Евгений Додолев!
Хочу поблагодарить Вас за предоставленную мне, хоть и в “подвале”, но возможность что-то “сказать” в интервью Я.Могутину, а также хочу предложить «Новому Взгляду» небольшой текст. Если он подойдет Вам, то предлагаю вообще рубрику – “Взгляд натурализованной француженки, которая больше не просит прощенья”, или “Взгляд экс-плохой девочки”, или “Записки пострадавшей”… что-то в этом духе. Я готова с большой зло-радостью делиться с читателем своим видением и восприятием социально-политических событий и феноменов. Скорее, короткие эссе, чем журналистские тексты – то, что я писала для газеты “Интернациональный Идиот” в Париже.
С наилучшими пожеланиями
Наталья МЕДВЕДЕВА.
Франция, Париж.
От редакции. Эта “штучка” написана французской писательницей русского происхождения, женой Эдуарда Лимонова Н.Медведевой под впечатлением от последнего визита в Москву, когда у Натальи “увели” все личные вещи…
МОЙ ЛИЧНЫЙ РАСИЗМ
“Элвис был героем для большинства,
Никогда не значил ни х… для меня.
Законченный расист был этот х…сос в натуре.
Мать его ё.., и Джона Вэйна туда же,
Потому что я Черный, и Я горд”.
(Из песни “Борись с силой” группы “Враг народа”).
Никто, разумеется, не помнит о краже “вещичек” у “женщины”, как сообщила т. (тетя, не товарищ же!) Корупаева в “Курантах”. Потому что “не удивительно, что в Москве, в центре города, в субботу могло такое произойти…” А с того времени уже столько раз была суббота. Русские тети (да и дяди) не удивятся и войскам НАТО, марширующим по Москве – в центре города, в субботу…
Без “вещичек” вернувшись в предрождественский сияющий Париж, “женщина” тоскливо прогуливалась по этому празднику, который всегда с вами, но не совсем ваш. Но ждать конца января и распродаж для возобновления гардероба “женщина” не хотела. Она выклянчила у мужа-писателя денег, потому что он хоть и сидит целыми днями на Елисейских в кафе и собирается переезжать в фешенебельный район, денег у него немного, – и поспешила на Блошиный рынок в Монтрой.
Остановки за три до Ворот Монтроя, на самой длинной ветке метро в вагонах становится очень смугло. 20-й район – “сложный”, это восточная окраина Парижа, где селятся эмигранты, “проло” (работяги), те, кому красная мэрия дает квартиру. Вдоль безобразной автомагистрали тянется Блошиный рынок – вполне соответствующий району. На Блошином продают не только вшиво-блошиное, здесь торгуют и абсолютно новыми вещами, от гвоздей до ковров… Но “женщину” интересовали именно те вещи, что кучами навалены и над каждой на веревочке болтается картонка, а на ней от руки написано – 15, 10, 5 франков. От руки… араба. Потому что владельцы куч – в основном арабы. Но это “женщина” заметила не сразу – была под впечатлением блошиного изобилия. И понадобилось минут двадцать, чтобы пообвыкнуть. Вначале к вещам подороже как-то тянет.
Вот куча с указателем 50 франков. Торчат отовсюду рукава, штанины из кожи, замши и меха – натурального, разумеется. Здесь всем глубоко плевать на охрану животных, тем более, раз уж дохлые, не оживишь! Женщина проталкивается, слегка даже агрессивно, как в Москве на подходе к эскалатору. И вдруг прямо у нее над ухом как заорут: “Все по 20! Все по 20!” И даже те, что не были рядом с кучей, немедленно к ней бросились, ринулись, напирая на тех, что совсем близко, и все стали хватать, тянуть, выдергивать и крепко зажимать, не отпуская, не важно что, главное – схватить и не отпускать, потому что ведь 20 франков! Ну, это как в Москве два рубля! Если даже не два, а двадцать, то все равно один черт, ничего не купишь, кроме пятнадцатикопеечной монетки. Это когда “женщина” в Москве должна была звонить в ОВИР и плакать, что визу украли, ну и монетки не было, ой, а телефон оказался на другой стороне улицы и ее никак не перейти, так что пришлось прицепиться к слепому дяденьке и только под видом сопровождающей “собаки” и остановить весь этот деловой транспорт столицы России…
И вот под вопль, оповещающий, что цена снижена аж до 20 франков, она огляделась и увидела, что вокруг одни арабы. Да еще эта музычка отовсюду, из маленьких приемничков раздается: “Я Мустафа! Я Му-у-ста-фа!” “Женщина”, схватив белые лайковые штаны, как-то непроизвольно вспомнила московский Центральный рынок. Как в кино флаш-бак, когда сцену прошлого показывают в тумане, – так и здесь “женщина” все увидела-припомнила в своем кино! И, собственно, даже персонажей не надо было заменять. И здесь, и там – темнолицые. И там, и здесь – говорят с акцентом. И как на Блошином она бы не могла различить, кто алжирец, а кто тунисец, так и на Центральном ей было трудно понять, кто азербайджанец, а кто армянин, кто грузин, а кто чеченец…
Она на Центральном своего мужа терроризировала, постоянно вскрикивая: “Ой! Ай! Ноу!”, сваленная наповал ценами, все время его за руку хватала, то есть не давала ему руку в карман запускать и деньги доставать – деньжищи! Отговаривая купить! Муж-писатель ее в конце концов послал погулять в другие ряды. А сам купил два кило мяса, из которых оказалось полкило костей мелкораздробленных. Наверное, те, кто деньги принимает, не обязательно должны уметь разделывать мясо… А “женщина”, в испуге озираясь и шарахаясь от предлагаемых со всех сторон киви и ананасов, и вспомнила свою розовую юность, проведенную на Невском проспекте. Там у Гостиного двора эти молодые люди – ну, может, их папы – тогда не предлагали, а просили: “Дэвушка! Дай познакомиться!” А между собой: “Какой ног! Ты выдэл этот ног?!” “Женщина” в ту пору была еще наглее и менее труслива, и она только сильнее дрыгала этой самой “ног” и устремляла ее дальше по Невскому. Вообще-то она помнила, что и тогда эти люди, то есть их папы, тоже что-то продавали – кажется, мимозу в чемоданах и мандарины. Не сравнишь, конечно, с тем, что вырастили их сыновья! Но и с ценами не сравнишь…
Когда ее муж-писатель уехал из Москвы, “женщина” опять пришла на Центральный – не потому, что.., а потому, что кушать хотелось, и рынок был ближе всего к квартире, при переезде с которой “женщину” как раз и обокрали. А переезжать пришлось, ибо с квартиры выгнали якобы за “группен секс”. “Женщина”, правда, по-немецки не говорила, только на трех языках, но ей объяснили, что выпирают за оргии, которые она якобы устраивала и на которые хозяйку квартиры не приглашала. Вот идиотка! Хозяйка провела полночи без сна за чтением Лимонова, но не публициста, а романиста, автора “Палача”. Сами понимаете, какой тут сон, а еще там у персонажа такое же имя, как у “женщины”, так что в разуме хозяйки вообще все помутнело, и она, от греха подальше, попросила “женщину” очистить помещение… Ну, а обокрали “женщину” потому, что это и “не удивительно”, как сообщила товарищ Корупаева. В милиции, правда, попросили указать, что сама, мол, утеряла. Документы. Про вещи, разумеется, и не говорили. В своем уме?! О краже вещей заявлять… В ее сольный визит на Центральный к “женщине” темнолицые продавцы обращались уже с куда более откровенными предложениями. И в отличие от Блошиного никто не вопил, объявляя о снижении цен. Ни-ни! Ни за какие ваши прекрасные глаза и губы, о которых сказали ей, никто не собирался снижать цен. Ей нужен был букет цветов – так хоть бы один лишний цветочек вложили, нет! Сбежалась целая куча продавцов, темнолицых мужчин, и ни один от своего имени не предложил цветка. Даже самый главный, которого все-все знали – Алик рыжий, лично упаковавший букет, ничего не предложил “женщине”. Он только сделал вид, что хочет что-то дать, и позвал ее к прилавку поближе. Она доверчиво так, знаете ли, приблизилась, а этот рыжий черт взял и чмокнул ее в щеку! Если бы такое произошло при покупке белых штанов на Блошином, она тут же дала бы в смуглую морду негодяю! Не обращая внимания на то, что кругом одни темнолицые люди. Но в Москве она испугалась и почувствовала себя нацменьшинством, как в нью-йоркском сабвее по дороге в Бронкс или в Париже на Барбез-Рошешуар, где самое большое “Тати” и одни арабы, арабы, арабы и русские с поляками, а если и есть армяне, они все за арабов принимаются… Она не дала сдачи обидчику.
Хотя могла таким образом отомстить и за прошлое. В ее первый визит на родину она доверительно разговорилась с шофером такси – армянином. Рассказывала еще ему о своих друзьях армянских, музыкантах из Лос-Анджелеса, о том, как она пела их народные “Царикне” и “Кхарц”. Так тот шофер тоже ей никаких поблажек! А наоборот – подставил ее! То есть дал наколку каким-то своим друзьям-жуликам, и у нее все франки и даже рубли из сумочки в ресторане свистнули. О каком братстве можно после этого говорить?! Вы им их национальные песни, а они вас подставляют! Вы им, можно сказать, нравитесь, а они вместо скидки на букет – полторы тысячи заплатила! – в щеку чмокают. А вдруг откроют, что СПИД-таки передается через поцелуй? Вы приезжаете хоть и на бывшую, но родину – пусть вам и дали французское гражданство – вы от этого французом не станете, и вот вы, казалось бы, “у себя дома”, а? Цены устанавливают и контролируют иностранцы! Потому что они ведь сами захотели быть иностранцами, чего уж там! И не пущают тех, кто с ценами ниже, чем у них.
“Вот он, суровый закон свободного рынка. Теперь его поистине можно называть черным!” – такие не братские мысли, не гуманные и не соответствующие кодексу прав человека промелькнули у “женщины” на Блошином рынке. Она, правда, была несколько озадачена отсутствием злости на арабов: “Оттого ли это, что я всего лишь натурализованная француженка, то есть, как и они, иностранка? Или это оттого, что торгуют они поношенным барахлом за мизерные цены, а там продуктом люкс за люкс-цены? И куда смотрит Москва?!” Но Москва смотрит в Люксембург, как рассказывала одна деловая и тоже уже иностранная, потому что из Минска, женщина, делающая деньги в Москве и областных городах: “Конвертирую – и в Люксембург! Конвертирую – и в Люксембург!”
С белыми брючками “женщина” возвращалась домой и уже на лестнице увидела соседского мальчика, колупающего со стены штукатурку. Видимо, он все время это делал, потому что в этом месте на лестнице всегда были ошметки краски… “Какой мерзкий черный мальчик!” – подумала “женщина”. Потому что он был темнолиц. Да чего уж там, негр он был! С Гаити. И мама его – гаитянка. “А к белому мальчику, помимо мерзкого, какой бы я эпитет добавила?” – “Женщина” не успела додумать, потому что уже пришла домой и стала показывать мужу белые брюки и рассказывать о своих не братских мыслях. Потом она поставила недавно приобретенную пластинку с песней, текст которой приводится в самом начале. И она стала перечислять: “Мухамед Али не мой герой, Джэсси Джексон тоже нет, Маджик Джонсон тоже нет, Натали Кол тоже нет, но я не могу отказаться от любви к Джэймсу Брауну. Значит, я все-таки не расист”.
Вечером в новостях объявили о начавшемся “эффекте Паскуа”. В связи с победой правых на выборах министром внутренних дел Франции был вновь, как и в 86-м году, назначен Шарль Паскуа. Это он как раз ввел в существующие уже 12 видов французской полиции новый, используемый против демонстрантов. Отряды полицейских на мотоциклах с большей эффективностью могли преследовать участников протестов и даже в совсем узеньких улочках, нагоняя их и лупя дубинами. Полицейские, видно, были очень рады возвращению Паскуа и в течение первой же недели правых у власти убили “по ошибке” нескольких арабов. “Женщина” негодовала. Арабы тоже. Тем более, в Лос-Анджелесе ждали приговора полицейским в деле (по избиению черного) Родни Кинга, и население потихоньку вооружалось. Очереди в оружейные магазины, показанные в новостях, видимо, накаляли страсти в душах темнолицего населения Парижа. И “женщина”, сочувствующая им, заключила, что она не только не расистка, но даже и не ксенофоб.
Она никак не могла уснуть и встала ночью покурить, взяв на кухню первую попавшуюся газету бывшей родины. Это ее муж-писатель все время читал их, накаляя в себе страсти. И она стала искать – как же называется это ее качество? И нашла! Такое слово несимпатичное, придуманное каким-то веником. Совковость! То есть – страсть к справедливости. Да-да, именно этому учили в “совке”! Правда, и в Библии об этом говорится. Но так как XXI век еще не настал, а именно он будет спиритуалистическим, заботящимся о духе, ну и о справедливости, как завещал Андре Мальро, “женщина” была впереди своего времени.
Наталья МЕДВЕДЕВА.
