Познакомил с Анной поэт Игорь Холин. “Аннушка – дочь рабочего-метростроевца”, – сказал он торжественно. Анне было пятнадцать лет, это была недобродившая брага. Я работал в молодежном журнале, будто бы заведовал литературным отделом, хотя никакого отдела не было. И тут же напечатал ее стихотворение:
Говорят, мне идет челка
И зеленые чулки.
Улыбаешься? Улыбайся…
Потому что и тепло, и солнце, и лужи,
И все, как полагается,
Когда весна.
А мне вынесли выговор
В личное дело.
Очень просто,
Взяли и вынесли.
Хотели, чтоб было грустно,
А мне весело,
Потому что и тепло, и солнце, и лужи,
И все, как полагается,
Когда весна.
И только Славка был против,
Потому что я лучше всех в школе
Танцую липси.
Надо бы узнать, существует ли нынче в школе такое понятие: выговор в личное дело. Началась новая эпоха, вдруг первые строчки Анны нуждаются в комментарии.
Анна была красива небанальной красотой, опережавшей время. Меня с тех пор она называла своим первопечатником.
Вскоре в парке Горького она познакомилась со смуглым юго-восточным юношей из университета Дружбы народов, который сказал, что он сын имама и друг Раджа Капура. Того самого, что поет с экрана: “Бродяга я, бродяга я-а-а-а”. Кто кого соблазнил, неизвестно. Вскоре Анна родила, одну за другой, двух девочек. И оказалась в Непале, в доме имама. На женской половине. К двадцати годам выполнила свои биологические задачи.
Другом Капура сын имама никогда не был. Но это было не главное разочарование. В Москве он был веселым, здесь молчалив и мрачен. Любовь как-то улетучилась. Все вокруг нестерпимо чужое. Дом не бедный, а удобства на улице. Туалетной бумаги не полагается. Моются раз в неделю. Зато молятся четыре раза в день. Анна вспоминала:
“Четыре раза в день мой супруг стелил под зад коврик и бормотал: “Ля иль ляля, Мухамед расул алла…” Женщины молились тоже, каждая в своей комнате. У меня был такой же коврик, он всегда лежал в углу (…) Думаю, никто не сомневался, что на нем я славлю Аллаха, хотя я ничего такого никому не обещала. А впрочем, меня и не спрашивали”. Сестры мужа Адела и Алия, улучив минуту, забегали в ее комнату, рылись в ее чемоданчике “и навсегда уносили тени для век, бигуди и другие волшебные предметы”. Как говорится, не та вода страшна, что бежит, а та, что копится скукой.
Прояснилось, что она, хоть не утратила гражданства, теперь по паспортным правилам СССР, “постоянно живет за границей” и вернуться в далекую Москву не может. Разве что раз в год по приглашению родителей и не более чем на месяц. Если дадут визу. Как иностранке.
Анна совершила много больших и еще больше маленьких подвигов, чтобы, сбежав из Катманду, через Европу, разными неправдами и правдами, очутиться вместе с дочками в своих Кузьминках. В родимой пятиэтажке.
Где ее долго-долго не прописывали. Не признавали.
Про все это точно или не точно рассказано в ее повести “Смерть пионерки, или Авара-гу” (напечатана в бесцензурном 1992 году в альманахе “Теплый стан”).
А в начале 80-х цензура была жесткой. Пробиться в печать было нелегко. Так уж случилось, что я опять помог ей с публикацией. В журнале “Отчизна” (для соотечественников за рубежом) работал ответсеком мой милый приятель Леша Мезинов. Каюсь, я обманул его: передал стихи, полученные от русской из-за рубежа. А русская-то жила дома. И могла до редакции доехать сама. На метро.
Стихи появились. Рубрика: “Творчество наших читателей”. В подзаголовке: “Непал”. Потом еще раз, с моим предисловием. Еще и еще… Для правдоподобия Анна, по моему наущению, попросила подругу из Катманду бросить там открытку в “Отчизну”. С пожеланием всем советским разнообразных благ.
Подлог, не правда ли?
Обаятельная Анна постепенно обрастала знакомыми, друзьями. Входила в литературную среду. Поэт-бард Иодковский пел о ней песню, где рефреном повторялось слово “непалка”. Опережая время, Анна носила самые короткие в Москве юбки. Все шалели. В доме литераторов работала официантка Галя, сочинительница эпиграмм на тех, кому разносила бифштексы. Она придумала сценарий капустника; обслуга отмечает Новый год, а писатели работают: прозаики на кухне, поэты снуют между столиками. Были упомянуты знаменитости:
Подает нам Евтушенко.
За услужливость – наценка.
Говорят, Евгений Александрович очень обиделся. Я высмеян в ревнивой эпиграмме на Анну:
Приходько в ЦДЛ для стрессу
Привел непальскую принцессу.
Увидев голый зад Непала,
Увы, общественность отпала.
На вечере Анны 2 марта 1993 года в ЦДРИ продавалась ее первая книга стихов “1000 строк из жизни женщины”. И был показан фильм по ее рассказу – “Это я – дурочка”. Мне, выступая, захотелось обнародовать Галину эпиграмму. Без ведома героини. Что я и сделал.
Анна стойко выдержала, но наши отношения попрохладнели.
Из ее книги процитирую восемь строк:
Вот и принято решенье,
Начинается игра:
Я дарую вам прощенье –
Всем, кто мне желал добра.
Всем, кто прошен и не прошен
У моих звонил дверей,
Всем, кто брошен и не брошен
В бездну памяти моей.
Надеюсь, прощенье даруется и мне?
Импульсивно-откровенные стихи Анны всегда имели успех. А фильм? В кино чудо искусства то возникает, то – чаще – не возникает, “Это я – дурочка” оказалась причастной чуду. С охотой посмотрел бы еще разок.
Стихи Анны поют Ротару, Леонтьев, Йоала и дочка Анны – Раиса Саед Шах. В рассказах, веселых и грустных одновременно (“Москвич с ручным управлением” и др.), есть щемящая песенная мелодия. Анна превосходный эссеист. Ее заметки об ушедшем из жизни Холине называются “Высокий блондин в кирзовых сапогах”. Анна умеет ладить с людьми и сочетает доброту с деловитостью (большая редкость). Водит машину. И возглавляет газету “Среда”, где, наверное, отметили ее юбилей.
Она давно не танцует липси.
Она любит Москву, потому что теряла.
Владимир ПРИХОДЬКO.
