, тем не менее, в мутном болоте отечественных СМИ, можно при желании разглядеть тех самых – честных, отважных и в высшей степени достойных представителей профессии. Тех, которыми страна могла бы гордиться. Если бы была и вправду информированной.
Итак…
Валерий Яков трудится на ниве отечественной прессы уже много лет. Его имя хорошо известно любознательным читателям так называемых качественных газет. В боевом арсенале журналиста не только умение видеть суть вещей, но и способность по-писательски точно отобразить увиденное. Результат – восхищение истинных ценителей, неподдельное уважение коллег. 21 награда, по которым можно отследить его репортерский путь: “За трудовое отличие” – землетрясение в Армении, “За заслуги в пограничной службе” – репортаж с Таджикско-афганских рубежей, орден “За личное мужество” – Приднестровье и события в Москве, “За заслуги перед Отечеством” – Буденновск, медаль ООН – за Руанду и Югославию…
Рабочий кабинет журналиста украшают портреты Эрнеста Хемингуэя и Габриэля Гарсия Маркеса. Что говорит само за себя. Кстати, фотография последнего, сделанная Валерием, была лично одобрена супругой писателя.
Жизнь репортера протекает в бесконечных разъездах, поэтому поговорить “за жизнь” оказалось не так просто. Но коммуникация, наконец, состоялась, чему доказательство – публикуемые фрагменты этого разговора.
Поход в профессию
– Писать заметки я начал еще в школе. Но тогда моим кумиром был Рихард Зорге. И до армии я пытался поступить в Военный Институт Иностранных языков. Очень хотелось попасть в разведку. Но поступить не поступил, а послужив в армии, понял, что жить в погонах – не по мне. Поэтому после службы я решил поступать на журфак.
В МГУ на рабфаке познакомился со многими ныне очень известными журналистами. В том числе и с Владиком Листьевым. Мы учились в одной группе. Влад был обычным, классным парнем. Без того московского чванства, которым отличались почти все москвичи на журфаке. Учился с нами на одном курсе и Дима Лиханов, ныне главный редактор журнала “Няня”, глава целого издательского дома, один из соучредителей холдинга Юлиана Семенова “Совершенно секретно”.
Все мы были такими же сачками, как и сегодняшние студенты. То есть учились два раза в год: перед весенней сессией и перед зимней. А все остальное время проходило в пивнушках, вечеринках и прочих студенческих удовольствиях…
“Горячие точки”
– На моем счету четырнадцать “горячих точек”. Начиная с ферганских событий, я не пропускал ничего. Фергана – первый межнациональный конфликт. Потом Баку. Война в Абхазии и Таджикистане. Война в Южной Осетии. В Северной. Война в Приднестровье. Карабах. Афганистан. Руанда. Югославия. Ирак. Опять Югославия. Обе Чечни.
В прошлую чеченскую войну я ездил в Чечню много раз. И в эту уже был не однажды. Причем это все – не считая локальных вещей, которые выбиваются из общего ряда, как, к примеру, события в Буденновске, Первомайском, в Москве 93-го года.
Я много летал по “горячим точкам” и местам катастроф еще задолго до Шойгу и МЧС.
На мой взгляд, главные черты журналиста – бесконечное любопытство и обостренное чувство справедливости.
После землетрясения в Армении я провел там целый месяц. Создал газету. Она называлась “Надежда”. И целиком была посвящена поиску детей, пропавших во время землетрясения. Многих тогда удалось найти именно благодаря “Надежде”. Улетал я уже перед самым Новым годом, и в последний день, за два часа до отлета самолета пошел на рынок купить чего-нибудь в Москву. И там у меня украли из кармана блокнот, в котором были записаны все истории, собранные за месяц работы. Какие чувства я тогда пережил – только журналист сможет меня понять.
Поездки в “горячие точки” никогда ничего не давали с точки зрения карьеры. Вообще, какая карьера может быть у российского репортера? В стране, где командировка в “горячую точку” оплачивалась точно так же, как поездка на фестиваль “Кинотавр” в Сочи. Карьера эффективнее всего строится путем интриг. Те репортеры, которые сегодня месяцами пропадают на войне, меньше всего думают о том, что они за это могут получить. Многие, увы, действительно “пропадают”. Нет, дело не в карьере. И не в деньгах. Когда видишь настоящую трагедию, начинаешь больше ценить жизнь. Замечаешь те ее грани, на которые “замыливается глаз”. Обостряется восприятие, начинаешь больше дорожить не только самой жизнью, но и людьми, с которыми общаешься.
Буденновск
– Мне все равно, кто именно воюет: российские ли войска с чеченскими отрядами, молдавские ли с приднестровскими, осетинские ли с ингушскими. Потому что в этих межнациональных, вернее политических войнах, больше всего страдают простые люди, которые не несут ответственности за политиков. И для меня важнее всего показать трагедию народа, который, расплачиваясь за ошибки своих вождей, идет на бойню. Я всегда стараюсь побывать на обеих сторонах. Потому что не может быть даже относительно объективного репортажа, если ты на гражданской войне пишешь только с одной стороны.
Во время событий в Буденновске, с огромным трудом пробравшись в больницу на пресс-конференцию, которую устраивал Шамиль Басаев, я подошел к нему и попросил разрешения остаться. Мне хотелось понять, что будет происходить в осажденной больнице ночью. Хотелось побыть бок о бок с заложниками. В чем-то их поддержать. Но главное – рассказать потом правду о том, как их освобождали.
Когда наступила ночь, стало очень страшно. Не спал никто. Все с ужасом ждали очередного штурма. Ведь один штурм уже был. И 28 человек со стороны штурмующих погибло. Бандиты прикрывались заложниками, которые тоже гибли от шальных пуль и осколков. В коридоре просто физически ощущался страх. Переходящий в тихий ужас. Я тоже оказался во власти этих ощущений… И все думал: “Какого черта я здесь остался?”
Но до второго штурма, к счастью, дело не дошло. Последовали звонки Черномырдину, приход Сергея Ковалева. Сегодня многие осуждают Черномырдина и власть за то, что они выпустили Басаева, при этом почему-то забывают, что благодаря этому две с половиной тысячи человек были спасены.
Из Буденновска я уезжал с боевиками. Перед отъездом пришлось дать расписку, что не буду иметь претензий к властям. Полковник Ворожцов (теперь он уже генерал МВД), тогда сделал все возможное, чтобы отбить у журналистов охоту попасть в автобусы. И потребовал от всех расписки. Я первым вызвался ее дать, и меня коллеги тут же обвинили в том, что я тем самым подписываю всем приговор. Пришлось ответить, что пообещать нам могут все, но никаких шансов, что военные эти обещания выполнят, нет.
Прежде чем садиться в автобус, я поговорил со спецназом из группы “Витязь”. Ими тогда командовал Лысюк Сергей Иванович. Я его в лоб спросил: “Засада будет?” Он ответил: “Да. Будем ждать”.
Террористы посадили нас вдоль окон. Прикрывшись нами, как живым щитом. А сами сели по центру автобуса. Поэтому мы имели возможность следить за передвижением вертолета над колонной, понимая, что в любой момент может начаться атака на нас. И тогда…
Два года спустя, участвуя в гонке Париж – Пекин, я встретил в пустыне Гоби командира экипажа одного из вертолетов, который сопровождал эту гонку. Слово за слово выяснилось, что он был одним из тех летчиков, которые “конвоировали” нас в Буденновске. Он летел над первым автобусом с заданием расстрелять колонну. Ждали только приказа. То есть именно этот человек, с которым мы через два года встретились в пустыне, летел тогда над моей головой… Мы крепко выпили по этому поводу, и оба радовались, что приказ так и не поступил. Я – потому, что остался жив. А он – потому что лишь сейчас понял, что в автобусе были не только бандиты, но и нормальные люди.
Когда через год ситуация с захватом заложников повторилась в Первомайском, я, памятуя свои ощущения по Буденновску, твердо решил – второй раз испытывать судьбу не буду.
Спецслужбы
– Я считаю, что наши спецслужбы были довольно профессиональными, и убежден, что если бы мы с такой легкостью не разваливали спецподразделения, такие, как группы “Вымпел”, “Альфа” и другие, существовавшие в свое время в КГБ, то они без особого труда отловили бы и уничтожили и Хаттаба, и всех остальных бандитов.
Но мы вначале развалили спецподразделения, потом подкормили бандитов, а потом стали делать вид, что ведем за ними охоту, хотя реально особо не охотились. Когда перед выборами понадобилось продемонстрировать стране, что спецслужбы еще хоть на что-то способны, отловили Радуева, который уже давно превратился в Чечне в штатного городского сумасшедшего, от которого там все устали. Так что успех с его “поимкой” весьма относителен.
Я спецслужбы воспринимаю не абстрактно, как одно общее зло, а очень конкретно. Я вижу там не только провокаторов, но и настоящих мужчин, с которыми приятно иметь дело. Людей, на которых можно опереться, которым можно доверить любую сложную ситуацию. Они есть в каждой структуре с “погонами”: и в КГБ-ФСБ, и в МВД, и в ГАИ-ГИБДД. Есть нормальные мужики, но есть и сволочи. Беда в том, что вред, наносимый сволочами, порой так велик, что перекрывает все позитивное.
Характерно ведь, что при развале спецслужб не пострадали лишь те, что боролись с инакомыслием. Теперь они вполне могут торжествовать.
Чечня
– Чечня – это надолго. Россия четыреста лет пыталась силой оружия покорить эти земли. Вот и сейчас в ход пущено оружие. Отсюда, из Москвы, очень легко призывать “закатать Чечню в асфальт”.
А ведь достаточно поехать туда, чтобы убедиться: большинство людей, сидевших в подвалах Грозного, были так называемым русскоязычным населением. И гибли от наших бомб в основном они. Потому что чеченским старикам было куда уйти. У них много родственников в окрестных селах. А нашим – уйти некуда. Кто-то из них выжил, но большинство – нет.
Я не могу принять эту войну, хотя крайне негативно отношусь к любой форме проявления бандитизма или терроризма. И обеими руками за то, чтобы с этими явлениями бороться. Но не так, как это делается в Чечне. Не путем уничтожения сел, городов и людей, которых якобы освобождают..
Я понимаю, как трудно решать проблему Чечни миром. Но события в любом случае завершатся переговорами с той стороной. Кто ее будет представлять, не знаю, но капитуляции с их стороны не будет. Они будут отстреливаться до последнего, и в любом случае придется разговаривать с кем-то из них. Но чем раньше определится, с кем именно, тем лучше. Во имя сохранения тысяч жизней наших мальчишек, которых туда бросают, как в топку. И во имя жизни тех измученных мирных людей, которых мы вроде пришли освобождать.
Что же касается освещения чеченской войны в прессе, то все это – просто издевательство над нашей профессией. Потому что налицо образчик дешевой пропаганды, но никак не журналистика.
Горе
– К человеческому горю нельзя привыкнуть. Когда сталкиваешься с очередной трагической судьбой, это ранит, как в первый раз. Недавно мы вывозили чеченских детей из лагерей для беженцев. Ребят, которые по два-три месяца провели в подвалах Грозного. У нас была возможность взять всего сто человек. А в лагере было две тысячи детей. Автобус обступили со всех сторон, и все просили… Матери умоляли забрать их детей, объясняли, что они больны, что именно их мы должны взять…
В такой ситуации невозможно остаться равнодушным. Со мной тогда был Василий Юрчук, оператор МЧС, полковник, офицер, который не пропустил ни одной серьезной катастрофы. И тем не менее, он тоже был потрясен. Любой нормальный человек, сталкиваясь с реальным горем, не может не реагировать.
Оружие
– Настоящие журналисты никогда не берут в руки оружия. Из соображений внутренней этики. Исключением может быть разве что отечественная война, когда речь идет о защите Родины.
Сам я всего один раз в “горячей точке” брал в руки автомат. Когда ездил в Чечню между двух войн. Тогда активно воровали журналистов, а я поехал брать интервью у Масхадова и у Басаева, который тогда исполнял обязанности премьер-министра. Приехав в Чечню, я вынужден был надеть папаху и передвигаться с автоматом в руках, чтобы как можно меньше отличаться от местных жителей.
Журналистские расследования
– Я лично никогда не занимался расследовательской журналистикой. Это специальная профессия. Судить о ней мне довольно сложно, хотя многие мои коллеги пишут в этом жанре. К сожалению, большая часть российской расследовательской журналистики сводится к переписыванию различных сливов из тех или иных спецслужб. Любому профессионалу достаточно взглянуть на такой текст, чтобы понять – очередной слив, в той или иной степени грамотно переписанный.
Зия Бажаев: версия гибели
– Зия был моим другом. И я отношусь к “шереметьевской” истории очень субъективно. И очень болезненно. Я знаю, как отчетливо Зия осознавал, что ему грозит опасность. Недаром он формировал свою службу безопасности из лучших офицеров бывшей “девятки” КГБ. В том числе из тех, кто охранял президента Горбачева. Вместе с Бажаевым и Артемом Боровиком погиб подполковник, который в свое время не предал Горбачева в Форосе. Он был живой легендой “девятки”, да и просто прекрасным человеком. А возглавлял и создавал службу безопасности Зии Борис Голенцов, полковник КГБ, бывший заместитель начальника Службы охраны президента СССР. И это о многом говорит. Зию окружали профессионалы. И очень порядочные офицеры. Тем не менее его это не спасло.
Все, кто знал Зию, ощутили его смерть как невосполнимую потерю. Он был человеком неординарным. И в большей степени россиянином, чем многие русские. Он был “родом оттуда – из Советского Союза”. Где адрес – не дом и не улица…
Им никогда не двигала жажда наживы, поэтому он легко делился деньгами с теми, кто в этом нуждался. Редкий олигарх может похвастаться таким количеством добрых дел. Зия никогда этого не афишировал, поэтому теперь приходится по крохам собирать информацию о тех, кому он бескорыстно помогал.
Примеры? Бажаев на свои средства создал Детскую академию искусств в Москве. Оплачивал лечение за границей целого ряда очень известных в мире искусства и культуры людей. Народных любимцев, что без гроша в кармане. Эта сторона его жизни становится известной только теперь, когда люди сами начали об этом рассказывать.
Зия платил стипендии талантливым студентам, поддерживал детей погибших журналистов. То есть реально помогал людям, с которыми лично никакими отношениями не был связан. Он умел помогать. Умел делиться. С его именем были связаны и многие надежды в Чечне.
Бажаев незаслуженно рано погиб. Тридцать девять лет… В самом начале настоящего взлета… Поэтому это серьезная потеря не только для его друзей и близких, но и для страны. Просто страна об этом не знает.
У меня пока нет доказательств, что его гибель была спровоцирована, поэтому я ничего не могу утверждать. Но эта смерть была слишком выгодна целому ряду очень влиятельных фигур в нашей стране, чтобы быть случайной.
Устранение Бажаева давало шанс как минимум двум концернам, таким, как “ЛУКойл” и “Группа Интеррос” Потанина, облегченно вздохнуть, потому что стремительный карьерный рост Бажаева создавал для них серьезные проблемы этим двум компаниям. Он вторгался на их территорию и мог лишить их в перспективе миллиардных сумм. А в России убивают и за гроши.
Известно, что у него был реальный шанс стать министром топлива и энергетики вместо Калюжного, человека “ЛУКойла”. Это не могло устраивать ни Аликперова, ни Потанина. В этой ситуации Зия стал бы для них еще более опасным. Могли ли его враги организовать подобную операцию? Могли. И без особого труда. Особенно с учетом того, что в названных структурах в службах безопасности работают бывшие офицеры ГРУ, ФСБ, спецназа. Люди, имеющие опыт организации всевозможных терактов, в том числе и высокопрофессиональных.
Я на 99 процентов уверен, что катастрофа “Як-40” – не случайность и что этот удар был нацелен именно против Зии. Кто именно это организовал, не знаю. Но если бы узнал, написал бы об этом в тот же день. Во всяком случае всю свою оставшуюся жизнь я буду проявлять интерес к этому делу и, если только мне удастся что-нибудь выяснить, молчать не стану. Чего бы мне это ни стоило. Зия был моим другом. И я считаю себя обязанным выяснить, что случилось. И кто нанес ему удар в спину.
Я бы не сказал, что пресса старается замять эту историю. Но как профессионал понимаю, что все мы живем сенсацией сегодняшнего дня. Сохранять устойчивый интерес к вчерашней или позавчерашней трагедии сложно. Яркий тому пример – гибель Влада Листьева. Прошло пять лет, и о нем вспоминают только раз в год. Только его друзья и только 1 марта. К сожалению, такова жизнь.
На откровения сподвиг Евгений ЛИСОВСКИЙ.
Окно:
– Новая власть самими результатами выборов доказала, что в этой стране можно выбрать даже кенгуру. Если изо дня в день рассказывать по “ящику” о достоинствах самого посредственного человека гражданам страны, то за два – три месяца любого можно раскрутить до уровня руководящего кресла. Власть формирует общественное мнение так, как ей это удобно. А общественное мнение, увы, идет на поводу.
Явлинский проиграл, потому что слишком умен и интеллигентен. Чем раздражает глубинку. Гораздо проще отдать голос тому, кто говорит понятные вещи в стиле “мочить”, “сажать” и так далее, чем тому, который пытается объяснить, почему этого делать не следует.
