Сегодня 40 лет поэту Крылову. В рецензии на его первую книгу Анатолий Найман писал: «У стихотворений Юрия Крылова два качества, которые роднят их с поэзией его однофамильца, а возможно и предка, баснописца Ивана Андреевича. Первое – отсутствие каких бы то ни было иллюзий относительно добродетельности человеческой природы. Второе – в его стихах всегда хорошее настроение. Создаваемое не описанием ситуаций или характеров, поднимающих тонус, а самим звуком, исходящим от строк. Поэтический дар Юрия Крылова из нечастых. По причине не степени ценности, размер которой мы привыкли составлять из сочетания таких достоинств как энергичность, содержательность, благозвучие, насыщенность культурой, хотя все они, каждое в свою меру, присутствуют в его стихах. А из-за того, что, за неимением лучшего слова, зовется музыкальностью. Полвека назад в кругу молодых поэтов ходили строчки легендарного С. К. «О отчего, о, я сегодня musikalisch / Луна гремит, танцует Крест, танцует Рак / И ваше глупое название «товарищ» / Воспринимается порой чуть-чуть не так». Вот это мюзикалиш-состояние (через умлаут после «м»), в котором привычное название ориентира и обозначение курса на магистральных и проселочных распутьях «воспринимаются порой чуть-чуть не так», отчетливо проступает в строчках Крылова
Падал снег на Ленинский проспект
Божий сахар в черный чай дорог –
как зачин певца, обходящего вагон пригородной электрички. Или
По облакам над Пикадилли
Бежала кошка из Сиама,
Ее британцы полюбили,
Она теперь кому-то мама –
как киплинговская баллада, ставшая хрестоматийной в России. Или
Волнообразнее чем грудь царицы Савской,
Нетерпеливей пальцев Соломона,
Острей чем шпиль у Кайзера на каске,
Туманней очертаний Альбиона –
как не то вступление в эпос, не то мнемоническая считалка.
При желании можно искать смыслов в этих и других стихах. Они найдутся. Если угодно, и таинственные, и духовные, и «высшие». Подталкивающие к аналогиям – из областей изящной словесности, философии, средневековья, античности, авангардизма. На мой взгляд, не стоит. Смыслы – сами эти стихи, внешне не претендующие на серьезность, или логику, или мудрость. В них есть есть и та, и другая, и третья, только не в виде формулировок, а как колебание струн, натянутых в каждом слове и в цепочке их.
Струнный перебор легок, мелодия легкомысленна, вся музыка дурашлива. Но слова безжалостны, цепочки стегают больно. В первую очередь того, кто взмахивает ими, наткнувшегося на них, сплетшего, написавшего. Личность поэта, хочет он этого или не хочет, поселяется в стихах. Явственно. Всегда. Поэтика Юрия Крылова возникает из наложения одной на другую двух природ образности: заимствованной у реальности – и галлюнативной. Опиум в одноименном стихотворении такой же инструмент поступка, как политика. «Я вынес груз стихов и кокаина – / Зеркальный столик с патиной по краю», – это говорится уже от первого лица. Галлюцинации тяготеют к потустороннему, к постороннему, в котором отражается реально видимое. Париж, Европа, Вселенная в стихах Крылова – Париж, Европа, Вселенная одновременно того и этого света.
А дом наш каплями стекал и был как птица.
Столицей неба и земли. Где только зимы.
Где афродемоны и руссосерафимы
сидели каждый на своей пехотной мине.
Их бирюзовые глаза горели синим.
Они не знали красоты и прочей меры.
И то, над чем носился дух дышало серой.
И золотые буквы проступали
На кружевной от кружева печали.
Я не возьму на себя смелости сказать, запись ли это наркотического, алкогольного, сонного видения, или картина воображения, воспитанного особой поэтической наблюдательностью. В конце концов, четверостишие
Вот я стою по горло полный водкой.
Встал на носки, качнулся и затих.
Я – женские тела плывут как лодки.
Я – сам слегка заглядываю в них. –
подобного вопроса не вызывает: «качнулся» потому что «полон водкой», но «качнулся» туда где «тела плывут».
Так же, как между видением и материальной явью, размыты границы между жизнью и смертью.
тот монохромный парень закончен он погиб
он утонул в реке (такой же мертвой) Яузе
он стал ее состав еще – урина и карбид
а также компонент реки его фамильный Маузер
И смерть не жесточе жизни. В замечательном трехчастном стихотворении о гранатометчике Йохане Штирлице звучит авторская исповедь. Миропонимание поэта в форме личного признания:
Его в пыли потом пинали,
Топтали пятою колонною…
Его в дорогу закатали
Под Костромою? Под Коломною?
За что? – Не знаю, хоть убейте.
За то, как он играл на флейте?
«Я» поэта чувствует себя уютнее, не выходя на авансцену. Стихов от первого лица, говорящих о себе самом меньше, чем о ком-то. Точнее, о ком-то похожем на «я», но остраненным от него. Голос таких стихотворений проникает в душу по-другому, глубже, завораживающе. Это называется лирика. Без саможаления, без подделки.
Переведи меня на языки.
Переложи рукой в другую руку.
Черти слова, круги, значки, крюки,
я буду оставлять следы, как уголь.
Переведи меня. И доведи
до белого каленья, моря, света.
Из нор окопов в белые дожди, переведи,
чтобы остаться где-то.
Я не случайно и не шутки ради начал упоминанием о Крылове-классике. К нему мы привыкли в начальной школе, «Вороне где-то Бог…». Потому не замечаем, что в строчке этой рядом Бог и сыр. Творец, Вседержитель – и самый жалкий огрызок мироздания. Та же близость нездешнего с земным в стихотворениях, вызванных к жизни, к звуку, к музыке талантом и вдохновением Юрия Крылова. Других нет. Caetera desunt».
Фото Гелла СЛАБКО.
