А.С.ПУШКИН И СОБЫТИЯ В ГЕРМАНИИ 1819 – 1821 ГОДОВ

В последние сто лет пушкиноведение в нашей стране быстро развивалось и достигло определенных результатов. В то же время оно привело к некоторым издержкам, ошибкам или извращениям, что мешает его дальнейшему прогрессу. Так, до сих пор не появилось ни одного исследования об отношении Пушкина к Шиллеру, к его творчеству – теме, давно интересовавшей исследователей как в нашей стране, так и за рубежом. В чем причина этого досадного явления? Не говоря об идеологическом влиянии на часть российской интеллигенции определенных штампов и схем, мы видим его во внутренней логике развития литературоведения, более того, всей общественной науки: узкая специализация, множество исследований (часто до последнего времени труднодоступных) неизбежно вело отдельные отрасли общественной науки к разрыву одной от другой (или к самоизоляции), к игнорированию одним академическим журналом достижения другого, не говоря о множестве “вольных стрелков” – отдельных независимых исследователей, работы которых появляются в прессе как в нашей стране, так и за рубежом.

Сказанное, на наш взгляд, подтверждает статья М.Ф.Мурьянова “Портрет Ленского”, появившаяся в журнале “Вопросы литературы” (1997, нояб. – дек.) спустя несколько лет после смерти ее автора. В своей статье на основе иконографического и лексического анализа некоторых произведений А.С.Пушкина М.Ф.Мурьянов убедительно показал в общих чертах эволюцию “пушкинской философии свободы” в период с марта 1821 года до октября 1826 года – от написания “Кинжала” до выхода в свет второй главы “Евгения Онегина”. “Логика исследования”, как отметил сам автор, выдвинула в его статье на передний план иконографию Шиллера, “поэта свободы”, бывшего особенно популярным в России “дней александровых прекрасного начала”. Но иконографический анализ, на наш взгляд, следует дополнить анализом историческим, привлекая новые или малоизвестные данные относительно “окружения” Пушкина, которое было “органической частью его биографии и творчества”. Итак, какое влияние оказали события в Германии 1819 – 1821 гг. на формирование взглядов Пушкина, на создание, в частности, образа Ленского. Какое место заняли они в творчестве великого поэта, его поисках?

***

Накануне отъезда Пушкина из Петербурга на юг России в Германии произошли события драматического характера, которые столь взволновали молодого поэта, что вдохновили его не только на написание ряда стихотворений, таких, как “Кинжал”, но и побудили заняться созданием образа Ленского (роман в стихах “Евгений Онегин”), а позднее и других образов. Впервые в мирной стране, “под небом Шиллера и Гете”, было совершено политическое убийство, положившее начало целому ряду кровавых преступлений. 23 марта 1819 года в Мангейме бывший студент Йенского университета Карл Людвиг Занд ударом кинжала убил популярного писателя, драматурга и публициста, отца восемнадцати детей Августа фон Коцебу, способствовавшего не только ознакомлению россиян с немецкой культурой XVIII в., но и раннему восприятию в России Шекспира. Коцебу в 1817 – 1818 годах состоял на службе при российской миссии в Веймаре и выпускал еженедельную газету “Дас литерарише Вохенблатт”. Он не совершил никаких противозаконных действий, не только не был связан с немецкой полицией, но и не глумился над патриотической либеральной молодежью Германии (как в течение многих лет не только в XIX веке, в период борьбы за объединение Германии, но даже позднее, в наши дни, утверждали отдельные историки. Сообщая о литературных новинках в Германии и Франции, он одновременно занимался пророссийской пропагандой. Его журнал читали и некоторые лица из окружения Пушкина, например, Д.М.Княжевич. Активно опровергая невежественные представления о России как о “стране рабов, стране господ”, Коцебу наглядно на примере ярких отрывков из “Истории Государства Российского” Н.М.Карамзина, систематически появлявшихся в его еженедельнике, показывал несостоятельность отдельных утверждений некоторых немецких публицистов. Так, в частности, он опроверг утверждение Фанни Тарнов, что “страна рабов не может иметь также и своей истории”.

Единственный упрек, который, быть может, следует сделать Августу фон Коцебу – это его недостаточная осторожность (вопреки данных ему до отъезда в Германию инструкций Каподистрии): он не только допустил хищение своей рукописи, но и предпринял неуклюжую попытку защитить чиновника Министерства иностранных дел Российской империи А.С.Стурдзу, который в немецкой печати был объявлен автором служебной записки “О политическом положении Германии”, печально знаменитого “аахенского мемуара”. Прочитанная участниками Аахенской конференции держав Европейской директории (Четверного союза – Россия, Австрия, Англия и Пруссия), эта записка, не предназначавшаяся для печати, содержала резкую и необоснованную критику в адрес германских университетов и по этой причине вызвала взрыв возмущения радикально настроенной немецкой молодежи. От конференции в Аахене ожидали решений, направленных на улучшение положения в Германии, а услышали критику в адрес старинных порядков и свобод германских университетов – гордости и славы страны. За Стурдзой (а он в действительности редактировал эту служебную записку), после того как записка попала в печать, развернулась настоящая охота: группы молодых людей обходили квартал за кварталом, разыскивая предполагаемого автора записки. Предусмотрительные домохозяева вывешивали объявления: “Стурдза здесь не проживает”.

После выступления Коцебу в печати в защиту Стурдзы в горячих головах некоторых молодых людей возникло подозрение, что именно Коцебу был автором этой анонимной записки и что по его вине Аахенская конференция приняла неблагоприятные для Германии решения: Коцебу будто бы неправильно информировал императора Александра I и побудил его изменить прежний либеральный курс. Член конспиративного кружка К.Фоллена, фанатично настроенный бывший студент Карл Людвиг Занд, ранее восхищавшийся одной из пьес Коцебу, особенно близко принял к сердцу эти разговоры и выехал в Мангейм, чтобы предательским ударом убить писателя, вышедшего в отставку и мирно проживавшего к этом городе вдали от Веймара и Йены.

О событиях, произошедших в Германии вскоре после окончания Аахенской конференции, А.С.Пушкин несомненно знал. Более того, он разделял свободолюбивые чаяния немецкой молодежи. В специальной эпиграмме он тогда же резко осудил А.С.Стурдзу, успевшего тайно бежать из страны.

Напомним эти строчки, долгое время в XIX веке считавшиеся “эпиграммой на Аракчеева”:

“Холоп венчанного солдата

Благодари свою судьбу:

Ты стоишь лавров Герострата

И смерти немца Коцебу”.

Таким образом, как и немецкие студенты, молодой Пушкин, выражая возмущение конференцией в Аахене, видел в драматических происшествиях в Германии и убийстве Коцебу естественную реакцию на поворот политики России. (Именно после Аахенской конференции директорию великих держав европейское общественное мнение все больше стало отождествлять со Священным союзом.) Последующие события в западной Европе (убийство герцога Беррийского во Франции, карбонарская революция в Неаполе и некоторые другие факты) побудили Пушкина задуматься по вопросу о природе террористического акта и его роли в борьбе против тирании и тиранов.

Известие о казни Занда и спасении Стурдзы, размышления о Французской революции (тогда-то ссыльный поэт познакомился со сборником стихотворений Шенье) вдохновили Пушкина на написание восторженного стихотворения “Кинжал” – “одного из самых мятежных творений Пушкина, где утверждается право кинжала, когда “Зевса гром молчит”.

В 1819 – 1820 гг. Пушкин заклеймил Стурдзу, которого видел годом ранее, 10 мая 1818 года. Но странное дело! Вскоре после переезда в Одессу в июне 1823 года он не только сблизился со Стурдзой, но во многом и мыслить стал с ним одинаково. Естественно, темой бесед Пушкина со Стурдзой были (и не могли не быть) драматические события в Германии и убийство Коцебу. Знал ли Стурдза и знал ли Пушкин, что уже в конце марта 1819 года в Германии появилась нелегальная брошюра “Соображения по поводу убийства статского советника фон Коцебу”, в которой оправдывалось злодейское убийство, а в качестве эпиграфа были взяты слова из Шиллера, ранее в 1792 году протестовавшего против решения якобинского Конвента о казни Андре Шенье. Брошюра, как и большинство материалов немецкой прессы в 1819 – 1820-х годах, могли остаться Пушкину неизвестными, но уже в 1823 г. в Одессе он, вероятно, получил от Стурдзы интересовавшие его сведения. Эти “приятельские” разговоры не могли не повлиять на образ мыслей собеседников. Тогда-то именно и появилось известное четверостишие Пушкина (в 1819 – 1820 годах, до ссылки Пушкин не мог повидаться с бежавшим из Германии чиновником):

“Я вкруг Стурдзы хожу,

Вкруг библического;

Я на Стурдзу гляжу

монархического”.

Пушкин “ходил вокруг” не только Стурдзы, непосредственного участника и “жертвы” драматических событий в Германии 1819 – 1820 годов, во многом повлиявших на исторические пути развития страны в XIX веке, особенности ее объединения. Тогда же Пушкин беседовал с глубоким и тонким наблюдателем Ф.П.Паленым, бывшим российским посланником в Мюнхене, который в 1822 году был смещен со своего поста и переведен в Одессу. События в германских государствах не могли не касаться их бесед. (О них до нас дошло лишь одно высказывание Пушкина: “А Пален корчит демократа”.)

Что же мог сообщить Ф.П.Пален Пушкину относительно убийства Коцебу и казни в мае 1820 года Карла Людвига Занда? Он мог познакомить его с теми фактами, на которые он с омерзением обращал внимание в своих депешах: “о скандальном интересе, вызываемом Зандом”, об “отвратительных подробностях, приводимых газетами”, о “тысячах людей всех возрастов и пола, создающих из Занда героя и мученика”. Можно предположить, что Палену (а впоследствии и Пушкину) стало известно и резко отрицательное отношение Гете к убийству Коцебу и к реакции на него общественного внимания Германии.

Уже к июню 1823 года Пушкин охладел к Занду и студенческим волнениям в Германии. Они для него отошли в историю, стали предметом размышлений, а не поводом для спекуляций. И именно поэтому беседы со Стурдзой и Паленым не могли не занимать его. Новому настроению способствовал переезд в Одессу. “Ресторация и итальянская опера, – откровенно делился он со своим братом, – не только напомнили мне старину и, ей Богу, обновили мне душу”. Период юношеского увлечения романтизмом в это время сменялся новым периодом – эпохой “Евгения Онегина”. Уже в Одессе Пушкин написал две первые главы “Евгения Онегина” и часть третьей. Как-то так получилось, что казнь Занда в Мангейме произошла “в последние дни пребывания Ленского в Германии туманной”. Успех первой главы “Евгения Онегина” (несмотря на изъятия цензуры) был исключительным. Сообщая, что Сленин предложил ему за “Онегина” столько, “сколько я хочу”, Пушкин восклицал: “Какова Русь! Да она в самом деле в Европе. А я думаю, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой”.

Уже в этот период взгляды Пушкина на историю России существенно разошлись со взглядами его приятеля П.А.Чаадаева, сообщившего на допросе, что стихотворения Пушкина получили большое распространение в России. Спустя несколько лет, в 1831 г. после появления стихотворения Пушкина “Клеветникам России” Чаадаев назовет Пушкина “нашим национальным Данте” (т.е. величайшим русским поэтом, имя которого можно поставить в один ряд с гигантами мировой литературы – Данте, Шекспиром, Гете. В этот период Пушкин не возвращался больше к Занду – “юному праведнику, избраннику роковому”, а эпитет “вольнолюбивый” заменил более точным “отчаянный”. Место Занда в его воображении занял Владимир Ленский, а позднее Германн. Чувствуя себя в ссылке в Михайловском “совершенно Онегиным” Пушкин просил прислать ему в числе других “драматические произведения” Шиллера и Шлегеля. Импульс, данный событиями в Германии 1819 – 1821 гг., знакомство с немецкой литературой продолжало влиять как на создание последующих глав “Евгения Онегина”, так и других шедевров. Он вспоминал: “И Вертер, мученик мятежный” и “разыгранный Фрейшиц перстами робких учениц”. Во время следствия и суда над декабристами воспроизводилось стихотворение “Кинжал”. Даже спустя пятьдесят лет после гибели великого поэта его заклеймил как “кинжальщика” почетный гражданин Одессы А.Г.Строганов. С удивительной легкостью уже в мае 1826 г. стихотворение Пушкина “раздобыл” французский литератор Жак Ансело, прибывший на коронацию Николая I в свите маршала Мармона. Называя стихотворение “преступным”, Ансело поспешил обратить внимание царя на то, что “республиканский фанатизм, который дышит в этих стихах, дикая энергия чувств, которая их вдохновила”, доказывают, что в России наступит день, когда “целое поколение людей” пойдет на преступление, если правительство своевременно не примет разумные меры. Мотивируя свой вывод, Ансело пошел на передержку: из перевода были выпущены самые важные в смысловом значении слова “в твоей Германии ты вечной тенью стал”.

В отличие от перевода на французский перевод на немецкий язык был сделан точно еще тогда, когда стихотворение оставалось неизвестным не только огромной массе россиян, но и некоторым пушкинистам. Это было неслучайно. Если в России “Кинжал” Пушкина не вызвал широкого литературного резонанса, в Германии имя Занда и в литературе, и в историографии, и в живописи в течение длительного времени привлекало благодарное внимание современников. В 1869 году, накануне Франко-прусской войны и создания Германской империи, в Мангейме, на месте казни Занда, был сооружен памятник.

В России в период революций 1905 – 1907 гг. “известную строфу” из стихотворения “Кинжал”, в которой “Пушкин воспел “Занда”, воспроизвел в своей статье о роли студенчества в революционном движении в Европе в 1848 году молодой ученый и знаток пушкинского творчества (впоследствии академик) Е.В.Тарле, обративший внимание на то, что “новейший историк декабристов” П.Е.Щеголев назвал ее “увлекательной и дразнящей”.

Итак, от апологии абстрактного Занда, вскоре им заброшенной, если незабытой (“мои кишиневские бредни”), А.С.Пушкин уже в 1823 году перешел к созданию слегка ироничного образа “полурусского соседа”, поклонника Канта и Шиллера, от увлечения “упоительным Россини” и Вольтером, к критическому изучению не только французских и итальянских классиков (Расина, Вольтера, Данте, Петрарки), но и своих современников Шиллера и Гете, Моцарта и Бетховена, к признанию “Истории Государства Российского” Карамзина, к созданию “Бориса Годунова” и “Пиковой дамы”.

М.А.ДОДОЛЕВ,

ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ВДОХНИ ЗДОРОВЬЕ, БОДРОСТЬ, СИЛУ
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ… АРИСТОКРАТОМ?
ОПЯТЬ ТРОЙКА!
ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО “НЕЗАВИСИМОСТЬ”
МАРК РУДИНШТЕЙН: ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
ОЛЕГ ЯНКОВСКИЙ: ТРУДНЫЕ ГОДЫ ПРОШЛИ


««« »»»