Озадачил меня известный тележурналист. У себя в Facebook’е без всякого очевидного повода написал: «Есть несколько людей, при упоминании которых я начинаю неудержимо тошнить на родину. Номер первый на сегодня в списке – это Верочка Полозкова. Даже Стас Михайлов меньше бесит».
Один из первых комментов к его реплике: «Нет, я понимаю, когда она бесит разных там стихотворцев – но тебя? Чем она такое заслужила?».
Действительно, готовясь к ТВ-допросу Веры (не любит она это «веро4ка»), сделал занятное открытие: молодой поэт (не любит она это «поэтесса») вызывает тотальную идиосинкразию не только у коллег по цеху (Дима Быков и проч.), что можно было бы объяснить мотивами конкуренции, но и у многих потенциальных потребителей творчества. Ну почему, право, Полозкова вызывает рвотный рефлекс у заслуженного ведущего, неординарного музпродюсера? И тысяч других обитателей своей страты?
РБК-коллега недоброжелательно характеризует Полозкову как «двухметровое некрасивое поэтессо. С неприятным рифмованным потоком сознания. Культовое. Тьфу». Удивительное дело. Мне она кажется скорее красивой, чем, скажем, просто симпотной. Про рост я, кстати, не удержался, спросил: 184. Что касается рифмованных творений, то это не мое, но вполне достойно. Для романтически настроенных барышень оч даже пригодное топливо.
И вот здесь вступил я на тонкий лед. Поясняю. В оценках Полозковой, как выяснилось, никак нельзя быть нейтральным. Я вот не испытываю восторженного пиетета, однако, и неприязни ее вещи не вызывают. Но в блогосфере таких, как я, свирепо атакуют с обеих сторон: и фанаты Веры, и те, кто ее люто ненавидит – не терпят индифферентности. «Кто не с нами, тот против нас».
Но я действительно не готов слушать ни Полозкову Веру, ни Михайлова Стаса. И то, что последнего, как пишут, привечает жена премьер-министра Медведева, не влияет на мое к нему отношение. Равно как и не впечатляет то, что «веро4ка» – лицо канала «Дождь» (и, стало быть, оппозиционной оси Синдеева/Тимакова/Медведев). Для меня она = девушка с журфака, это не есть хорошо, и не есть плохо; это есть пофиг.
I. 16 тонн и 184 см
– Скажите, вы читали рецензию на ваше выступление в театре Маяковского?
– Да, конечно. Я поразилась, что у Бори Барабанова нашлись теплые слова для нас, потому что человека, с большим скепсисом относящегося к творчеству нашей группы, еще поискать было на протяжении всей этой истории. То есть я написала даже в Фейсбуке: только на фразе «последние 20 минут был риск всхрапнуть» я поняла, что это, действительно, Борина рецензия. Потому что до этого мне казалось, что Борю просто выкрали и вместе него про нас написали какую-то хорошую рецензию. Потому что такое ведро ехидности каждый раз выливалось на нас, когда мы обсуждали с Борисом какую-то нашу пластинку, или нашу музыку, или наше пейджевое выступление, или что-то.
– Может, это просто флирт такой был?
– Нет, нет. Боря – интересный очень персонаж.
– Да, но мы сейчас о вас говорим. И я хочу уточнить. Вы говорите, «про нас». Вы о себе говорите, мы = Вера Полозкова?
– Есть же группа.
– Угу.
– Ну, то есть концерт был группы, концерт был не столько даже мой отдельно, сколько группы.
– Вы кокетничаете, что это был не ваш концерт. Группы даже не было видно на сцене. Вы ее спрятали за декорациями.
– Тем не менее, в группе Веры Полозковой – шесть человек. Поэтому это был концерт мой и моей группы.
– А как возникла вообще группа?
– Группа возникла таким образом. У меня есть, подруга, соавтор и продюсер по совместительству всего этого проекта безумного, Лена Грачева, которая когда-то работала…
– Я перебью. Она пишет музыку к вашим стихам?
– Она придумывает с ребятами музыку, да. Ребята тоже пишут. А она концептуально ее продумывает, прорабатывает. И мы с ней когда-то очень давно записали аудиокнижку с музыкой, когда еще…
– «Очень давно» это когда?
– Ну, в 2009-м. И через полтора года она пришла и сказала: давай сделаем не аудиокнижку, как жанр, а полноценную рок-пластинку. Потому что, мне кажется, это может сработать. Просто вот для каждого текста будет свой авторский трек. Мы его специально будем писать. Мы будем его писать так, чтобы тебе было удобно под него таким каким-то особым образом прочесть этот текст. И мы с этим попробуем выступить, сделать презентацию. Я говорю: слушай, это странно. Я такого не видела до сих пор. Давай попробуем. И когда мы сделали презентацию этого диска самого первого, очень уже смешного, мы поняли, что, конечно, одним концертом в «Тоннах», к сожалению или к счастью, это не ограничится.
– В «Тоннах» это клуб, да, «16 Тонн»?
– Да, «16 Тонн». И тогда началась вся эта история – длиной в 50 концертов и 20 городов.
– Какой из этих населенных пунктов на вас произвел впечатление?
Loading ...– Да, для меня было несколько больших географических открытий. Я вообще не склонна ни к какому географическому снобизму, мне все интересно. Больше того, я всегда знала, что вот эти все шуточки по поводу того, что за МКАДом жизни нет и так далее, они абсолютно лишены реальности. Потому что как раз-таки за МКАДом она вся и начинается. То есть там все, что связано со здоровыми нормальными человеческими отношениями, с социальными коммуникациями, с кофейнями, которые знает весь город. И при этом незаоблачно дорогие. Ну, то есть все вообще здоровое и правильное, оно там только начинается. Потому что здесь все какое-то гиперболизированное и безумное, сумасшедшее и непредсказуемое. И некоторые места меня просто влюбили в себя. Например Новосибирск – потрясающий город. Если не жить в Москве и Питере, то жить обязательно в Новосибирске, мне кажется. Фантастические люди, спокойные, невероятно умные, эрудированные, такие, ну, прямо дивные. Все ужасно в курсе того, что творится. Больше того, гораздо больше времени на то, чтобы обдумать и прийти к какому-то выводу. Мне ужасно понравилось там. Больше того. Огромная индустрия и книжная, и такая коммуникационная, что ли. Есть даже специальные кафе, где люди приходят и книжки обсуждают…
– Вы ведь – москвичка?
– Я – москвичка, да.
– Мне просо хотелось узнать, у вас есть в Москве-то любимые места?
– Вообще столица наша устроена, мне кажется, для каждого человека, как система оазисов. То есть ты бежишь, бежишь, бежишь через какую-то раскаленную пустыню. Там безумные толпы народу, там пробки… И вдруг прибегаешь в какое-нибудь очень тихое, животворное место. Там как-то приходишь в себя за полчаса, а дальше бежишь опять. У меня несколько таких мест. Например, это любимый факультет и все, что его окружает.
– Факультет – это журфак МГУ?
– Журфак на Моховой, да. Это самое, насколько я представляю себе, самое старое университетское здание в Москве. По-моему, ему уже 250 с лишним лет. Вот с такими двухметровыми стенами! С окнами в два человеческих роста, круглыми! Это невероятной красоты здание. Больше того, это было, как ни странно, решающим фактором при моем выборе учебного заведения. Был день открытых дверей. И я пришла на факультет. И поняла, что я, что угодно сделаю, чтобы остаться здесь учиться, потому что здесь невероятная атмосфера. Ну, и, в общем, так и вышло. Я ни на секунду не пожалела, потому что, когда у меня были совсем трудные времена и личные беды, я там просто оставалась до вечера, дожидалась пока фонари загорятся. И мне резко, резко лучше становилось на самом деле.
– Ведь поэт не может состояться без личных бед, мне кажется. Так что на самом деле для вас это топливо, все эти трудные времена.
– В каком-то смысле, да.
– Кстати, в рецензии, с которой мы начали разговор, было сказано, что во второй части шоу вы «перешли в режим Суицид-FM». Что это значит?
– Это внутреннее такое название – «Радио Суицид FM». Мы когда-то шутили о том, что, когда происходит какая-то лирическая ситуация, то берется лирическая, исповедальная интонация. И потом внезапно включается радио Суицид-FM. Один из альбомов, которые мы записали – «Знак неравенства». Он как раз про очень нарушенное восприятие вещей, про несправедливость и непропорциональности. Чудовищные вещи, которые вокруг творятся с тобой, с твоим городом, с твоим народом. Был целый корпус текстов. Может быть, 10 треков подряд, когда мы его играли. И это было такое прямое включение радио Суицид. Просто чтобы объяснить, что сейчас какое-то время так побудет, а потом опять мы вырулим обратно в какую-то позитивную волну, какое-то перемирие наступит и дальше будет легче.
– Вы и «позитивная волна»? Хотя… У вас же есть даже какие-то забавные вещи. Мне очень нравится про лося и рысь. Вы можете озвучить?
– Нет, давайте я не буду отвечать?
– Почему?
– На самом деле есть у любой истории, которая началась в сети, такая очень опасная вещь… Условно говоря, когда ты публикуешь какой-то «переговор» с четверостишьем внутри и все это имеет контекст, ни на что не претендующий, в жанре ежедневного прикола, который люди получают в рассылке – это одно. А когда из этого всего вынимается одно четверостишье и включается в самостоятельные, самодеятельные собранные антологии в Интернете, это ужасно стыдная история.
ИЗ ЖЖ ВЕРЫ ПОЛОЗКОВОЙ» (НОЯБРЬ 2005)
Рассказываю по телефону далекой и прекрасной Эльвире Павловне про все хорошее, имеющее свойство быстро и плохо кончаться.
Эльвира Павловна, задумчиво:
Если вас трамвай задавит – вы, конечно, вскрикнете.
Пауза.
Раз задавит,
Два задавит – а потом привыкнете.
О, думаю, надо бы взять прямо фамильным девизом. В связи с этим прекрасная поговорка о мужчинах, которые как трамваи: ушел один – подожди другого, – превращается в тонкий черный юморок.
***
Живу по разным местам, дома ночую раза три в неделю, только поесть и помыться, бывало, он еще в постели – ему записочки несут: пьянки, тусы, культпоходы, на прошлой неделе – «Подземный Бог» с Сережей Бабкиным и «По По» с Гришковцом и Цекало, на этой – трехчасовая съемка «Хороших шуток» в Театре на Малой Бронной, превратившаяся в без ложной скромности бенефис Вани Урганта: Ваня Ургант у мольберта на фоне Никаса Сафронова, Ваня Ургант на фоне Жанны Фриске и Макса Покровского, Ваня Ургант в буденновке с бас-гитарой, Ваня Ургант, просящий дешевых наркотиков и получающий от ведущих глумливую упаковку Актимеля, Ваня Ургант в вывернутом наизнанку пиджаке, белокуром парике-«не-зовите-меня-Иван-зовите-меня-Крис-Кельми», исполняющий «Пидманула-пидвела» в стиле хард-рок, Ваня Ургант в вышеперечисленном, грызущий оленьи рога на голове Макса Покровского с гримасой острого сладострастия на лице.
Сначала ты делаешь вид, что ничего особенного, потом перестает интересовать все, что не он, потом ищешь кассу, чтобы продать за него душу.
О, сколько их упало в эту бездну.
***
Прихожу на факультет, ловлю за локоть затравленно озирающегося Рубена, который явно не понимает, как он здесь оказался.
– Сегодня вроде комиссия у нас, Руби?..
– (скорбно) Что за комиссия, Создатель?..
***
Придумывали с Н. оперу «Рысь и лось».
– Лооооось! У нас с тобою что-то не срослооооось!
– Рыыыыысь! У нас с тобой все было зашибииись!
Ну такой, шекспировский масштаб трагизма, ясное дело.
II. Иван Ургант – не Вадик Степанцов
– Не знаю, мне это нравится. Про Урганта четверостишье тоже.
– Про Урганта? Ой, он, кстати, не знает, что про него есть четверостишье. Теперь мы даже знакомы. Нет, ну, наверное, это слишком смешно…
– «Слишком смешно» для вашего имиджа?
– …для того чтобы всерьез озвучивать в эфире большого телеканала.
– Я не буду настаивать. Но я считаю, что зря.
– Хотя у меня есть ряд текстов смешных, включающих нецензурные выражения. Но дико самоироничных, смешных. И всяких.
– Но вы можете озвучить какое-нибудь?
– Нет, конечно. Они матерные. То есть ты пишешь какой-то большой корпус важных для себя, каких-то серьезных мучительных довольно текстов. А прославляет тебя и оставляет тебя в памяти людей один какой-нибудь самый, ну, в минуту беспечности написанный, ни к чему не обязывающий, дурацкий, как шутка сделанный. Мне кажется, современные авторы хотят выглядеть лучше гораздо, чем они есть на самом деле, и теряют редкую свою идентичность и уникальность. Поэтому, преодолевая бешеную неловкость, я выхожу на каблуках, в платье читать этот текст. В середине спектакля, когда никто уже не ждет подвоха, когда все уже поняли, что это про другое, я выхожу и, чтобы сбить нарастающий пафос всего того, что творится, читаю такую частушку. Вот. Это смешно. Я потом поняла, конечно, что режиссерская задача оказалась умнее меня. Как всегда. Но мы долго спорили.
– Жаль, конечно, что вы не можете озвучить про Урганта. Потому что я хотел просто понять, как это звучит.
–Выйдет к микрофону, буркнет
что-нибудь, и зал в огне.
Приходи же Ваня Ургант
и скорей женись на мне.
Он не был женат тогда. И только появился, по-моему. И был невероятно хорош собой, блистателен. Мне кажется, что сейчас он начал уставать уже от того, что с ним происходит. А тогда прямо от него искры летели.
– Вы говорите про свои произведения, что есть, мол, вещь, которая «стала абсолютным хитом». Абсолютный хит = это все-таки тоже как бы заявка.
– Нет, абсолютный хит – это просто по статистике просьб сыграть. То есть по количеству записок, 60 процентов записок, пожалуйста, сыграйте именно эту песню. Абсолютный хит – это вещь, которую услышало все человечество. Мы слишком местечковая внутренняя история для того, чтобы что-то у нас было абсолютным хитом.
– Вы можете что-то воспроизвести из того, что вы считаете своим хитом?
– Не хочу.
– Некомфортно себя ощущаете?
– Нет.
– Не надо было мне говорить про хиты?
– Мне кажется обреченным формат, в котором ты человека, который ничего о тебе не знает, пытаешься подловить на чем-то.
– Вы считаете, что я вас пытаюсь подловить?
– Что касается моей внешней коммуникации с людьми, то я предельно внимательно слежу за тем, что я говорю и делаю. Меня практически невозможно, как многих эмоциональных женщин, часто общающихся с прессой, подловить на резких, немотивированных, нерациональных, ну, то есть каких-то диких или глупых высказываниях. Я – человек, помешанный на слове. И на точном воспроизведении собственной речи. Больше того, в последнее время я даю только письменные интервью. Поэтому попытка пришить мне какую-то глупость обречена. Потому что я буду спорить до последнего.
– Вы сейчас что-то конкретное имеете в виду или в общем рассуждаете?
– Я в общем рассуждаю. Мы со Степанцовым как-то присутствовали в одной программе. Никогда не забуду этого чарующего опыта, когда тебе ровно полтора часа, что снимается эфир, хочется провалиться сквозь землю, потому что тебя пытаются все время столкнуть с этим человеком, хотя тебе нечего с ним обсуждать. Вы из разных антропологических эпох вообще. И это очень проигрывает в зрительском смысле, мне кажется. Наблюдать за людьми, которые пытаются друг друга укусить, куда менее интересно, чем наблюдать за людьми, которые реально что-то друг про друга пытаются узнать.
– Может быть, вы это все-таки так воспринимаете, потому что у вас постоянный лейтмотив = цех к вам недоброжелателен. При этом я видел пока только какие-то восторженные высказывания. То есть вы, мне кажется, через какую-то призму воспринимаете все отзывы о вашем творчестве. При том, что вы ведь к коллегам достаточно жестоки. Вы так раздаете характеристики, я не знаю, допустим, вот Вася Обломов делает все плохо.
– Ну, это последовал вопрос прямой. Как вы относитесь к творчеству такого-то, такого-то и такого-то человека.
– Вы же понимаете, что от любого вопроса можно уйти.
– Я не вижу смысла.
– Вы же уходите от вопросов.
– От каких?
III. Miss Understanding
– Ну ладно, допустим, мне кажется… Я, кстати, думал, что вы просто такой вот феминист. Вы же не хотите, чтобы вас называли «поэтессой». Лишь «поэтом». Только поэтому.
– Нет, нет. Я как раз человек, обратный феминизму. Абсолютно вся моя структура абсолютно патриархальна. Я за главенство мужчины во всем.
– Вера, но вы же говорите, что ваши идеалы, гуру, – это Ани Дифранко.
– Да.
– Но она же феминистка и причем такая, в общем-то, достаточно…
– Она – лидер феминистского движения. Но она и здесь умудряется идти наперекор представлениям о ней и ожиданиям от нее. То есть она при этом выходит замуж, рожает ребенка, живет в счастливом браке и так далее после 20 лет славы, лесбийского знамени и провозвестника вообще прав и свобод меньшинств. Пишет песни про нежную любовь к мужчине. Причем теряет при этом половину своей преданной аудитории. Я ее люблю как раз за это свойство. За то, что она не следует какому-то одному амплуа. И это, мне кажется, самое крутое, что может быть.
– А вы меняетесь?
– Да, определенно.
– Вы начинали в Живом Журнале, у вас vero4ka назывался журнал. А сейчас вы его переименовали или это просто другой журнал?
– Да, я его переименовала. Это тот же журнал, чтобы не терять архива, но называется он по-другому.
– А почему? Все-таки такой был бренд?
– Ну, как сказать, мне никогда не нравилось название. Это журнал, который мне подарила лучшая подруга когда-то. Когда-то давно, когда, Живой Журнал был еще по кодам и приглашением, самое начало, его заря. «Верочка». Меня это, во-первых, бесило первое время, а, во-вторых, это было очень смешно по контрасту с тем, как я тогда себя вела и выглядела. Потому что я была такая, ну, резкая, высокая девица в ботинках-кирпичах. В кожаном пальто. И такая жутко не сдержанная, прямая. И «Верочка» – она же пришла из служебного романа. «Поставьте Верочку на место». Кто-то так сказал один раз. С тех пор она меня начала звать Верочкой. Так подарила мне журнал. А вот когда стали писать на книжках и там в плашках телепрограммы этот никнейм, я поняла: просто смешно выглядит. Я настолько никогда не эксплуатировала образ маленькой сладкой детки. И кто-то меня продолжает так называть, но это прошедшее время совсем. И журнал уже года два как называется иначе.
– Сейчас ваш журнал называется «Мантра-бокс». Что это значит?
– Самое, мне кажется, крутое изобретение. Маленькая коробочка индийская, с записанными на ней 12 или 24 мантрами. 200 или 250 рупий в среднем она стоит. Это индийский айпод. Там есть две ручки. Одна ручка громкости, другая – переключения мантр. Это такая пластинка, которая внутри крутится, она никогда не меняется. И она вся расписана.
– Это как музыкальный автомат?
– Да, такой переносной. Его можно с собой носить. И от любой розетки заряжать. Больше того, он именно аналоговый. У меня есть три разных. Это такой чистый источник радости всегда.
– Вы, как выпускник журфака, наверное, должны знать все клише и штампы. И поэтому такой вопрос. Какой вопрос, Вера, вы хотели бы услышать и не услышали от меня?
– В чем вы собираетесь обмануть ожидания своих слушателей и почитателей, если собираетесь?
– Вера, а я вот спрошу вас – в чем вы собираетесь обмануть?
– Какой неожиданный и приятный вопрос. Спасибо большое, Евгений. Я собираюсь почти, как сказать, в некотором пике того, что люди подразумевают как творческий путь, уйти. Обычно люди начинают развивать бурную деятельность на взлете, а я ухожу на год в некоторое безмолвие и безлюдье. И этот один из последних, надо сказать, эфиров. Потому что дальше меня довольно трудно будет где-нибудь найти. Я с января уезжаю из страны. И возвращаюсь только летом.
– Уезжаете куда?
– Я поеду в Азию. У меня намечено длинное извилистое путешествие по Индии, Непалу, Шри-Ланке и так далее.
– Хорошо, мы вас будем ждать. Спасибо вам большое.
– Спасибо вам огромное.
——————-
То, что разговор с Верой Полозковой у меня не получился = mea culpa, каюсь. Речь о ТВ-беседе в рамках проекта «ПРАВДА-24» (на канале «Москва-24»). С девушкой ничего не получится, если ее не расслабить. А я ее, очевидно, напротив – напряг. Не покатило. Она красивая, образованная, талантливая. Как и все творческие натуры, болезненно реагирует на критику. Под коей понимается, как мне показалось, отсутствие эксплицитных восторгов. А то, что к ней неоднозначно относятся старшие товарищи по цеху, меня не парит ни разу: это можно списать на зависть. За день до ее визита на канал «Москва-24» куртуазный маньерист Вадим Степанцов наехал не поэтессу в своем Facebook’е, опубликовав вирши с эпиграфом «Верой Ползучкой навеяло». Мнения тогда разделились, многие недоброжелательно отозвались о творчестве Полозковой (от цитирования воздержусь), а вот Михаил Козырев в комментах к этой записи отметился: «Имеете право на любое отношение к любому артисту, но, сказать по правде, человек, восторгающийся дрочевом Степанцова и не врубающийся в поэзию Веры, по-моему, либо безнадёжно циничен, либо безнадёжно ущербен. Увы. В дискуссию вступать не планировал, просто советую почитать настоящую поэзию. Или принять как данность, что нас будут рассматривать просто как её современников – как современников Цветаевой или Ахматовой. Так оно произойдёт».
В этом тексте я оч аккуратно подбираю слова. Так же, собственно, как и вопросы задавал во время беседы с красавицей-поэтом (она не любит слово «поэтесса»). Однако могу определенно сказать: Веру не могу причислить ни к добрым, ни к искренним персонажам ПРАВДЫ-24 (что, само собой, никак не умаляет ее дара, но я всегда пропагандировал тезис Марины Леско: ТАЛАНТ НЕ ОБЛАГОРАЖИВАЕТ СВОЕГО НОСИТЕЛЯ… о, нет).
Поясню на примерах.
Вот про бесспорно гениального поэта Диму Быкова (вот он написал про стрекозу & муравья и может курить все оставшееся время) Вера заметила:
– Знаете, Быков в те времена, когда сам меня еще не травил, рассказывал мне, что шесть лет требуется, чтобы затоптать человека – и только потом его начинают считать своим. Такой обряд инициации русского литературного цеха. Я, когда маленькая была, думала, естественно, что со мной это первой происходит – а потом прочитала роман Набокова «Дар», в 38-м году написанный, и там оказалось все то же самое. Вплоть до первой рецензии на твою книжку, где переврано все, что можно. То есть за 80 лет не изменился даже порядок прохождения всех этих кругов ада. После этого я успокоилась абсолютно и поняла, что ни с каким реальным талантом это не связано… Понимаете, вот Дима Быков сейчас ведь стихов не пишет, на самом деле. Он очень талантливый человек, но он стихов не пишет последние лет семь, он занимается чем-то другим, и когда он говорит, что он поэт, он врет себе. Это не основа его бытия – поэтому оно и не работает.
Конечно, она вольна говорить, что журики перевирают ее тексты (она мне в беседе сказала, что дает теперь только «письменные интервью»), но ссылку на этот пассаж она ведь запостила у себя в ЖЖ, так что сомнений нет: девушка она не самая снисходительная.
Или вот процитировал я в эфире недобрую реплику Веры в адрес Обломова, а она мне в ответ: мол, отвечала на конкретный вопрос про конкретного чела. Мммм… Ну ведь неправда.
Вот вопрос Вере журналиста:
– Я вот слушал ваш альбом, и по нему совершенно не чувствуется, что эта музыка и эти тексты написаны в 2012 году. И, в принципе, мне кажется, это частая к вам претензия – какая-то герметичность ваших текстов, ваших переживаний, их замкнутость на самих себе.
Вот ее ответ:
– Вообще-то мне кажется, что это единственный способ что-то писать. Нет, существуют люди, которые занимаются актуальной журналистикой, положенной на музыку. Вася Обломов, например. Но то, что Вася делает, – мне кажется, это объективно очень плохо.
Фамилию «Обломов» сама назвала, никак это не было спровоцировано. Таких примеров – дюжины. Даже в живой беседе она отрицала, что некоторые вещи свои величает «хитами», хотя имеющий уши услышит пятью минутами ранее…
Впрочем, повторюсь: то, что беседа наша не сложилась, это однозначно моя вина. «Тому я вижу лишу одну причину, простую, как Колумбово яйцо» (©АМ). Перед эфиром, когда есть время, я интересуюсь у гостя, есть ли какие-нибудь табуированные темы. Как правило, гости не желают говорить о личной жизни (хотя, например, Кончаловский, просто любит об этом поподробничать) и стороннем бизнесе (если речь о космонавтах и/или олимпийских чемпионах). Так вот на этот дежурный вопрос Полозкова ответила, что, мол, сама училась на журфаке МГУ и знает, что такие пробивки делают исключительно для того, чтобы… потом эти самые вопросы задать! Ну просто п..ец!!! Не знаю, чему там учат на журфаке, «сами мы гимназиев не кончали» (©Ильф/Петров), но нельзя же всех держать за карауловых, право. Презумпция провокации… нет, с таким настроем корову не продать. Вот я и не продал, похоже.
Женской логикой
Сыт… Можно уши зажать
На худой конец.