Россия уже позволила себя убаюкать сладостной ложью о тоннах осетров, о добрых капиталистах, от благодушия растратившихся на революцию (против себя же!), о не менее добром Царе – скоро его объявят Святым.
Это престижно сегодня – восхвалять Николая Романова – царя-убийцу. Впрочем, любой царь и есть убийца по существу. Революция – это столкновение страны с летящим айсбергом, это битва со сверхъестественной силой – обреченная битва. В этом смысле и в семнадцатом Россия столкнулась с невидимым воинством судьбы, оставившим от нее пепелища. Революция – уникальное таинство. Не логика, не опасения, не взгляд назад – но полет в этом ветру – мятежный и недолгий – мог стать выбором поэтов.
Если восстание – это “буря и натиск” в прагматичном, социальном смысле, то поэзия – не литература, но магия. Она немыслима без противопоставления поэта (не путать со стихотворцем) и охлоса. Собственно, в этом противопоставлении он черпает еще одно вдохновение – вдохновение быть “вопреки”.
Кесарь – пыль. Старый мир с его гордостью и “достоинствами” для мещан – тюрьма. Его охранники – рабы.
Может ли старый мир быть уничтожен? Поэзия отвечает “ДА”.
И что может быть сильнее ее проклятия?
Литературным оппонентом Блока был известный в Петербурге Николай Гумилев, впоследствии расстрелянный по приговору ЧК за участие в белогвардейском заговоре. Спор Блока и Гумилева, отраженный в литературных дискуссиях того времени, на самом деле не имеет никакого отношения к литературе. Это вопрос не стиля, не манеры – это метафизическая дилемма, ответ на которую определяет, где поэзия, а где стихи. Это вопрос о природе вдохновения.
Если поэзия – это транс, исступление, то стихи – продукт чисто рационального, рассудочного и – что самое главное – личного творчества. Они пишутся по настроению, по случаю, по необходимости – так, как любая “литература”. За них удостаивают признания или – наоборот. Поэзия же с давних времен считалась мистическим явлением, принципиально лишенным черт личного. По своей природе она безлична, анонимна и сверхъестественна. В древности поэтов (а не стихотворцев) почитали наравне с пророками, прорицателями, волхвами. Исток их творчества был всегда вне их. Поэт – лишь бледное отражение далекого стиха…
В России великое отличие поэзии и стихотворства стало осознаваться только в начале века. Появился сам предмет отличия – дискуссия Блока и Гумилева представляла два различных типа творчества.
Гумилев открыто и даже с гордостью признавал, что он “сочиняет стихи”, изобретает их. В то же время Блок настаивал, что в нем говорит настойчивый голос и его побуждение – писать лишь то, чего “нельзя не написать”. И он ведал, что это – является свыше как интонация.
Блок был первым в России большим поэтом, личностью одержимой, сомнамбулической. “Вначале было слово” – это абсолютный принцип поэзии. Но продолжением его непременно является дело. Поэты – революционеры и преступники в глазах “старого мира”. Если для них не находится местных восстаний, они присоединяются к иноземным. Байрон поехал в Грецию вовсе не один…
Но кто говорит, что революции совершаются для блага человечества?
В семнадцатом Блок примкнул к красным, а Гумилев – к белым. Логика этого события – прямое продолжение их творческого и личностного отличия, их принадлежности разным полосам реальности. Но кто из поэтов, выбирая тогда Октябрь, думал об идеологических основах нового государства? Это их совершенно не занимало. Октябрь был воплощением невиданной разрушительной силы, и поэты интуитивно узнали это, разглядев в туманно-кровавом небе Петербурга лик Шивы-разрушителя.
Ветер, ветер – на всем Божьем свете!..
Здесь не задают вопросов об идеологии. О последствиях, результатах и похмелье могут говорить политологи, но не поэты. Октябрь семнадцатого спас мир от самой опасной империи – так, между прочим, на радостях. А так – “православие, самодержавие, народность” готовились уже утвердить на Босфоре и Балканах. А дальше бы и Европу заломали. На что бы молились сегодня демократы?
“Та” империя была обычной тоталитарной тюрьмой, как и Союз, как и Штаты, где аутсайдерам тоже не жизнь и не свобода. Андерграунд ведь всегда восстает против затхлой тоталитарной помойки – “соборная” ли она, “коммунистическая” ли, “либеральная” ли. Везде правит сытый хам, одноклеточный мещанин, шудра лупоглазая – городовой с плетью, чекист с горячими ушами (или что у него там еще горячее), полицейский с рацией. Поэты не могли не приветствовать падение Николая Романова, тем более что многие из них, как Блок и Бальмонт, это падение предсказали. В белый стан никто не торопился…
Стихотворец Гумилев пошел воевать за великую Россию, поэт Блок приветствовал революцию как явление великого разрушения “старого мира”.
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь…
Сегодня этот выбор возобновляется и не случаен союз “красных” и “белых” на митингах ФНС. Красных уже нет, коммунисты давно сами стали белыми – с того момента, как начали “созидать державу”. И если сегодня уместно говорить о революции, то происходит она не в России.
Революция же продолжается, пока старый мир не уничтожен окончательно. Достижимо ли это? Какая разница…
YOU SAY YOU WANT A REVOLUTION?
Сергей ДУНАЕВ.
