Один мой коллега Леонтьева иначе, как голубым дельтапланом, не именует. О дельтаплане у Валерия была песня, выражаясь высокоштильно, на заре его артистической карьеры: что-то там про два крыла, как у птицы, помните? Этакий образ летающего по сцене и жизни. Ну а голубые ассоциации приятелю навевают даже не манеры и стиль поведения певца, а, видите ли, неизменные леонтьевские штанишки в обтяжечку “а-ля балерун”, подчеркивающие мужские достоинства.
Вы понимете, это аргумент на уровне “нравится-не нравится”. Мало ли кто какой фасон брюк предпочитает? И потом: если есть, что подчеркивать, почему бы не сделать этого? Одни мышцой играют, другие интеллектом блещут, третьи трико носят. Не запрещено.
Словом, намеки на “голубизну” не убеждают, а больше смахивают на придирки. Тогда почему я завел об этом речь? Иллюстрация тезиса: хотя судачили и судачат о Леонтьеве немало, дальше слухов дело, как правило, не идет. Поразительный случай: Валерий два десятка лет на первых ролях в эстрадной тусовке, а скандальной славы не нажил, и “лапти сплести” ему никто не сумел.
Повышенный иммунитет, чувство самосохранения?
Чем не тема для разговора?
НИ ДАТЬ НИ ВЗЯТЬ
– Валерий, вы словно обет молчания дали: что-то давненько ваши интервью на глаза не попадались.
– Да сколько же можно мелькать? За годы, которые я существую на поверхности, я ответил на такое количество вопросов, что иногда кажется, будто меня выпотрошили до основания. Круг тем, интересов практически не размыкается, не сочинять же какие-то истории, чтобы поддерживать внимание к своей персоне? Хотя я знаю, что многие мои коллеги время от времени специально придумывают байки для журналистов. И мне недавно позвонили из одной популярной телепередачи и спросили, нет ли у меня какого-нибудь скандала?
– И вы ответили…
– …Что обратились не по адресу. Мне все это уже не нужно, я и так проживу. Хотя, конечно, понимаю, что громкий скандал – способ весьма действенный, это двигатель рекламы, катализатор интереса, но уж больно мне подобное не нравится. Поэтому и стараюсь не допускать никаких шумных разборок с моим именем, не говоря о том, чтобы сознательно их создавать.
– Но ведь не все в вашей власти. Сплетни, слухи имеют обыкновение появляться на свет, не спрашивая согласия того, о ком их распускают.
– Верно. И с этим я уже смирился как с неизбежным злом, с неизменной атрибутикой звезды. Хорош бы я был, если бы обо мне злословили! Сплетни развлекают публику. Что ж… У меня хватает ума относиться к этому иронически. Я не собираюсь тратить нервную энергию, чтобы опровергать, вступать в споры. Хай кажуть, как говорят на Украине.
– Однако, вероятно, бывают ситуации, когда и чувство иронии не спасает?
– Да. И, к сожалению, предел дозволенного переступают все большее число журналистов, печатных изданий – в погоне за дешевкой, дутой сенсацией. Это, безусловно, огорчает, выбивает из колеи, но я успел убедиться, что вступать в тяжбу и выяснение отношений себе дороже. И потом на фига мне это надо, если завтра у меня запись в студии, послезавтра – съемки на телевидении, а через два дня – гастроли? Я сорвусь и сам себя подставлю. В итоге газеты распишут, что Леонтьев сдал.
– Чтобы закончить с “масс медиа”, давайте по телевидению пройдемся. Мне показалось или действительно вы реже стали появляться на экране?
– В новогодних программах я задействован – это святое. Недавно выпустил часовой “Парадиз-коктейль”. А так… В ноябре 91-го я записал в “России” свой сольный концерт, в “Останкино” же тринадцать месяцев не могли найти времени, чтобы дать мне монтажные аппаратные. Недавно, правда, предложили домонтировать передачу и дать в эфир, но теперь уже я отказался. Мне это стало неинтересно, за год я изменился. Делать устаревшую программу… Песня – жанр скоропортящийся.
– А может, надо было давным-давно сунуть взятку нужному человеку, и процесс, как говорится, пошел бы?
– Не хочу выглядеть лицемером и утверждать, что никогда не слышал о взятках на телевидении, но и обсуждать эту тему перед включенным диктофоном не берусь. Скажу лишь – уж не знаю, поверите ли на слово: я взяток за участие в съемках никогда не давал, и с меня в открытой форме их никто не требовал. Я не стану утверждать, что поступал правильно, не буду читать мораль, что взятки – большой грех, просто я откровенно отвечаю на ваш прямой вопрос: в своей жизни я взяток не брал и не давал.
– В общем-то, иного ответа я и не ждал. Было бы странно, если бы вы сказали что-то другое. И я бы, наверное, ни при каких раскладах не признался.
ВАЛЮТНАЯ ХАЛТУРКА
– Гастролировать предпочитаете только на Западе?
– И там тоже. Выступаю перед эмигрантами, русскоязычной аудиторией. В Израиле был, дважды ездил в Канаду, четыре раза – в США. Такие гастроли обычно продолжаются месяц.
– По ресторанам поете?
– Нет, в ресторанах я работаю очень мало. Как правило, на площадках от тысячи до трех тысяч мест. А в ресторанах я пел только в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, но и это были скорее не концерты, а вечеринки в кругу старых знакомых. В Израиле же вообще выступал на больших стадионах. Там ведь каждый пятый бывший советский… В апреле я еще раз поеду в Израиль, мне очень понравилось там работать. Израильская эмиграция другая, чем, например, в Штатах, более живая, отзывчивая, готовая к контакту. В Америке петь труднее, там зрители какие-то разобщенные, их тяжело завести.
Кстати, в этих зарубежных гастролях я смог сформулировать для себя основную черту русскоязычной публики: ее надо долго убеждать, что ты тот самый Леонтьев, что ты хороший. Несколько песен к тебе присматриваются, боясь, что им подсунули гнилой продукт. А уж когда “пощупают”, начинают реагировать на происходящее. Со всеми другими зрителями этого не происходит, я пел во Франции, Германии, Индии, и нигде не ждали от меня подвоха, сразу включались в концерт. Но это уж, видно, психология наша такая, с детства приучили всегда быть настороже.
– Вопрос к вам как к опытному гастрольному бойцу: почему наши артисты готовы месяцами безвылазно сидеть за кордоном, но рано или поздно все же возвращаются на грешную российскую землю? Уж и оставались бы, где тепло и хорошо. Неужели вся причина в невозможности прорваться на тамошний поп-рынок, на котором нашим отведены только места в ресторанчиках?
– Могу говорить лишь о себе. Я осел бы, скажем, в Штатах… если прихватить с собой миллионов десять своих зрителей.
– А зачем вам такая аудитория, если считанные тысячи, приходящие на ваши концерты в Америке, могут обеспечить вам безбедную жизнь?
– Вы касаетесь сугубо личных тем… Я вскормлен этой средой, я родился, вырос здесь. Меня узнали и полюбили в этой стране, тут прошли мои самые трудные годы…
– Да-да, Валерий! Извините, что перебил. Мне не хотелось бы подозревать вас в неискренности, но сказанное вами… После таких слов всегда остается ощущение, что человек недоговаривает самое важное. Ну, вскормили, ну, взлелеяли… И что? Замучает ностальгия, сядете в самолет и прилетите из Нью-Йорка в родную Республику Коми.
– Хорошо. Я назову вам еще одну причину. Я очень неплохо знаю русскоязычную среду на Западе, достаточно пообщался с нашей эмиграцией. Я не хотел бы там жить. Туда уехали не лучшие люди. Не самые талантливые, не самые умные, не самые чистые… Я не желаю оказаться среди них.
– А выступления перед ними, значит, ваше достоинство не задевают?
– Выйти на сцену – это одно, жить вместе – совсем другое. Повторяю: я не хочу соприкасаться с их миром.
– То есть нашу аудиторию вы считаете более… приличной? Какой тут эпитет уместен?
– Более эмоциональной и человечной. Живущие ТАМ разучились думать о душе, заботиться о ближнем. И мы не ангелы, но до такого еще не дошли. Там все мысли о страховке, налогах, недельном заработке, если и вспоминают о соседе, так из зависти – тетя Бася купила новую шубу…
Поэтому на Запад есть смысл ехать только для завоевания популярности у местной публики, сразу порвав с русскоязычной диаспорой. Мне этим заниматься уже поздно.
– Выходит, все эти ваши гастроли – обычная валютная халтурка?
– Да, я и не спорю, халтурка. Я ведь одеваюсь в Америке, покупаю там аппаратуру.
– Одно время, помню, вы сами шили себе сценические костюмы.
– Делал это. Потом у меня были модельеры, художники. До той поры, пока я не получил возможность ездить на Запад, заходить в магазины, выбирать понравившееся мне и через два часа быть упакованным на сезон. За последние четыре года я не купил дома ни одной вещи. Естественно, ничего себе не шил.
– Но ваша одежда не напоминает ширпотреб. Даже американский.
– А это и не есть ширпотреб. Я одеваюсь в артистических шопах. Там четкое деление – для харды, для рока, для попсы. Есть магазины очень дорогие, есть подешевле. Выбираешь сообразно своим средствам.
– Вы по какому классу берете? Что подороже?
– Вам нравится мой наряд? Возможность нормально одеваться – это очень много. Из последней поездки, скажем, я привез костюмы на год гастролей. Я могу теперь не думать об этом, а заниматься творчеством.
“В ПРЕЖНЕЙ ЖИЗНИ Я БЫЛ ПАГАНИНИ”
– Создается впечатление, что вы постоянно недовольны собой…
– Конечно! Что же мне, как идиоту, лежать на пуховике и тащиться с себя?
– Я продолжу. Эта неудовлетворенность словно гонит вас со сцены, вам на ней тесно. То вы за постановку “Джордано” беретесь, то в кино бросаетесь…
– Да, я стремлюсь расширить свой диапазон, пытаюсь понять собственное “я”. Нормальное состояние для творческой личности, к которым я все же смею себя относить.
Меня это шараханье не пугает. На каком-то этапе мне надоело просто петь, захотелось действия, театра, так появился “Джордано”. Кино – совершенно иной мир, и это было интересно попробовать. Поэтому в то время, когда в стране развивалось кооперативное движение и десятки моих коллег поехали зарабатывать себе “Мерседесы”, я засел за репетиции. Для меня это было тогда важнее. Все прошлое лето я провел на съемочной площадке картины “Экстрасенс”, где сыграл роль злодея, врага рода человеческого. Кино меня очень увлекло. Теперь мне даже кажется, что вся эта эстрада – буря в стакане воды по сравнению с искусством кинематографа. Во всяком случае, роль посланца черных сил я старался сыграть с душой.
– А вообще вы верите в мистику?
– Я склонен об этом думать. Если бы была возможность, прикоснулся бы плотнее и к магии, и к колдовству. Увы, нет времени. По крайней мере, я не намерен все это огульно отрицать.
– У вас есть основания так говорить?
– Да, личные. Ну и мировой опыт подтверждает. Скажем, сколько веков велись разговоры о вампирах, существование которых опровергала официальная наука. А сейчас в Канаде основан институт вампиризма, обнаружено заболевание. Суть его в том, что кровь больных недостаточно снабжается кислородом, и восполнить эту потерю можно только с помощью живой человеческой крови. Сорок канадских вампиров находятся под наблюдением, им регулярно дают теплую человеческую кровь, чтобы они не кусались и не бросались на людей. С оглядкой на это можно вести речь о реальности черной и белой магии…
– Любопытный взгляд. Но вы обмолвились о личных обстоятельствах.
– Это длинная история. Даже несколько историй. Рассказ об этом требует соответствующего душевного расположения.
– Вы вынуждаете меня проявлять настойчивость.
–…Приключилось однажды со мной такое, что заставило задуматься и о прошедших жизнях, и о будущих ипостасях человеческой души. Моей души.
Просто я сталкивался с индусами, которые профессионально занимаются, скажем так, разборками, кто кем было до того. Я очутился в общине одной индуистской, где человек буквально вытаскивал из меня под гипнозом информацию. Что-то из прошлого, какие-то воспоминания детства… Я не знаю, что являлось моей фантазией, что его, но в тот день я поверил, что живу на этом свете не впервые.
– И кем вы были в прошлой жизни?
– Слишком рискованно мне это имя называть… Могут поднять на смех… Ну хорошо… Никколо Паганини. Все, здесь точка, я и так много сказал.
– Я знаю, что киевский режиссер Мащенко хотел снимать вас в роли Иисуса Христа.
– Да, но потом картина по каким-то причинам не состоялась.
– Тем не менее кинопробы вы прошли?
– И мне казалось, вполне успешно. А потом я стал мучительно размышлять, что если сыграю эту роль, то уже никогда не смогу подняться на сцену и запеть, этот образ будет преследовать меня до последних дней. Стать для миллионов верующих живым олицетворением Христа…
– Очевидно, за такую роль должен браться глубоко верующий человек?
– Верующий в дедушку, сидящего на облаках? У меня совсем другая вера, я не думаю, что она слабее или ущербнее. Просто я верю в некий единый свод законов, который мы не знаем и не познаем никогда, но который управляет симбиозом всего живого и неживого.
– Вы крещеный?
– Когда мне было семь лет, мать сказала: “Завтра едем тебя крестить”. Едем, значит, едем.
– А как же интерес к магии? Это ведь язычество. И колдун Юрий Тарасов называл вас среди своих знакомых.
– Мы иногда встречаемся на тусовках… А интерес к магии… Меня многое занимает. Например, существование параллельных миров, жизнь вне Земли.
– Собственные способности в магии не проверяли?
– Тут ведь нужен опытный человек, наставник. Не буду же я просто таращиться на собеседника и пытаться что-то ему вдолбить. В детстве я баловался телекинезом, пытался взглядом передвигать игрушки, вещи. Иногда мне казалось, что у меня получается: когда мои племянники строили пирамиды из кубиков, а я сидел в углу, смотрел и разрушал.
Может, я выдавал желаемое за действительное.
ПИТЬ ИЛИ ПЕТЬ?
– Почему вы сторонитесь коллег, обособляетесь от тусовки?
– Не люблю этого. Предпочитаю работать один, создавать свою эмоциональную атмосферу, диктовать свои условия и правила игры с залом.
– Но такая независимость, наверное, дорогого стоит? У нас ведь жуть как не любят тех, кто выделяется. Отстраняясь от массы, вы тем самым ставите себя над ней.
– Понимаете, я ведь это делаю не для того, чтобы оказаться НАД или ВНЕ, просто ВНУТРИ мне не место. А уж как на это станут реагировать… Отношения стараюсь поддерживать ровные, в рамках приличия. Если кого-то люблю, говорю об этом открыто. Если не люблю, стараюсь промолчать. Люблю немногих, но сильно.
– Банкеты, приемы, презентации, надо полагать, не для вас?
– Мимо.
– Так было всегда или стало?
– Стало. Собственно, я и сегодня могу спеть на юбилее какой-нибудь фирмы или банка, но только спеть. Мне деньги платят за выступление, а не за то, чтобы я потом еще и за столом развлекал.
Кроме всего прочего, я с некоторых пор спиртного не пью. Давненько уже.
– Вы сами подталкиваете меня к вопросу: раз не пьете сейчас, значит, прежде уважали это дело?
– Уважал, и еще как! Я очень сильно пил и в конце концов свою бочку выпил.
– На сколько литров бочонок?
– Какой бочонок? Цистерна! Закладывал по-страшному и в результате оказался перед выбором: петь или пить. Решил, что петь предпочтительнее, перспективнее и интереснее.
– Выпивка – обязательный атрибут профессии артиста?
– К сожалению. Алкоголь – самый простой способ снять усталость, которая преследует тебя постоянно. Многие пить начинают, чтобы сбросить стрессовую нагрузку. Потом невозможно остановиться.
– Вы зашивались?
– Нет. Усилием воли переборол себя. Мне всегда казалось оскорбительным, что я должен идти и подставлять кому-то свою задницу, куда мне что-то зашьют. Я всегда считал, что в состоянии справиться с самим собой.
Несколько лет просто в рот не беру. Хотя, вру, летом уговорили рюмочку выпить. Но не более того.
– А наркотики?
– И через это прошел. Травка, какие-то вещи морфийного ряда… Любопытно было. Попробовал и завязал. С травкой у меня вообще не сложилось, только бессонница и больше ничего. На игле никогда не сидел, ума хватило.
– Колоться и пить бросили одновременно?
– Да, это все развивалось параллельно. Лет пять назад. Но наркотики были все же эпизодом, мне просто хотелось испытать и это в жизни. До серьезного не доходило.
– Сейчас вы говорите об этом достаточно легко, но пять лет назад, наверное, не одно любопытство толкало вас на такие шаги?
– Очевидно. Тогда у меня действительно было больше проблем, больше тяжести моральной. Безусловно, подобные вещи случайно не происходят. Когда у человека все хорошо, его ни к стакану, ни к игле не тянет.
– Сегодня с бытом разобрались?
– Относительно. До недавнего времени я очень остро испытывал недостаток жилья. Теперь квартира у меня хоть и в центре, но по-прежнему убогая, не та, куда я мог бы пригласить коллег, друзей.
– Зато, говорят, у вас дача хороша.
– Да, я построил себе дом в Подмосковье. Минут сорок езды от центра города на машине.
– На какой машине?
– На “БМВ”.
– За рулем вы сами?
– Конечно. У меня нет ни водителей, ни телохранителей. Я не занимаюсь этими дешевыми играми. Кроме всего прочего, телохранители – это как правило наводка. Я уже пробовал. Только дополнительная нервозность, неприятности. И потом мне всегда смешно наблюдать, как у чьей-нибудь гримерки сидят четыре амбала, а туда за целый вечер никто и не пытается зайти.
ТО САМОЕ ЭТО
– Вы живете один?
– Как вам сказать? Не состою в официальном браке, так точнее. Или вас удивляет тот факт, что у меня есть женщина?
– Валерий, для вас же не секрет: народная молва давно связала ваше имя с гомосеками.
– Знаю, слышал. И считаю, что эти слухи распускают те, кто ищет во мне сексуального партнера. Это опять из серии “Хай кажуть…”.
– Вам виднее, но уж больно настойчиво “кажуть”.
– Наверное, ни у нас, ни на Западе нет эстрадной или кинозвезды, которую рано или поздно не связывали бы с проблемой “голубых”. И это естественно. Раньше о творческих планах говорили, а теперь всем под чужое одеяло заглянуть хочется.
– Валерий, я на ваше одеяло не посягаю. Меня вполне устроит ответ об отношении к бисексуалам.
– Скажу, что бисексуал может быть богаче гетеросексуала или “голубого”. Он больше испытал, за счет эротической направленности в разные стороны он сложнее и интереснее как партнер. Но в стране, где существует уголовная статья, запрещающая “ненормальные” половые отношения, слово “бисексуал” становится ругательным.
– И все же задам лобовой вопрос: вы ЭТО пробовали?
– Да.
– И вам ЭТО понравилось?
– Я не хотел бы, чтобы вы об этом писали. Я могу ответить лично вам при выключенном диктофоне. (Я послушно нажимаю кнопку “Стоп” и не отпускаю ее до команды Валерия. – А.В.) Пусть об этом сплетничают, меня сие устраивает. Исповедоваться же на страницах газет я не собираюсь.
– Валерий, вы ведь, кажется, были прежде женаты?
– Это оказался не самый приятный опыт. Там было много всяких осложнений – и в отношениях, и беременность, которая плохо кончилось… Не хочется вспоминать.
– Однако семья, дети – это вам нужно?
– Здесь я как раз не уверен. Не уверен, что когда-нибудь это мне понадобится.
– Тогда ради чего вы живете?
– Ради себя.
– Не боитесь, что, прочитав такой ответ, люди запишут вас в жуткие эгоисты?
– После того, в чем меня уже обвиняют, это совсем не страшно. Да, я живу ради себя, ради своей профессии, ради зрителей, ради удовольствия быть звездой.
– Детей вы не любите?
– Чужих люблю. Вообще этот вопрос весьма спорный и ответ типа “Я останусь в своих детях” представляется мне очень сомнительным. Сколько угодно примеров, когда ничего в них не остается. Отношения родителей и детей довольно часто тяжелы и напоминают отношения вражеских армий. Зачем мне это?
– Я просто обязан задать вопрос: подобные выводы вы сделали на основании личных впечатлений, ваших отношений с родителями?
– Из своей семьи я вынес ощущение, что чем дальше мы живем друг от друга, тем меньше между нами взаимопонимания. А живем мы далеко… У меня две сестры, но они гораздо старше меня, может, поэтому между нами нет такой теплой, родственной дружбы. Не было у меня особой близости и с родителями. Когда я родился, матери исполнилось уже сорок три. Поэтому я могу сказать, что не знаю атмосферы настоящей семьи. К тому же у отца была такая профессия, что я видел его наездами, раз в восемь месяцев. Так продолжалось до самой его смерти…
Семья не является для меня неприкосновенным общественным институтом, на который нужно молиться.
– Чем больше вы говорите, тем очевиднее, что вы вопреки всем вашим утверждениям очень одинокий человек.
– Думаю, что это удел любого художника. Душа просыпается в одиночестве. А искусство – это движение души. Одиночество – это не любимое, но естественное мое состояние.
– Кто вы по Зодиаку?
– Рыбы. Со всем вытекающим отсюда набором.
– На будущее загадываете?
– Планирую. Скажем, к весне я хочу подготовить новое шоу, из которого выброшу все старые песни. К этому я сейчас иду.
– Теперь, наверное, это шоу будет сделать сложнее, если иметь в виду, что ваша верная Люся, руководитель ансамбля, не вернулась из последних гастролей в США и осталась в Нью-Йорке. Это стало для вас неожиданностью?
– Нет, я знал. Но от этого не легче. То, что делала Люся, легло теперь на мои плечи. Хотя Люся – очень преданный человек, оставшись там, она меня не бросила.
– А чем вызвана эмиграция?
– Перед Люсей встали те вопросы, которые вы задаете мне: что ей уже за сорок, что надо думать о старости, о доме, о семье. Здесь она мыкалась по друзьям, вечно с чемоданами и собакой. А там уже и квартира, и машина, и работа.
В январе я полечу проведать Люсю. Недельки на две-три.
– Только в гости?
– Я же вам уже ответил. Моя планида быть здесь. Что бы тут ни приключилось.
– А вдруг опять чрезвычайка грянет и кому-то захочется отнять вашу дачу, машину, квартиру?
– Вот когда грянет, тогда и стану решать, как быть. Зачем я буду раньше времени себе голову ломать? У меня и мысли совсем не о том. Знаете, о чем я думаю? Завтра песню записывать, а во втором куплете одна строчка меня ломает…
Андрей ВАНДЕНКО.
Фото Алексея АЗАРОВА.
