Не уверен, что сегодня найдется хоть одна газета, которая предоставит свои полосы для развернутой беседы с ГКЧПистом. Разумеется, издания, вообразившие себя оппозиционными, – “День”, “Правда”, “СовРоссия”, “Гласность” и тэ дэ – не в счет. А остальным – заподло. Как говаривал незабвенный людовед Евгений Сазонов из клуба “12 стульев”, это – дурной моветон.
Словом, слабо независимой демократической печати (заметьте, пишу без кавычек) дать трибуну путчисту. Это все равно что перейти рамки дозволенного, нарушить незыблемое.
А для «Нового Взгляда» правила не писаны. Считайте, что у нас врожденный дальтонизм, мы не различаем цвета и оттенки: что коричневый, что голубой, что красный – все едино. Главное для «НВ» – человек. Поэтому мы и предполагаем опубликовать к открывающемуся 14 апреля процессу по делу ГКЧП серию бесед с теми, кому предстоит сесть на скамью подсудимых. Пусть люди выскажутся. Не все же в одни ворота играть. Более того, по традиции мы никак не станем комментировать слова интервьюируемых. Разбирайтесь сами.
Первый визит – к Олегу БАКЛАНОВУ. Министру общего машиностроения СССР, куратору ракетно-космического комплекса страны, секретарю ЦК КПСС, заместителю Председателя Совета обороны Советского Союза, члену ГКЧП… Все титулы, как вы понимаете, с приставкой “экс”…
Разговор получился рваный, перескакивающий с одного на другое. Олег Дмитриевич слишком долго молчал. Сделаем поправку на эмоции человека, двадцать дней назад вышедшего на волю после полуторалетней отсидки в “Матросской тишине”…
ПРЕЛЮДИЯ
– Суевериями не страдаете, зековские тапочки примерить не боитесь? Тогда берите вот эти, теплые… Я в них в камере из угла в угол столько километров отшлепал.
– Что это за псина грозная у вас за дверью лает?
– Овчарка. Я вам потом ее покажу. Замечательная собака! Никак не поверит, что хозяин вернулся. Гранд спит в комнате у сына, а по ночам все ко мне бегает, проверяет: никуда я не делся?
…Извините за беспорядок в квартире. Сами понимаете, жене пришлось продать кое-что из вещей, пока я сидел. А это мой архив неразобранный, я велел никому из родных его не трогать, у самого же руки до всего еще не доходят.
“ГОРБАЧЕВ ВСЕ ЗНАЛ!”
– Олег Дмитриевич, вы, пожалуй, самый незаметный из членов ГКЧП. Помню, в августе 91-го одна из западных газет даже по ошибке напечатала фото писателя Григория Бакланова вместо вашего. Вы сознательно стремились оставаться в тени?
– С 49-го года и до конца 80-х я работал в оборонной промышленности. Мы, создатели военной техники, приучены были не высовываться. Я считал, что есть идеологи, которые все расскажут и покажут, а мое дело не нуждается в свете юпитеров. Только в “Матросской тишине” я понял, что совершал большую ошибку, избегая прессу. Сегодня я уже другой – готов к контактам, готов говорить правду.
– Тогда давайте “от печки”. Как развивались события, предшествовавшие созданию ГКЧП?
– 18 августа вместе с товарищами я прилетел к Михаилу Сергеевичу в Форос. Мы с ним обо всем договорились, все было ясно, а дальше… Горбачев объявил нас изменниками Родины. Вы верите, что я изменник, верите? Я, который… Это гнусная ложь! Горбачев вместо того, чтобы сохранять государство, предпочел спрятаться, уклониться и отсиживаться.
– Вы утверждаете, что поладили с Михаилом Сергеевичем. Между тем, по словам Горбачева, тогда, в Форосе, он обозвал вас мудаками и выгнал вон.
– Горбачев вообще очень много говорит и пишет, он хорошо умеет крутить фактами в зависимости от ситуации. Я не хочу вступать сейчас с ним в заочную полемику.
– И все же: вы в состоянии уверенно заявить, что Михаил Сергеевич заранее знал о планах ГКЧП?
– Не могу сейчас ответить вам, тут есть некоторые тонкости.
– Но вы же сами продекларировали готовность говорить правду.
– Ладно, если коротко, скажу: Михаил Сергеевич обо всем знал. Он был крестным отцом всех последующих событий.
– В том числе ведал и о списочном составе участников ГКЧП?
– Нет, но он знал, что все его ближайшее окружение поддерживает меры по наведению порядка в стране, сохранению государства.
– Словом, согласием президента вы заручились?
– Вот смотрите: прилетаем мы в Форос, рассказываем ситуацию, каждый о своем участке работы. Беседа идет откровенная. Михаил Сергеевич со всем соглашается, говорит: сейчас подпишу телеграмму, чтобы собрать Верховный Совет. И тут же добавляет: видите, хвораю, радикулит замучил, но я поставил врачам задачу привести меня в порядок, если нужно, пусть хоть ногу отрезают, однако я обязан быть в Москве. Вместе с тем с нами президент не полетел. Мог он и пригласить товарищей в Крым – того же Бориса Николаевича, например. Вместо этого Горбачев запретил нам трогаться с места.
– Тогда в Форосе шла речь об обеспечении президенту алиби?
– При мне об этом не говорили, позже я слышал, что вроде бы Владимир Александрович Крючков предлагал Михаилу Сергеевичу какой-то отходной маневр.
– Еще раз повторю вопрос о поименном списке членов ГКЧП…
– Да не было тогда никакого списка в помине!
– Но ведь после в воспоминаниях Раисы Горбачевой фигурировала какая-то бумага с фамилиями.
– Ну да, Горбачев спрашивает у нас: Язов поддерживает введение чрезвычайного положения? Мы отвечаем положительно. Михаил Сергеевич записывает, называет следующую фамилию.
– Тем не менее вы не заводили разговор, что утром будет обнародован указ о болезни президента и, следовательно, о том, что бразды правления будут переданы в руки Геннадия Янаева?
– Отдельные детали обсуждались с Михаилом Сергеевичем, но вы поймите главное: у нас не было намерения отстранять от власти Горбачева. Мы думали только о наведении порядка в стране.
Что же касается конкретно участия или неучастия в предполагаемых событиях Михаила Сергеевича, то он, безусловно, всех нюансов не знал. Однако это никоим образом не оправдывает его дальнейшее поведение, а по сути – самоустранение. Надо сказать, что в своих действиях Горбачев руководствовался только ему ведомыми соображениями и мотивами.
В нем, скажем, был очень силен дух конкуренции с Борисом Николаевичем. И сегодня неприятно вспоминать, как он настраивал всех против Ельцина. Может, и в ситуации, возникшей к 19 августа, президент Союза усматривал для себя какую-то выгоду? Не хочу гадать.
Вот вы спрашиваете: знал ли Горбачев о готовящемся ГКЧП или не знал? Но если мы до того десять раз с ним обсуждали, что необходимы чрезвычайные меры для спасения страны, и приехали сказать в одиннадцатый раз… Не требовать же нам расписку с президента о согласии?
– Если сказанное вами будет подтверждено на суде фактами, а также другими показаниями, Михаилу Сергеевичу придется на процессе несладко. Он и так из разряда потерпевших уже перекочевал в свидетели…
– Я не кровожаден и не ставлю цель засадить Михаила Сергеевича, хотя, безусловно, считаю, что он нарушил президентскую клятву. О преданной им партии я уже и не говорю…
АРЕСТ
– Находясь в “Матросской тишине”, вы настаивали на очной ставке с Горбачевым?
– Да, но мне без объяснения причин было в этом отказано. Лишь потом мой адвокат узнал, что, оказывается, против встречи возражает Михаил Сергеевич. Кстати, Горбачев не дал мне возможности выступить и на Президиуме Верховного Совета СССР. Я ведь являлся народным депутатом, но меня не пустили на заседание в Кремль.
– То есть как?
– Запретили по распоряжению Михал Сергеича. 22 августа я вызвал машину и попытался проехать на территорию Кремля, но меня остановили. Вынужден был разворачиваться и ехать на Старую площадь в свой второй рабочий кабинет. Позже мне стало известно, что голосование на Президиуме Верховного Совета о лишении меня депутатского иммунитета не проводилось, все решили заочно, короче, и арест мой был незаконен.
Вообще все это выглядело достаточно нелепо. 22-го я сам отправился в Прокуратуру России, поговорил со Степанковым, а потом начался какой-то детектив: в половине третьего ночи меня приехали арестовывать… Зачем устраивали этот спектакль?
– Какую тактику вы предполагаете избрать на суде?
– Мне надо говорить только правду. Я не изменник Родины – это и собираюсь доказать.
Вы говорите о суде, а кто станет отвечать за убитых и раненых, за беженцев, что оказались жертвами межнациональных конфликтов? Не мы этого хотели, мы стремились установить в обществе гражданский мир и порядок. Нам не дали это сделать, вот и пускай несут ответственность люди, развалившие Советский Союз. Мне же каяться не в чем.
– У вас на столе звезда Героя Социалистического Труда – за что?
– Это муляж, настоящую звезду, как и другие награды, у меня изъяло следствие – опять же незаконно. А звание Героя мне присвоили за участие в разработке ракетного комплекса, который по сей день стоит на боевом дежурстве и служит противовесом аналогичному американскому комплексу… И после этого у кого-то поворачивается язык назвать меня врагом народа?
Понимаете, мне трудно говорить, я не оратор и не политик. Я всю жизнь проработал с техникой и в секретари ЦК пошел только потому, что продолжал курировать те отрасли промышленности, которые хорошо знал. Поэтому все те манипуляции, что накручивались и продолжают накручиваться вокруг ГКЧП, мне зачастую неясны. Хотя и для меня очевидно, что нас ловко использовали в своей игре определенные силы, говоря попросту, нас умело подставили. И тем не менее, повторю, я не желаю никому зла – ни Михаилу Сергеевичу, ни всем другим. Единственная моя цель – способствовать установлению гражданского мира.
В “ТИШИНЕ”
– Я знаю, что вы вели в “Матросской тишине” дневник. Какие записи делали?
– Быстро убедившись, что дело против нас шито белыми нитками, я стал критически его анализировать. Подтасовок, передергиваний очень много. Совершенно очевидно, что изначально выполнялась горбачевская установка, потом, когда следствие попало под контроль российских властей, были сделаны соответствующие коррективы. Без изменений остался только обвинительный уклон следствия.
– Свои дневники вы собираетесь издать в качестве мемуаров?
– Да, уже идут переговоры.
– Наверное, книга увидит свет за рубежом? Теперь многие так делают.
– Считаю, мои дневники – мировое достояние.
– Словом, издавать будете на Западе?
– Не стану против этого возражать, но сначала книга выйдет в России. Постараюсь подгадать к моменту начала судебного разбирательства. В этих мемуарах речь не только о ГКЧП, но и о мировоззренческих вопросах, о жизни вообще. Мне ведь приходилось встречаться со многими замечательными людьми, выдающимися учеными.
– Обстановка в обществе сегодня далеко не та, что ранней осенью 91-го. Вынести вам обвинительный приговор будет намного сложнее, если вообще возможно. Вы допускаете ситуацию, при которой покинете зал суда победителем?
– Я не хотел бы быть ни победителем, ни побежденным. Лучше бы нам всем прекратить эти политические игры, поиск врагов в собственной стране и заняться настоящим делом – работой на благо Родины.
– Поскольку вы ни в чем не собираетесь каяться, значит, и идею ГКЧП не считаете порочной. Будь у вас возможность повторить еще раз с этим комитетом, пошли бы на это?
– И без нас уже повторили. В Ставропольском крае в районе Чечни. Не дай Бог, если еще где-нибудь опыт подхватят.
Вот мы говорили о планах ГКЧП. Понимаете, не строили мы далеко идущих проектов. Конечно же, нашей ошибкой было то, что ввели войска в Москву. Это сразу соответствующим образом настроило людей.
Не знаю и того, почему так с Ельциным получилось. Со многими руководителями республик существовала договоренность – это и в материалах дела есть, а вот с Борисом Николаевичем что-то не заладилось.
– А его заранее ставили в известность?
– Нет. Заранее вообще ничего не было, поймите. Мы не собирались устраивать какой-то заговор, переворот, поэтому никаких сценариев не разрабатывали. Мы в самом деле не намеревались захватывать власть. Если уж на то пошло, задумай мы переворот, первым делом определили бы между собой лидера.
– Ну, а Геннадий Янаев, взявший на себя исполнение обязанностей президента Советского Союза?
– С моей точки зрения, не был Янаев никогда таким лидером. Да и у него самого стремления стать им, кажется, не возникало.
– И тем не менее какое-то перераспределение портфелей в высших эшелонах власти вами предусматривалось?
– О чем вы говорите? Мы совсем о другом думали. Когда события стали развиваться драматическим образом и в ночь на 21 августа погибли трое молоденьких ребят, я поехал к Владимиру Александровичу Крючкову и сидел у него до трех часов утра, пока тот не связался с Ельциным и не достиг договоренности о недопущении нового кровопролития.
Если помните, еще до августовских событий войска в Москву вводились дважды. Кажется, на 23 февраля и перед съездом российских депутатов. Тогда оба раза Горбачев находился в столице, и в обоих случаях крупных эксцессов удалось избежать. В августе же получилось по-иному, возможно, это и сыграло роковую роль в дальнейшем развитии событий.
Но как бы там ни было, я и сегодня не стесняюсь сказать, что армия выполняет свою стабилизирующую функцию. Когда обстановка накалена, это самая дисциплинирующая сила. Вот ведь и сейчас в Москве введено совместное патрулирование улиц в ночные часы милицией и военными. Ну и что? Не кричать же теперь, что демократия в опасности?
НА ВОЛЕ
– Об аресте вы, Олег Дмитриевич, рассказали, а как вас отпустили из “Матросской тишины”?
– Был очень эмоциональный момент, я страшно разволновался. Хотя и ждал со дня на день освобождения, но все случилось неожиданно. Приехал адвокат, быстро оформили бумаги и – домой. Ехали вместе с Тизяковым, нас отпустили столь стремительно, что жена Александра Ивановича даже не успела приехать за ним из Свердловска.
А потом пошли телефонные звонки, поздравления.
– Откуда звонили?
– Из Харькова, Киева, Омска… Очень много звонков.
– Ваш адвокат Алексей Шмырев рассказывал мне, что арест больно отразился на членах вашей семьи.
– Куда уж больнее! Лилия Федоровна, супруга, в день моего задержания с инфарктом угодила в больницу, где пролежала четыре месяца… Поверьте, мне и сегодня трудно об этом вспоминать…
Я долго ничего не знал о беде, приключившейся с Лилей. От меня скрывали, что она в больнице. Конечно, я догадывался: что-то не так, хотя сын и невестка, ходившие ко мне на свидания в “Матросскую тишину”, старались успокоить. Знаете, там, в СИЗО, мне было значительно легче, чем им здесь.
– Почему?
– Что я? Мужик должен быть приучен трудности молча сносить. Пусть у меня даже жизнь заберут – не жалко. А родные за что страдают?
– Что, не только Лилии Федоровне досталось?
– Не могу утверждать наверняка, но тем не менее факт: моему сыну, капитану милиции, пришлось уйти из органов внутренних дел. Дмитрию достаточно прозрачно намекнули, что в его услугах больше не нуждаются. Сын занимался борьбой с наркоманией и наркобизнесом, вроде был на хорошем счету, а тут… Впрочем, в этом вопросе я, конечно же, пристрастен, и поскольку не знаю всех деталей ухода Дмитрия из МВД, воздержусь от конкретных обвинений и претензий.
– Где сейчас работает сын?
– Перебивается в каких-то коммерческих структурах.
А вообще, конечно, эти полтора года ни для кого не прошли бесследно. За что действительно корю себя, так за то, что таким испытаниям подверг близких.
– А вы сами как это пережили?
– Я человек крепкой закалки. Еще в детстве я оказался под фашистской оккупацией на Украине, всякого насмотрелся, так что меня тюрьмой не испугаешь. В быту же я всегда был достаточно непритязателен, поэтому физические лишения переносил безболезненно. Кроме того, я по складу такой человек, что из любой ситуации стараюсь извлечь максимальную пользу. Время, проведенное в “Матросской тишине”, я использовал для того, чтобы поразмышлять о собственной жизни. Недавно прочитал у Иосифа Бродского, что за суетой будничных забот мы редко задумываемся о смысле бытия. У меня появилась возможность проанализировать прожитое. Знаете, мне не стыдно смотреть в глаза людям.
Деревья свои я посадил, причем не какие-то фигуральные, а самые настоящие деревья. Дома я строил. Я осваивал хозспособ задолго до того, как это стало модным. Я не себе дачи возводил, а квартиры людям. В 70-е годы такая хозяйственная самостоятельность граничила с нарушением закона, но я сознательно на это шел, сдавая по 300-400 квартир для работников своего завода. Когда говоришь это о себе, всегда звучит высокопарно и нескромно, но это сущая правда: я всегда заботился о людях, все готов был сделать ради них. Что еще? Ракеты, созданные с моим участием, летают, оборонные комплексы Родину защищают.
– На какой исход суда вы рассчитываете?
– Надеюсь, что правосудие будет правым, справедливым, хотя особых иллюзий и не строю.
– Вы же понимаете, оправдательный приговор будет означать поражение тех сил, которые праздновали победу в августе 91-го. Вряд ли это допустят.
– Если процесс не превратят в политический фарс и судить будут по закону, то у нас есть все основания думать о снятии всех обвинений.
– И все-таки вы, Олег Дмитриевич, морально готовы к тому, чтобы снова сесть за решетку, если того потребует суд?
– Я готов и жизнь свою отдать, если это хоть как-то послужит на пользу моей Родине. Впрочем, сказанное не означает, что я покорно подчинюсь насилию, неправому суду. Я же могу объявить голодовку, избрать иные методы борьбы. Нет, сдаваться я не намерен. Главное мое оружие – правда!
Андрей ВАНДЕНКО.
