Приговор для премьер-министра

Рубрики: [Книги]  

Двадцать лет назад первый & последний премьер-министр СССР Валентин Павлов перенес инфаркт. На следующий год, 12 марта 2003 года – обширный инсульт. 30 марта 2003 года Павлов ушел их жизни. Вспомнит ли о нем страна через год, когда родные будут отмечать эту печальную дату – 20 лет со дня кончины? Предлагаем отрывок из книги Евгения Ю. Додолева «Красная дюжина. Крах СССР: они были против», которую издательство «Зебра-Е» выпустило три недели назад, к XV Национальной выставке-ярмарке «Книги России».

ПРИГОВОР ДЛЯ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА

Премьер-министр Советского Союза Павлов потряс сограждан, когда в означенный момент было объявлено об обмене в трехдневный срок 50- и 100-рублевок старого образца. Как заметил мой коллега и соавтор Андрей Ванденко, Валентин Сергеевич таким путем решил побороться за оздоровление финансово-денежной системы страны. О рефлексах он вряд ли задумывался, все получилось само собой: сколько времени прошло, а при упоминании финансиста Павлова у многих законопослушных граждан б. СССР непроизвольно начинает выделяться желчь. Правда, физиология здесь ни при чем, скорее нужно говорить о психологии. Стояние в январских очередях 91-го, дабы обменять в сберкассах свои «гробовые» и трудовые, крепко врезалось в память. Об этом и беседовал «Новый Взгляд» с премьером в начале 90-х.

MONEY, MONEY, MONEY

– Валентин Сергеевич, как говорится, народ не поймет, если я не спрошу вас о том знаменитом обмене дензнаков. Сегодня вы по-прежнему считаете, что сия мера была экономически, политически и как угодно еще оправдана?

– Могу сказать одно: нас вынудили проводить эту меру в сокращенном варианте.

– Ой, пугаете! Если тот вариант, доведший до инфаркта иных сограждан, вы называете сокращенным, то каким же предполагался развернутый?

– Я сегодня не делаю секрета из того, что не один год вел практическую работу по подготовке реформы цен, заработной платы и денег. Заниматься этим я стал задолго даже до назначения на пост министра финансов.

За образец бралась денежная реформа 1948 года. Необходимость подобного шага была сформулирована мною еще в 84-м году. Работая в Госплане, я написал письмо в ЦК КПСС, где приводил аргументы, почему надо не позднее 88-го года проводить полномасштабную реформу. Позже, два года спустя, подготовленный мною материал рассматривался на совещании у Горбачева, но, как нередко у нас бывало, дальше слов дело не пошло, а зря.

– Кто же помешал вам провести реформу в полном объеме в 91-м?

– Так сложились обстоятельства. Возникла реальная угроза для денежного обращения страны, и я вынужден был пойти на обмен дензнаков вместо реформы.

– У этих обстоятельств есть конкретные имена?

– Естественно, но сегодня у меня нет в руках каких-либо вещественных доказательств, поэтому я предпочитаю не называть фамилий. Мне сейчас совсем ни к чему обвинения в клевете.

Что же касается экономики, то здесь с доказательствами проще. В процессе обмена было сдано и находилось в Сбербанке свыше тридцати миллиардов рублей, которые нуждались в объяснении своего происхождения. Представляете, какие суммы гуляли, обслуживая теневой оборот? Были случаи, когда скромный заведующий сельмагом из Узбекистана, получавший 80-рублевую зарплату, сдавал несколько десятков миллионов сторублевками. Понятно, что это не личные накопления. Самое любопытное, что люди эти, сдав деньги, за ними больше даже не обращались. Это не считая того, что в установленные сроки вообще не были предъявлены свыше 12 миллиардов рублей.

КОВАРНЫЕ ПРОИСКИ ЗАПАДА?

– Помню шоковое состояние, когда в интервью газете «Труд» вы обмен дензнаков объясняли происками Запада, в огромных количествах заполучившего наш «деревянный».

– То, что наши деньги перекачивались в иностранные банки, теперь, по-моему, никто не отрицает. Процесс этот продолжается по сей день. Естественно, речь не о том, что миллиарды вывозятся в мешках за границу. Хотя такой способ, в общем-то, существует. Но это уже скорее журналистский прием. В этом нет необходимости, существуют более действенные способы. Вспомните о 140 миллиардах фильшинско-силаевского дела, о беспрецедентных чеченских авизо. Принцип используется один и тот же, он давно известен и отработан, но он невозможен в нормальной системе. Когда же идет развал, ловить рыбку в мутной воде проще. Как говорят, не искушай вора без нужды. Вот я попытался устранить лазейки, спрятать соблазны.

Почему сегодня (напомню, беседа 20-летней давности – Е.Д.) никто не кричит о грабительском курсе доллара к рублю? Думаете, не понимают наверху, что включен насос, высасывающий богатства из нашей страны за бесценок и закачивающий нам рост цен? Все знают, но молчат. Я же мириться не хотел.

– Вы говорите об экономической стороне дела, я же хочу затронуть нравственный аспект. Вы без колебаний брались за проведение непопулярных мер?

– Понимаете, у меня выхода не было. Конечно, дать возможность противнику превращать тебя в объект ненависти миллионов людей мне не хотелось, но здесь я бессилен оказывался что-либо сделать. Многое зависело от того, как средства массовой информации поведут кампанию. Я ведь знаю, формула вашей журналистской работы заключается, по сути, в одном вопросе: мы его сейчас любим или нет? Меня, очевидно, велено было не любить. Проанализируйте непредвзято, какие аргументы приводятся сегодня в пользу необходимости либерализации цен и какой шум подняли в апреле 91-го, хотя то, что делал я, и то, что творится сейчас, просто несопоставимо. Может, вы уже забыли, но я тогда и компенсации выплатил, и вклады индексировал… Я уж не говорю о том, что никто из простых людей с этим достопамятным обменом не пострадал.

– Не скажите! Сколько нервов люди потратили.

– А чего нервничать? В итоге всем все обменяли. Но, кстати, раз уж вы об этом заговорили… Вы знаете, что в первый день обмена Моссовет во главе с экономистом Поповым до обеда заседал, не давая сберкассам команды начинать обмен. Потом пытались объяснить это отсутствием достаточного количества наличности в Москве, но я-то знаю, что причина совсем не в этом. Оппозиция действовала по принципу разрушения. А разрушать – не строить, это проще.

Я же брался за восстановление, за чистку авгиевых конюшен, не рассчитывая при этом на особое понимание и сочувствие. От чистильщика конюшен всегда плохо пахнет, пока он еще отмоется после работы… Затевая в 85-м перестройку, мы прекрасно понимали, что необходимы изменения не только в общественной сфере, но и в вещественно-материальной структуре. Однако ведь нельзя добиться результата, не затронув ничьих интересов. Вопрос главный – чьи интересы защищаются, чьи ущемляются.

– Словом, ролью проводника антинародных мер вы не тяготились?

– Полагаю, слово «антинародные» вы взяли в кавычки? Я знал, что эти меры необходимы, поэтому и шел на них сознательно. А тех, кто представляет подлинные интересы народа, а не выдает за них личные, я не ущемлял.

ГАЙДАРА СДАЛИ КАК И ДРУГИХ

– Почему-то кажется, что вы, не разделяя экономическую политику Егора Гайдара, должны, наверное, симпатизировать ему чисто по-человечески. Ему на посту премьера тоже было не сладко.

– Я еще в январе 91-го публично заявил, что Гайдар приговорен, его сдадут точно так же, как сдали других. Когда сдадут и по какому поводу, вопрос технический, эти обстоятельства обязаны волновать самого Егора Тимуровича. Гайдара использовали на одноразовое мероприятие, думаю, он с самого начала все прекрасно понимал. Полагаю, между ним и Ельциным существовала определенная договоренность, иначе я не могу это объяснить логически. Хотя порой действительно я смотрел на некоторые шаги российского руководства и не в силах был понять, где недостаток профессионализма, а где не афишируемая закулисная интрига. Если уж говорить до конца откровенно, даже теоретические обоснования творимого сегодня не выдерживают никакой критики. Попытки доказать, что идея, мол, правильная, но реализация хромает, несостоятельны. Даже с точки зрения монетаристской теории все делается неверно. Право, мне неловко об этом сейчас говорить… Скажут: критиковать проще…

– И все же: ваш вывод.

– Мне трудно судить об истинных мотивах, стоявших за всеми этими соглашениями в российском руководстве. Во всяком случае, если говорить, что провозглашается на словах и что делается на практике, – это совершенно разные, не состыковывающиеся вещи.

– И Черномырдину вы не даете шанса?

– Опять-таки: для того, чтобы строить прогнозы, надо знать, на каких условиях он пришел к Ельцину. Если судить по тому, что Виктор Степанович не поменял ни одну ключевую фигуру из прежнего правительства, то вряд ли тут что-то получится. По крайней мере, пока не было шагов и заявлений, заставляющих думать об обратном. Сейчас-то речь идет не о сползании, а о скольжении в пропасть, остановить которое можно только с помощью экстраординарных действий.

– Собственное премьерство вы временными рамками ограничивали? Не чувствовали вы себя этаким лейтенантом, который в условиях настоящего боя живет несколько минут?

– Лейтенантом или не лейтенантом, но я понимал, что долго мне не усидеть, поэтому и спешил сделать самое необходимое. И все же я надеялся, что сумею изменить ситуацию к лучшему. Поэтому, кстати, и согласился участвовать в ГКЧП. Другого шанса побороться за спасение страны я не видел. Понимаете, ситуация в экономике давно носила характер чрезвычайщины. Если помните, сразу после моего прихода в кабинет министров началась серия забастовок с политическими требованиями. Почти месяц я вынужден был заниматься только этим. Пришлось идти на крайние меры, чтобы не остановить металлургию, энергетику. Тогда только за один месяц мы получили 8-10 процентов спада промышленного производства. И все же нам удалось выбраться из пике. К осени (речь о 1991 годе – Е.Д.) должен был начаться некоторый подъем.

Ё-ХО-ХО! И БУТЫЛКА ВИСКИ

– Однако осени предшествовал август…

– Я же говорил вам, что введение ЧП в добывающих отраслях всерьез обсуждалось, начиная с апреля 91-го. Поэтому неумно изображать ГКЧП как плод опьяненного воображения группы мужиков, собравшихся как-то вечерком покалякать о жизни.

– Согласие войти в комитет вы когда дали?

– Идея ГКЧП вообще возникла в ночь с 18 на 19 августа.

– Вам не кажется, что эти слова противоречат сказанному минутой ранее?

– Не кажется. Одно дело – обсуждать чрезвычайное положение в экономике, другое – создавать ГКЧП для выхода из кризиса. Что бы Степанков ни силился сочинить, но все свидетели и обвиняемые по нашему делу в один голос говорят, что до 18 августа о ГКЧП речи не было. Что же касается моих контактов с другими ГКЧПистами, то они, конечно, были. Положение в стране к этому обязывало. Я могу вам, например, сказать, что давал поручение Крючкову, и мы использовали службу безопасности для решения некоторых экономических вопросов. Это в России все перевернулось, а Крючков, скажем, обеспечивал мне контакты в Южной Африке и Южной Корее. Через свою сеть, разумеется. Мы об этом прежде никогда не говорили и не писали, но пользовались подобными каналами очень активно.

– Может, расшифруете, о чем речь, а то звучит больно таинственно.

– Мы договаривались о закупке четырех миллионов тонн кукурузы в ЮАР, риса в Южной Корее, о получении там же миллиардного кредита. Практически все те кредиты, которые так и не смогли получить российские власти, были проговорены нами. Могу уверенно сказать, что мы бы их выбили. Моя убежденность строится на том, что я всегда уделял достаточное внимание экономической разведке и предпочитал не клянчить и выпрашивать, а строить партнерские отношения, договариваться на равных, даже если и через КГБ СССР.

– Вернемся к ГКЧП. Ваше участие в деятельности комитета было весьма непродолжительным (даже на фоне его трехдневного существования) и, как бы помягче сказать, странным. Насколько известно, вы не занимались разработкой экономической программы ГКЧП, поприсутствовали на первом совещании вечером 18 августа, на следующий день провели заседание кабинета министров и – все? Степанков объясняет это вполне определенной причиной: у вас был гипертонический криз вследствие крутого… запоя.

– Не стесняйтесь произносить это слово. Если генпрокурор решается его написать, почему бы журналисту не повторить? Дело тут вот в чем. Степанков постоянно занимается тем, что пытается навести тень на плетень. Достаточно взять один ключевой момент: с чем поехали к Горбачеву, знал он или не знал. Генпрокурор все время говорит о том, что существовало два варианта: или Горбачев подписывает указ о введении ЧП, или подает в отставку. Варианта действительно было два, но… Михаилу Сергеевичу предлагалось самому подписать указ или поручить это кому-то другому. Есть разница между правдой и тем, что говорит Степанков?

Похожий сценарий развития событий Горбачев разработал еще в марте, когда в Москву вводились войска. Михал Сергеич в любой ситуации, прежде всего, хотел остаться в белых перчатках и на белом коне.

– Из ваших слов вытекает, что вариант отказа Горбачева не предусматривался. А как же тогда объяснить раздражение, с которым вернулись Бакланов, Шенин и Болдин из Фороса, как прокомментировать их слова о том, что «мы засветились»?

– Я таких слов от них не слышал. Вы, очевидно, черпаете информацию из книги господина Степанкова? Я знаю другое: слово «засветились» активно вписывал в протокол допроса мой следователь, впоследствии отстраненный от дела за «упущения в работе». Мне даже пришлось тогда протестовать по этому поводу.

Чтобы закрыть эту тему, советую проанализировать ход событий в марте и августе 91-го. Вы увидите: схема одна, единственное отличие – в марте Горбачев отсиживался в Кремле, а в августе предпочел удалиться в Форос.

ПАВЛОВ. POST SCRIPTUM

Последний раз экс-премьера, которого из-за его стрижки звали «свиноежиком», я видел на съемках «Пресс-клуба», куда его, вместе с двумя другими героями этой книжки (Баклановым + Шениным), привел автор этого «нововзглядовского» интервью Андрей Ванденко. Я почему-то приехал на съемки с Градским (по-моему, мы с женой тем вечером просто бухали у Александр-Борисыча дома и он поехал с нами за кампанию, что называется). Там я впервые, кстати, узрел 24-летнего Диму Быкова, которого сейчас бы никто не узнал – моя супруга обозвала начинающего публициста «розовощеким Керубино». Он был самым активным, поскольку носил титул «дежурного по клубу».

На ГКЧП-заговорщиков наезжали все собравшиеся журики и те огрызались вполне достойно. Но вот в какой-то момент Павлов завелся по-настоящему. Потому что накануне в «МК» на первой странице была опубликована невероятная лажа: якобы премьер Советского Союза торговал в Стокгольме командирскими часами, чтобы срубить сотню баксов себе на вискарь. Нервничал он сильно. Я внимательно, стоя у входа (сесть мы отказались) наблюдал за этими разборками. Потому что знал, что активно сотрудничавший с Лубянкой автор гаденького пасквиля Саша Минкин сидел в метре от взведенного словно курок револьвера экс-премьера. Впрочем, заметка была опубликовано под каким-то псевдокитайским псевдонимом типа «Мин Кин».

После того как один из подонковатых «пресс-клубовцев» сказал только что освобожденным узникам: «Вы – дерьмо!», троица покинула съемочную площадку. И тут слово взял Градский, потребовав, чтобы журналист принес извинения. Тогда, собственно, и прозвучало сашино словечко «журналюги». Стрела попала в цель. Поджала губы прелестная Кира Александровна Прошутинская и стала обращаться к «отцу советского рок-н-ролла» не иначе как «певец Градский», всячески подчеркивая, что его, мол, дело петь, а не рассуждать. Однако при монтаже его пассаж все-таки не выкинула, потому что (как блистательный профессионал) прекрасно поняла: это единственное живое слово, которое прозвучало в ее передаче. Быков тогда очень рассердился, приняв, видимо, этот нелицеприятный эпитет на свой личный счет. Кстати, мне тогда довелось обсуждать сакраментальный термин с одним из самых заметных совжурналистов Андреем Мальгиным, и редактор «Столицы» однозначно трактовал словечко «журналюги» как нечто похвальное. Крутой, мол, такой, настоящий репортерище.

После той передачи все ведущие газеты дружно «отбились». Причем старшие представители профессии (такие, как Александр Аронов, Лева Новоженов и другие) отреклись от гениальной непосредственности непосредственного (именно так!) Градского, написав, что он-де «пал», «утратил» и т.д. Оказавшись впоследствии в одном круизе, Градский с Новоженовым ни разу не поздоровались. Точнее, Саша не замечал Лёву. Однако за кадром остался тот факт, что Градскому оборвали телефон все: от именитых друзей до знакомых сантехников, поздравляя с немузыкальным, но великолепным выступлением. Это был успех. Настоящий успех. Любопытно. Ведь дело не в народной любви к ГКЧП, за представителей которых Градский тогда косвенно вступился, а в искренности человека, который отреагировал на ситуацию естественным для себя образом, не задумываясь о том, как и что нужно сказать. Именно эта непосредственность и подкупает того, кто «потребляет» средства массовой информации. Ведь помимо маленькой и подонковатой тусовки «журналюг», которая путает (в силу туповатости ее представителей) свой местечковый обмен мнениями с гласом народа, существует и сам народ. Он лишь малой своей частью отзывается на те или иные публикации, а в массе потребляет увиденное по ТВ и прочитанное в газетах, оставаясь при своем, неведомом журналистам и социологам, мнении. Единственным реальным проявлением народной любви и одобрения можно считать, пожалуй, лишь тираж издания. И здесь, пожалуй, действительно уместно по-комсомольски звонкое: «В России нет еще пока газеты круче, чем «МК». Перефразируя Костю Кинчева, «все в жизни рок-н-ролл». В том числе и журналистика. Одних любят, других – нет. Конечно, все особо тонкое и изысканное недоступно большинству, но именно это обстоятельство дает возможность рядиться под талант любой суетливой бездарности. И списывать отсутствие популярности, «любимости» за счет отсутствия вкуса у нас с вами, которые вольны любить или не любить, потреблять или не потреблять то или иное произведение искусства или массовой культуры. Слава Богу, не все «журналюги» готовы рассуждать о том, в чем не компетентны. Не все в качестве единственного своего достоинства дают длинный перечень фамилий уважаемых людей, с которыми в жизни довелось познакомиться. Так, был один поэт, переводчик и литературовед по фамилии Найман, который в постперестроечные годы объездил весь мир, читая лекции о том, как он в молодые годы был лично знаком с Анной Ахматовой и являлся даже ее любимцем. Жаль, когда не приходится гордиться личными достижениями. Вернее, единственным достижением является список достойных знакомств. Все это безнадежные прихваты, которые пускаются в ход, когда нет истинной уверенности в себе, нет способности к самовыражению, нет чувства собственного достоинства, но есть дикий страх: «Что будет со мной, если каноны рухнут?».

Кстати, Саша Градский очень потом сдуржился с Прошутинской (+ Анатолием Малкиным): у них ныне дачи рядом в Новоглаголево (мы все тогда, в 1994 году накупили там участков).

А про взведенность Павлова я упомянул потому, что он из-за этого (своего взрывного нрава) и умер. Ну и алкоголь, конечно. Сердце не выдержало.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Ментовской менталитет и другое
За Анечку
«Синелатино» в Тулузе
Сбербанк на Бакулева, 2
Супертанго с Поэтом
Крылов. Другой. Наш
Очень медицинская история


««« »»»