ЗАСТЕНКИ “ВЛАДИМИРКИ”

Здесь гордятся своими именитыми арестантами. Певица Лидия Русланова, жена Молотова Полина Жемчужина, киноактриса Зоя Федорова, диссидент Владимир Буковский, Василий Сталин… Долгие годы одна из камер пустовала и была чем-то вроде музея. Там стоял бюст самого знаменитого узника – Фрунзе…
В 50-60-х годах Владимирская крытая наводила ужас на профессиональных преступников. Здесь переломали, вынудив отречься от своего звания, едва ли не всех воров в законе. Но спустя каких-то десять лет здесь же прошла самую престижную короновку (посвящение в воровское звание) целая плеяда молодых уголовников. Вор в законе номер один Вася-Бриллиант провел омоложение кадров.
Сейчас здесь собраны со всей страны зачинщики лагерных бунтов, захватчики заложников, помилованные убийцы. Публика – негде пробы ставить.
Но, говорили мне, воров в законе – всего четверо. Сотни пустующих камер.
“Греть” воров в законе (оказывать материальную помощь) – святая обязанность каждого уголовного авторитета, в какой бы колонии он ни находился. Идет этап во Владимирскую крытую – хоть сто рублей, но передать обязан. Какие-то денежки, слышал я, идут сюда и с воли. Но вот приезжаю и узнаю, что воров в законе “греют” в основном работающие арестанты из других корпусов. Теперь можно покупать по безналичному расчету продуктов и курева на сумму до 130 рублей. Не густо, конечно, но есть чем поделиться.
Но в ларьке, естественно, нет ни спитртного, ни тем более наркотиков. Чтобы это купить, нужны чистые деньги. Их и везут этапники из других колоний. Упаковывают сотенные в полиэтилен, привязывают ниточку, ниточку цепляют за зуб, а пакетик проглатывают. Тюремщики этот фокус знают. Но ничего поделать не могут. Обыск не всегда дает результат. А промывание желудка теперь запрещено.
Но сколько сотенных может проглотить человек? Максимум десять. А тысяча сегодня – даже в тюрьме не деньги. И этапы не так уж часты…
Некоторые наши издания время от времени публикуют репортажи о встречах с ворами в законе. Один недавно назвал сумму дохода 5 миллионов ежемесячно. И тут же подобно другим добавил, что не забывает про томящихся в темницах “братьев”, отстегивая им до 40 процентов. То есть 2 миллиона! Да если бы шел такой подогрев, зачем везти денежки в желудке? Их проносили бы чемоданами. Эти четверо воров в законе черную икру ели бы ложками. Им бы девочек водили. Им бы отдельные камеры дали – при таком-то числе пустующих! Они бы друг к другу в гости ходили, совсем как в западных тюрьмах. Ну, и наконец, если бы только этот мафиози отстегивал два миллиона в месяц, они бы давным-давно были бы на свободе!
Если бы на воле собиралась такая общаковая касса, то зачем ворам и авторитетам нужно было бы наскребать свои колонийские общаки, восстанавливать против себя работяг? Ведь там сегодня, как и на воле, каждый рубль на счету.
Итак, либо эти встречи – байки для легковерных, либо те мафиози, что живут на виллах, не имеют с ворами, что парятся в “крытых”, ничего общего. И не могут иметь. Потому что это особая, малоизвестная категория преступников. Так называемые тюремные воры.
Ими занимается во “Владимирке” специальный оперуполномоченный (кум) в чине капитана. Узнав, что я интересуюсь этой публикой, он приказал привести “клиента”. Им оказался мужчина в спортивном костюме фирмы “Адидас”. Его личное дело мне уже показали. И я знал, что под костюмом – татуированный воровской паспорт: на спине – крест с рапятой женщиной. На груди – пасть тигра.
Мужчина сел на свободный стул, вынул из кармана пачку сигарет “Бонд”. Капитан закурил “Астру” и сказал мне: “Вот видите, что курю я и что курит он”. “А ты не жадничай”, – усмехнулся мужчина.
“Перед вами настоящий вор в законе по прозвищу Шурик-Устимовский, – заметно нервничая, продолжал капитан. – Можете взять у него интервью”.
Капитана захлестывали эмоции. И он начал мерить комнату шагами. А я рассматривал Шурика и молчал. Если бы я был арестант, то имел бы право поспрашивать его о тонкостях воровской жизни, а он не мог не ответить. Вдруг я хочу пополнить их ряды? Нельзя отталкивать! Но я знаю также, что давать интервью у них, воров в законе, пока не принято.
Вот почему я сидел и молча слушал, как Шурик и капитан обмениваются шутливыми колкостями. Капитан нервничал. Шурик это видел и держал свой уровень. Язычок у него был явно поострее. Глаза снисходительно улыбались. Сидит-то без выхода с 1968-го года. Почти четверть века! А вот на тебе – никакой деградации.
Это и есть самое главное отличие тюремных воров – все они, попав впервые за решетку несовершеннолетними, раскрутились в колониях на дополнительные сроки и сидят без выхода практически всю сознательную жизнь.
Бриллиант провел в неволе больше тридцати лет. Где-то я прочел, что один тюремный вор (фамилия не называлась) побил и этот рекорд – провел двадцать лет в одиночной камере. Это скорее всего легенда. Ведь тогда пришлось бы самому камеру прибирать, посуду мыть, полы драить. А настоящий вор не имеет права работать ни в какой форме, ни под каким видом. Он мозги себе свихнет, но придумает, как заставить ментов посадить его хоть с кем-нибудь, кто будет это делать за него… Настоящий тюремный вор не вдруг согласится сидеть вместе с другим таким же вором. А если их все же посадят, они настроят против ментов всю тюрьму. Братва поддержит, голодовку объявит, от работы откажется, вены начнут резать. Заваруха кончится тем, что либо их рассадят, либо поместят к ним фраера или мужика.
В тяжкие времена, когда что-то заставляло работать (либо ментовская гнуловка, либо голодуха), в вагонах с лесом, приходившим на Большую землю с северных лесоповалов, часто находили то ступню, то кисть, то ногу, то руку. Особенно много саморубов было среди тюремных воров. Способность к членовредительству входит в число их обязательных качеств. Надо собраться, обсудить текущий момент, выработать общую линию. Где можно съехаться из разных колоний? Только в межлагерной больнице. Но чем крупнее тюремный вор, тем вероятней, что он не станет ничего с собой делать (для него это пройденный этап). Он просто припугнет врача, и тот найдет у него какую-нибудь болезнь.
У тюремного вора можно найти массу пороков. В одном ему не откажешь – в смелости, мужестве, умении показать решительный характер, терпеть и голод и холод (в пятидесятых годах в северных лагерях ломали просто – выбрасывали на мороз в одном нательном белье), проявить пренебрежение к собственной жизни. Шура-Захар, говорили мне сотрудники “крытой”, просидел в карцере (без выхода!) восемьдесят суток.
“Когда меня начали пинать и подвешивать на наручниках, я стал кусаться”, – сказал Шурик-Устимовский. “Мы сами помогли многим стать ворами в законе”. Это самокритичное признание я слышал не только во Владимирской крытой… Испытания, которым подвергались тюремные воры (так называемая гнуловка), по международным нормам можно назвать пыточными. Тех, кто выдерживает пытки, называют обычно героями. Ну что ж, мы можем отвергать образ жизни и убеждения тюремных воров, но мы не вправе отказать им в том, что они являются героями в мире неволи.
Всякий тюремный вор находится в состоянии войны с ментами. А с другой стороны, он находится в состоянии войны с такими же ворами. Он боец, борец – назовите, как хотите. Даже если он не настоящий вор, а самозванец. Каждый день и каждую минуту он ставит на кон свою жизнь. В такие игры слабаки не играют.
Я далек от любования этой публикой. Я хочу только одного. Чтобы они знали, что кто-то видит их не в одном черном цвете.
Когда я смотрел на Шурика-Устимовского и капитана, я видел не тюремного вора и мента, а двух русских мужиков. Но они смотрели друг на друга иначе…
- Знаете, сколько голов откручено по его приговорам?! – восклицал капитан, прикуривая очередную сигарету. – Это он сейчас спокойный, почти интеллигент. Потому что через несколько месяцев – ему на свободу. А что он будет там вытворять?! Это даже представить страшно. Нет, сам он едва ли пойдет против закона. Это ему не нужно. За 24 года отсидки он наработал такой авторитет! Он будет только отдавать распоряжения. И к его услугам будет все, чего он был лишен эти годы. Уже приезжали из московского оперативного розыскного бюро (бывший шестой отдел, специализирующийся на борьбе с организованной преступностью. – В.Е.). Волнуются. Он ведь родом из Подмосковья. К вам, в столицу, поедет!
Только теперь я понял, почему так нервничает капитан. Не хочется ему, чтобы Шурик-Устимовский освободился.
Чисто теоретически я могу с ним согласиться. Для того, чтобы выиграть войну с преступностью, генералов уголовного мира надо держать взаперти. Но, во-первых, неизбежно выдвинутся другие генералы. А во-вторых, это в США директор тюрьмы, видя, что преступник не исправился, может продлить ему срок заключения. У нас такого закона нет.
Есть только один способ и дальше держать Шурика за решеткой – вызвать его на скандал, унизить в чьем-нибудь присутствии, смертельно оскорбить. (Как вор в законе, он обязан будет ответить: то ли ответным словесным оскорблением, то ли рукоприкладством). А еще лучше столкнуть его с другим заключенным. Сделать так, чтобы Шурик ударил его, порезал, а может быть, и убил. Для Шурика это, в общем-то, дело знакомое. Он потому и сидит без выхода 24 года. Однажды ударил молотком другого заключенного. Другой раз ударил прапорщика. Но ведь именно такие методы удержания в неволе и создают атмосферу смертельной ненависти между заключенными и тюремщиками, равной которой нет, наверное, нигде в мире.
Я смотрел на Шурика и думал: как он не деградировал в результате многолетнего безделья, явно (от природы) человек активный, деятельный? Что помогло ему сохраниться? Вероятно, эта постоянная, ежедневная борьба с теми, кто пытался заставить его измениться. Эта борьба и осуществление (при любых неблагоприятных условиях) своей власти над другими заключенными и есть работа тюремного вора в законе по кличке Шурик-Устимовский.
“Да выбрось ты свою паршивую “Астру”, закури мои”, – предложил капитану Шурик. “Спасибо, я привык к своим”, – гордо отказался капитан.
“Ну, а если бы ты ему предложил?” – спросил я потом капитана. “Сигарету из рук мента вор в законе может взять. Это им не возбраняется”, – объяснил капитан.
Работа у капитана необычная. Другой такой, хотя бы приблизительно похожей, не знаю. Одна ее часть называется разложенческой. Что это такое, поясню на примерах. Идет кум по колонии и при других заключенных как бы невзначай бросает вору в законе: “Что-то ты давно ко мне не заходишь…”
Работа намеренно грубая. Но на психику действует. Хоть на йоту, но авторитет понижает. А если вор не послал подальше, не пошел за грубость в карцер, то вообще беда. И дело не в том, что куму поверили. (Если вор в самом деле на него работал, стал бы он так его подставлять!). Дело в том, что у каждого вора в законе есть в сообществе те, кто при удобном случае припомнит: вот, мол, как кум с тобой разговаривал, а ты только шуточкой ответил.
Разложить вора в законе – значит подорвать его авторитет, понизить преступный статус. С помощью только что приведенного приема это трудно. Тем более, что последнее время, сказал капитан, воры в законе разрешили себе поступать в том или ином случае так, как они считают нужным. Могут и чайку с кумом попить. Они – законодатели в своей среде. Как решат, так и будет.
В последние годы стержнем разложенческой работы стало создание воров-самозванцев. “Они подсовывают нам своих людей. Обычно это уголовные фраера. Изъявляют желание работать на оперчасть. А сами докладывают ворам о том, что узнают от нас. Так и пошло: они внедряют к нам, мы внедряем к ним. Такие, как Шурик, будут из нас, сотрудников, веревки вить, если я не создам им противовеса! – объяснял капитан. – Я просто вынужден делать своих воров в законе.”
Самозванцем (сухарем) может быть и не вор в законе, а любой другой уголовный авторитет. Главное, чтобы он (по указанию кума) мог отменить забастовку или голодовку, убедил кого-то не уходить в побег, не дал убить кого-нибудь…
Пока сухарь действует, пока его не разоблачит какой-нибудь этапник, пока в ответ на запрос не придут авторитетные малявки (тюремные письма) с сообщением, что такого среди настоящих воров нет, сухарь успевает обрасти целым отрядом сторонников. На него придет приговор. За ним пойдет охота. Каждый считающий себя близким к ворам обязан будет его убить. Но охота пойдет и на тех, кто поддерживал сухаря. Никто с каждым по отдельности не будет разбираться. Не разглядел самозванца – отвечай! Чтобы выжить, выход один – держаться друг за друга. “Пока они выясняют отношения, мы работаем и спим спокойно”, – сказал капитан.
Пришедший этапом самозванец никогда не войдет в зону, если ему успевают сообщить, что там держат верх настоящие воры. Но и вор в законе откажется входить в зону, где правит самозванец. То же самое происходит в “крытой”. Вор боится сидеть в камере, где верх держат самозванец и его ребята. А самозванец скорее башку себе расшибет о бетонную стену, чем войдет в камеру, где сидит настоящий вор.
Прежде чем вызвать Шурика-Устимовского, капитан привел другого долгосрочника (прошляка, то есть бывшего вора в законе) и спросил его: “Ну-ка, скажи, кто в ком больше нуждается? Я – в вас или вы – во мне?” – “Конечно, мы в вас”, – оторопело пробормотал заключенный. Этот же вопрос капитан задал потом Шурику. Шурик огрел капитана выразительным взглядом и промолчал. “Ладно, давай закурим твой “Бонд”, – удовлетворенно предложил капитан. “Знай наших!” – говорил его взгляд.
Пока они сладко затягивались, я думал о своем. Я думал о том, что борьба со злом имеет смысл только тогда, когда дает ощутимые результаты. Изводить воров в законе законными методами невозможно.
Вор в законе вынуждает тюремщиков делать то, чего он хочет, двумя способами. Либо он грозит остановить производство (по его указанию заключенные не выйдут на работу). Либо он грозит вскрыться – изрезать вены. Первое неприемлемо, потому что план превыше всего. Второе неприемлемо, потому что, если вор в законе вскроется, его сторонники разобьют в щепки двери камер, тюрьму разнесут.
“Чем же они ломают дубовые двери?” – спросил я. “Столами, на которых едят”, – отвечали мне. “Но эти столы прикручены к полу железными пластинами!” – “Они эти пластины перепиливают.” – “Чем?” – “Обыкновенными иголками!”
Да, да! Иголками можно перепилить одну половину пластины, а другая потом легко доламывается.
Итак, для того, чтобы извести тюремных воров в законе, надо сделать две вещи – исключить отказ заключенных от работы и не дать пронести в тюрьму ни одной иголки. Отменить обязательный труд – можно. Но как быть с иголками?
Виталий ЕРЕМИН.
Публикация Б.ДАНЮШЕВСКОГО.