БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ… АРИСТОКРАТОМ?

Интеллигентность, аристократизм… Каждый человек понимает смысл этих слов, но сами воздушно-неуловимые понятия очень туго поддаются вербализации. Ясно одно: интеллигентность уходит корнями в аристократизм, и русская интеллигенция многим обязана французской аристократии, базовые ценности которой вместе с французским языком внедрила в русские дворянские умы Екатерина Вторая, большая поклонница культуры лучших виноделов и поваров.

Много воды утекло с тех пор. Французская революция заметно проредила ряды аристократов, в добрых традициях народных бунтов их вдохновенно вешали на фонарных столбах, но уничтожить аристократию как факт не удалось. Потомки знатных предков продолжают передавать по наследству то неуловимое нечто, что, собственно, и отличает истинного аристократа от буржуа или простолюдина. Дело тут вовсе не в деньгах (французские буржуа значительно богаче угасающей аристократии) и не в образовании, равно доступном всем, у кого есть финансовые возможности. Аристократ является живым носителем уходящих традицией, материализованной историей, гордостью своего народа. Простые французы аристократов уважают, а богатых буржуа скорее презирают.

По сей день живут в своих уединенных замках герцоги, графы, маркизы и виконты. Политикой они не занимаются, хотя именно из их рядов рекрутируется большинство дипломатов и правительственных деятелей. Мирок знати замкнут и полон условностей, а жизнь достаточно сложна, о чем и поведал Шарль-Луи де Тонель д’Оржекс в приватной беседе специальному корреспонденту ИД “Новый Взгляд” во Франции Маргарите Готье.

БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ… АРИСТОКРАТОМ?

– Скажите, пожалуйста, какой вы носите титул?

– Я из древнего знатного рода, возведенного в ранг маркизов Людовиком XVIII. Моя бабушка вышла замуж за 3-го маркиза д’Оржекса. Сама она была из еще более древнего рода де Гунон-Лубенсов. Я с полным правом мог бы претендовать на титул виконта, но никогда в этом особого смысла не видел и не вижу. И потом у нас уже не тот образ жизни. Когда нас приглашают в гости, на карточке за столом часто пишут: “Маркиз д’Оржекс” и “Маркиза д’Оржекс”. Людям просто так приятнее. Вообще во Франции, в отличие от Англии, у дворянских титулов нет юридического статуса, так что среди тех, у кого на визитной карточке значится “граф”, “барон” и тому подобное, большинство таковыми не являются, хотя есть, разумеется, и люди, носящие титул с полным на то правом.

– В чем, по-вашему, заключаются особенности аристократического воспитания? С какими ограничениями оно связано?

– Ну вот вам хотя бы один пример. Недопустимо за столом затрагивать тему гомосексуализма, вдруг среди присутствующих окажется кто-нибудь, кто сталкивается с этой проблемой у себя в семье. Вообще надо вести себя так, как будто некоторых вещей просто не существует. Помнится, в детстве нам внушали, что нельзя плохо говорить о людях за их спиной, а уж тем более, разумеется, в их присутствии. Так что степень свободы, как видите, очень ограничена. Тут уж не до самовыражения. Как мы шутили в свое время, аристократу не дано называть вещи своими именами. Вообще люди нашего круга очень доброжелательны, тактичны, хорошо воспитаны, просты в обращении, они везде на своем месте – будь то на светском приеме или в супермаркете, они всегда стараются сделать так, чтобы собеседнику было с ними легко и комфортно. Они образованны, любят и знают толк в красивых вещах, умеют принимать гостей… Что вам еще сказать? Мы узнаем друг друга не по каким-то внешним признакам, и уж конечно, не по манере одеваться – тут как раз могут быть самые разные варианты. Это что-то такое неуловимое, может, какая-то особая сдержанность, отсутствие суеты… Вот, например, среди посетителей замка бывают и люди нашего круга. Человек только “Здравствуйте!” сказал, а мы уже видим: наш. Потом действительно оказывается – посол или министр…

Кто составляет круг вашего общения?

– Мы являемся членами ассоциации французского дворянства (Association de la Noblesse Francaise), часто встречаемся с представителями дворянства, знаем друг друга. Но, как говорится, это приятнейшая среда, если удалось оттуда выбраться. Круг наших знакомств этим не ограничивается, среди наших друзей не только выходцы из “хороших семей”, но и люди искусства, а также представители других профессий. Мы с женой не придерживаемся “строгих правил”, хотя многие наши друзья-аристократы живут именно так: посещают церковь, не имеют “недостойных” знакомств, воспитывают детей в очень жестких рамках и вообще живут так, как будто ничего не изменилось. Но ведь изменилось же! Раньше врача за стол не сажали, а теперь, посмотрите, как они радуются, когда сын врачом стал. Конечно же, есть еще молодые люди, которые целуют ручку, девушки, которые делают реверанс. Они получают хорошее образование – многие потом становятся банкирами, врачами, дипломатами. Их с ранних лет “выводят в свет”, чтобы они встречались с молодежью “своего” круга, для этого специально устраиваются балы, светские рауты… Мы пытались так воспитывать детей, но не получилось…

Почему?

– Мы как-то отправили дочь на был. Ей было 23 года тогда. К ней подсел какой-то благородный отпрыск, спрашивает, не скучно ли ей, а она ему: ”Что вы! Так интересно, как в зоопарке!” Больше заманить ее на подобное мероприятие не удалось. Однажды, когда ее сфотографировали у рояля для светского журнала, она вообще из дома ушла, с трудом уговорили вернуться. Сейчас Эмили работает искусствоведом в Музее Метрополитен в Нью-Йорке, училась в Канаде, защитила диссертацию по укрепленным замкам Франции. Дени-Лоран, наш сын, тоже все это не воспринял, его ручку поцеловать не заставишь – у нас в семье все с характером. Он талантливый фотограф и дизайнер, живет в Париже, начинающий летчик, недавно получил права..

Вы женились по любви?

– Еще по какой! До сих пор, можно сказать… Нам повезло – мы действительно принадлежали к одному кругу. Моя жена – урожденная Пен из провансальской аристократии (там приставок не было). Но я помню, как в начале нашего знакомства моя будущая теща все интересовалась, кем я прихожусь Анри д’Оржексу, и когда узнала, что я его сын, тут же успокоилась.

Несколько лет назад вы открыли свой замок для посетителей. Что руководило вами?

– Наш замок – это не просто место, где мы живем, это исторический памятник, культурное наследие нации. Очень многие частные замки Франции открыты для посещений, и их владельцы часто делают это не ради денег, а из других побуждений, тем более что в финансовом отношении, как я говорил, это мало что дает. Хотя бывают и исключения – замок Шенонсо, например, очень доходное предприятие, или замок Мервиль. В то же время даже такие замечательные памятники, как Во ле Виконт или Валандри, убыточны, там половина коллекций распродана. Тут недалеко в своем замке, открытом для посещений, наш знакомый герцог обедает за стеклянной перегородкой на всеобщем обозрении, так, как будто он в доме один – это, конечно, уже некоторая нарочитая театрализованность, своего рода игра. В общем, побуждения могут быть самые разные. В любом случае для владельцев это всегда возможность расширить круг общения. Хотя посетители часто воспринимают нас просто как часть экспозиции, некоторые вообще отказываются верить, что мы владельцы замка и водим их по собственному дому. Но, согласитесь, все-таки интереснее побывать в доме, где жили и продолжают жить поколения дворянского рода, чем в замке, который содержится на средства налогоплательщиков, где вас встретят служители в формах и никакой жизни давно уже нет.

– Можно сказать, что, открыв замок для посетителей, вы освоили новую для себя профессию, непосредственно связанную с туризмом?

– Профессия должна приносить доход, а для нас это сплошной убыток. Для того чтобы наша деятельность оправдала себя в финансовом отношении, в год должно быть 10 тысяч посетителей, а у нас больше пяти не бывает. Что вы хотите? Сейчас у людей другие интересы – футбол, всякие увеселения… Это вам не Англия. Там ко всему этому относятся с гораздо большим интересом и уважением. Мы регулярно там бываем последние пять лет, и среди посетителей у нас часто бывают англичане – их по-настоящему интересует историческое наследие Франции. Мой доход от посещений равен примерно 50 тысячам, а только на ремонт крыши у меня в прошлом году ушло 300 000 франков. В среднем у меня ежегодный дефицит тысяч восемьдесят. Пока что я трачу деньги, которые собирался оставить жене в случае моей кончины. При таком развитии событий денег хватит лет на десять. Мне сейчас шестьдесят девять, жене – шестьдесят шесть. Если что, потом придется как Ромео и Джульетте…

Это было очень ощутимое изменение в вашей жизни. Как отнеслись к этому члены вашей семьи?

– Жена сначала воспринимала все это очень тяжело – она, в отличие от меня, раньше вообще не работала и не сталкивалась ни с чем, что бы непосредственно касалось денег. Когда мы открыли замок, самым ужасными для нас были момент, когда надо было сказать: ”Посещение платное”. Жена вообще была не в состоянии это выговорить, а я так невнятно произносил, что половина людей, не расслышав, проходила без билета. Дети тогда тоже расстроились, сказали: как вы могли, это же наш дом… Хотя бывают они здесь не так часто.

А вам когда-нибудь приходилось работать?

– Жить на ренту не мог уже мой отец. Вообще после 1920 года большая часть аристократии, по крайней мере три ее четверти, были вынуждены зарабатывать на жизнь, и если кто-то будет утверждать обратное, – не верьте! Людей с действительно большими состояниями – 3000 гектаров, например, осталось очень мало, и искать их следует не здесь, на юге Франции, а где-нибудь в Бургундии или Нормандии. Кстати говоря, мой отец тоже работал с какого-то момента, у него была страховая компания. Это был человек очень высокой морали и остался таковым до конца жизни: тот факт, что он занялся бизнесом – а это ведь жесткие, силовые отношения – никак на нем не сказался. Он всегда говорил: “С друзей я денег не беру”… Во что это все ему обошлось!

Я же начал работать после второй мировой войны: тогда найти работу было очень просто – достаточно было хорошего воспитания и приятных манер. Никакого специального образования у меня в ту пору не было. Впоследствии я создал свою страховую компанию. Теперь я на пенсии, занимаюсь исключительно замком и хранящимся здесь архивом. Архив колоссальный – десять тысяч страниц переписки только по девятнадцатому веку.

– Как вы стали владельцем замка Лубенс?

– Нас было пятеро детей. Когда в начале шестидесятых умер мой отец, никто не хотел наследовать замок. У него были еще и земельные угодья – одно 110 гектар, другое 120 и два очень красивых дома. Жена моя жила тогда в Париже, что такое содержать замок, представляла себе плохо и, в отличие от жен моих братьев, протестовать не стала. Именно так замок достался мне. Мы тогда плохо отдавали себе отчет, какую ношу мы на себя взвалили. Здесь 50 комнат. Из них 20 мы вообще не используем. Когда нет прислуги, поддерживать порядок в таком большом доме очень трудно. А постоянная прислуга стоит сейчас очень дорого, не менее 10 000 франков в месяц, этого мы себе позволить не можем. У наших родителей, в отличие от нас, слуги были. Помнится, когда моя мать устраивала большие приемы и своей прислуги не хватало, приходили женщины из деревни и помогали на кухне просто так, за вкусный ужин. Сейчас, разумеется, такое немыслимо.

С какими еще трудностями вам приходится сталкиваться?

– Это прежде всего грабежи. Нас грабили восемь раз. Об этом мало говорят и мало пишут в газетах, но для Франции это настоящее бедствие. Нашу приятельницу, баронессу де ля Сюс недавно ограбили, когда она была в церкви. Такие замки, как наши, – это просто супермаркет антиквариата без кассира для тех, кто интересуется и готов чуть-чуть рискнуть. Хотя, казалось бы, у нас сигнализация, но толку мало. Нам все равно пришлось продать часть дорогих вещей, потому что хранить их здесь было просто бессмысленно. Многие владельцы идут на разного рода ухищрения: например, к подписи к картинам прибавляют слово “копия”, когда это самый что ни на есть оригинал. Второй фактор, который приводит к упадку родовых имений во Франции, – это юридическая форма наследования. Во Франции, в отличие от Англии, не действует майорат, имущество наследуется в равных долях. Теперь представьте, что у ваших родителей было только родовое имение, а вас несколько детей: тогда тот, кто захочет взять его на себя, должен “откупиться” от остальных наследников – отдать им, например, произведения искусства или другие ценности. Для этого приглашаются оценщики, проводится инвентаризация – а все это очень дорого стоит, затем происходит раздел имущества. В результате от родового имения мало что остается. В Англии же имение наследуется вместе с титулом, то есть оно неделимо и принадлежит только одному из наследников.

– Каким вы видите будущее ваших детей?

– Детям, конечно, жить здесь будет трудно – Лубенс удален от больших культурных центров. Хватит ли у них средств, чтобы содержать охрану и приезжать сюда месяца на три в году? Не знаю. Помнится, отец в последние годы жизни был уверен, что после его смерти замок будет продан. Вот и мне сейчас так кажется. Но ведь не продали же…. Так что, кто знает!


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ВДОХНИ ЗДОРОВЬЕ, БОДРОСТЬ, СИЛУ
ОПЯТЬ ТРОЙКА!
ЭТО СЛАДКОЕ СЛОВО “НЕЗАВИСИМОСТЬ”
МАРК РУДИНШТЕЙН: ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
А.С.ПУШКИН И СОБЫТИЯ В ГЕРМАНИИ 1819 – 1821 ГОДОВ
ОЛЕГ ЯНКОВСКИЙ: ТРУДНЫЕ ГОДЫ ПРОШЛИ


««« »»»