Редкая смелость: взять сегодня пьесу Блока, самую архаичную и забытую, в обозримом историческом интервале на сцене не появлявшуюся, и сделать из нее спектакль, лишенный какого-либо коммерческого налета, и тихо играть его в маленьком театре на самой окраине Москвы. Нет, вам, я уверена, не упомнить больше ни одной постановки “Песни судьбы”, которую даже Станиславский не рискнул поставить, хотя и загорелся поначалу такой идеей.
Так что же за смельчак выискался сегодня? А вот Михаил Мизюков, художественный руководитель Историко-Этнографического театра, стоящего близ станции “Лосиноостровская” Ярославской железной дороги. Конечно, смельчак, осуществивший очередную романтическую попытку освоения на сцене блоковской драмы. И столь же безумную, как и многие, многие другие, стремившиеся предать блоковские тексты театральной сцене. Ведь эти двое, Блок и сцена, были вечными антиподами, и на все происки сцены блоковские пьесы отвечали надменной непроницаемостью, упорно избегая театральной расшифровки.
Вот и “Песня судьбы” принадлежность литературы, но разве зрелища? Сия пьеса – это чистый стих в прозе и чистый символизм. Условные образы, мистика, вещие звуки и сны. Гигантские ремарки, живописующие картины природы и времен года, запахи ветра, горение звезд, призрачный свет и провидческие чувствования.
А сами герои? Герман, Мать, Елена, Друг, Монах, Фаина, Коробейник, Толпа – не есть ли они ходячие символы, обобщенные субстанции? Герман уходит из тихого белого дома, где он безмятежно жил с женой Еленой: “Слышите, – я должен был уйти из этого тихого дома, от этого безысходного счастья! Потому что ветер открыл окно, монах пришел, сны приснились, незнакомое ворвалось… Да, я ушел из дому, я понял приказание ветра, я увидал в окно весну, я услыхал песню судьбы!” Его манит роковая красавица Фаина, искус жизненной мятежной стихии: “Ты знаешь меня?” – “Не знаю”. – “Ты найдешь меня?” – “Найду”. И монах тоже твердит вслед: “Да разве можно живому человеку мирно жить?.. посмотрит вдаль – так и тянет его в эту даль…” И Герман, не принадлежащий никому, ни той, что ждет его в тихом доме, ни той, что зовет в неведомую даль, ни себе самому, человек, себя не знающий, застывает в центре снежной степи. “А куда тебе надо-то?” – вопрошает его Коробейник. – “А я сам не знаю”.
Тут вечное томление человеческого сердца как константа бытия. Между долгом и свободой, тишиной да бурей. “Ну, сердце, бледный фонарь, указывай путь!” Дьявольски сложно предать сей сюжет сцене и “вочеловечить” все эти страстные, трубные, полные тоски и метафизики речи, посылаемые героями прямиком в бесконечность.
Историко-Этнографический театр поставил эту пьесу честно и простодушно, в каноне романтического отношения к Блоку. Белое тревожное убранство сцены, тревожные тени кругом, тревожный дрожащий музыкальный фон и даже причудливые холмы под ногами актеров – все точно, аккуратно и трогательно рисует “символический” мир.
Собственная же тропа к пьесе обнаружилась в фольклорном элементе, неожиданно наполнившем эту декадентскую драму. Спектакль оказался любопытной смесью символистского пафоса и русской этнографической стихии. Обрядовый антураж сопровождал все блуждания Германа на его тревожном пути: девушки в народных костюмах крестили, пеленали, пели и благословляли его, являя собой белые домотканые видения редкостной красы. Вещие гадания Фаины происходили также при свечах и в сопровождение девушек в русских рубахах, которые потом надевали на нее белый венчальный венок с длинными лентами… Это странное сочетание символистской сюжетики с обрядовым действом отражало, собственно, сам способ мышления Историко-Этнографического театра. Подтверждая органичность и природность его собственной специфики.
Германа играл сам Михаил Мизюков – красивый и русоволосый, сошедший прямо с блоковских страниц, вылитый Герман. Владеющий свободно и нотами инфернальными, и нотами земными, сочетающий в себе слабость и силу, поэзию и безумие, смятение и покой. Его спутники были достойны и его, и всей блоковской драмы. Елена (Светлана Щеголькова), Мать (Ольга Ткачева), Друг (Дмитрий Колыго), Фаина (Наталья Михайлова), Монах (Владимир Абаньшин) вполне освоили специфику обитания этой пьесы, пребывая одновременно в двух ипостасях – поэтической и земной.
Ольга ИГНАТЮК.
На снимке: сцена из спектакля.
