В 36 лет он стал министром российского правительства. В 37 оказался безработным. Однажды обжегшись в походе во власть, теперь он, как черт от ладана, шарахается от слова “политика”. И тем не менее по-прежнему входит в число пятидесяти наиболее влиятельных российских политиков.
Иронизирующий по поводу “новых русских”, для которых смысл жизни сводится к заколачиванию денег, он обладает внешней атрибутикой толстосумов: офис-игрушечка с секретаршей-куколкой, роскошный “Мерседес” у подъезда, крутоплечие телохранители за дверью.
Впрочем, у нашего героя есть основания полагать, что его давно уже встречают не по одежке. За него говорит имя.
Петр АВЕН.
НЕВЫЕЗДНОЙ
– Тележурналист Леонид Парфенов рассказывал мне, как снимал программу “Гайдар и его команда” и на протяжении всего интервью с вами подбирался к одному, главному, по мнению Леонида, вопросу: “Дразнили ли вас в школе Знайкой?”
– Да, припоминаю, Парфенов спросил-таки меня об этом.
– И что вы ответили?
– Я сказал, что учился в школе, состоящей из одних Знаек, поэтому выделиться на их фоне ученым видом или очками было трудно.
– Что же за школа? Для вундеркиндов?
– Вундеркиндов – это, может быть, слишком. Скажем помягче: для одаренных детей. Была в Москве знаменитая школа номер два, куда принимали после 5-го и 6-го классов по результатам специального отбора и вступительных экзаменов. Ребят собирали действительно талантливых. Среди них я не был самым выдающимся.
– Поэтому вас называли не Знайкой, а – как?
– Были разные дразнилки – более или менее обидные, но мне не хотелось бы вспоминать их сейчас. Пусть это останется тайной моего детства.
– Петр Олегович, вы пугаете меня своей таинственностью. Боюсь, при таком тумане интервью не получится.
– Ну, хорошо, хорошо… Самой обидной кличкой было Авен – старый хрен. Даже не знаю, что больше задевало: то, что старый или все же, что хрен. Прошел я, конечно, и через “четырехглазого”, и через “очкарика”. И все-таки большинство ребят называли меня по имени, правда, почему-то на английский манер – Питом. В ту пору мода такая была. И не только в нашей школе.
– А как, кстати, вы в число избранных угодили?
– Очень просто. В пятом классе я выиграл московскую городскую математическую олимпиаду, и меня пригласили на экзамены во 2-ю школу. Я конкурс прошел.
– Конечно, вы были отличником?
– В нормальной школе первые пять лет – да. Безусловно, на “отлично” занимался и в университете. Но во второй школе учиться на одни пятерки было практически невозможно.
– Любовь к математике – это семейное?
– Отец у меня специализировался на вычислительной технике (Петр Олегович поскромничал, говоря об отце. В Большом Энциклопедическом Словаре об Олеге Ивановиче Авене написано щедрее: “советский ученый в области автоматизации, член-корреспондент АН СССР” – А.В.), мама работала инженером и преподавала в вузе, а дед был профессором-металлургом. Поэтому выбирать я мог только между физикой и математикой. Другие варианты родителями отметались напрочь. Когда в старших классах школы меня вдруг потянуло к гуманитариям, это было ударом для отца. Очевидно, он разделял точку зрения академика Келдыша, утверждавшего, что науки делятся на естественные и противоестественные. Мое стремление к противоестественному встретило в семье отпор. А я даже хотел поступать на филфак, сочинения писал с огромным удовольствием. Меня учил замечательный преподаватель по литературе Феликс Александрович Раскольников, который позже эмигрировал в Америку. У нас вообще была школа хороших учеников и выдающихся учителей. Скажем, из 25 ребят нашего класса двадцать два поступили в университет.
Отец подталкивал меня на физтех или мехмат, но я выбрал компромиссный вариант – отделение экономической кибернетики экономического факультета МГУ.
– Правда, что вы учились на одном курсе с Егором Гайдаром?
– Это одна из легенд, которыми объясняют мое неожиданное для многих вхождение в 1991 году в состав правительства России.
Егор Тимурович учился на курс младше, к тому же занимался на отделении политической экономии. Нет, в период студенчества мы знакомы не были. Это случилось значительно позже, когда Гайдар пришел работать в лабораторию академика Станислава Шаталина, у которого я писал и защищал кандидатскую диссертацию. Шел 1981 год.
– С того времени вы уже не расставались?
– Мы проработали вместе лет пять-шесть, крепко подружились. В шаталинской лаборатории между сотрудниками вообще существовали удивительно теплые, доверительные отношения. Мы ведь постоянно балансировали на грани, за наши эксперименты с экономикой можно было запросто угодить в диссиденты и враги режима. На фоне классических экономистов, воспевавших политэкономию социализма, Шаталин и Петраков выглядели бунтарями и возмутителями спокойствия. Тень учителей падала и на учеников, с подозрением было принято относиться и к нам. Не скажу, что нас окружали неприятели, но за нашими опытами внимательно следили и ждали ошибок. Понятно, что в такой ситуации полное доверие между коллегами становилось необходимым и обязательным. Мы сдружились с Гайдаром, вместе писали статьи, научные работы, вместе отдыхали семьями. За несколько лет совместной работы мы стали близкими людьми.
– Так продолжалось до вашего отъезда в Австрию?
– Уехал я не сразу. Вышла сложная история. Меня действительно пригласили работать в Международный институт прикладного системного анализа, но я не смог получить разрешение на выезд из СССР. В течение двух лет, пока тянулась эта волынка, я продолжал работать в институте системных исследований Академии наук СССР, а Гайдар вместе с Шаталиным к тому моменту уже ушли в институт народнохозяйственного прогнозирования.
– А почему, кстати, вас не отпускали из страны?
– Причины тогда не объясняли. Существовала официальная формулировка: “нет решения”. Чьего решения, почему его нет? Ответа добиться было невозможно.
Я очень переживал. Контракт с австрийцами заполучить было очень непросто, пришлось выдержать конкурс и вдруг…
– У вас существует собственная версия отказа?
– Может, причина в том, что я не был членом КПСС.
– Не предлагали или вы упирались?
– Честно скажу, против поступления я ничего не имел, но и каких-то усилий для получения членского билета не прилагал. Мне было не до того. Наука занимала меня куда более этой суеты.
– Вероятно, и нерусская фамилия стала закавыкой для КГБ, послужив дополнительным основанием для отказа?
– Почти уверен в этом. У меня ведь сложное происхождение, смесь разных кровей – латышской, русской, еврейской.
– А тут еще Вена – перевалочная база иммигрантов в Израиль.
– Наверное, и так. Но нам с вами гадать за КГБ и ЦК КПСС, принимавших решение, кого пущать, а кого нет, – занятие пустое. Столько причин, сколько работники славных “компетентных органов”, мы все равно не придумаем.
ТРАНЗИТ МОСКВА – ВЕНА – МОСКВА
– И все-таки вы уехали.
– Да, в 1989 году. Шла перестройка, хватка системы ослабла, это мне и помогло.
Сначала я уехал на год, потом контракт продлили раз, второй… Мне довелось читать лекции в Шотландии, в Германии, в Израиле, в США… Я открыл для себя мир.
– Еще раз воспользуюсь подсказкой Леонида Парфенова, от которого я узнал, будто вы спикаете с четырех лет.
– Да, родители с детства приучали меня к иностранным языкам. Года с 88-го все научные работы я уже вынужден был писать по-английски. Публикации на Западе всегда считались более престижными, нежели в России. В конечном итоге, то, что мои работы знали за рубежом, и предопределило приглашение в Австрию, где, кстати, также все общение шло только на английском. Я не скрываю гордости от того, что несколько лет занимался прикладной наукой в крупном европейском научном центре.
– Что же заставило вас оставить размеренную жизнь в Вене и вернуться в Москву? Министерским креслом соблазнились?
– Хотелось попробовать себя в новом качестве. А первым предложение войти в правительство мне сделал Александр Шохин.
– Вы были знакомы с Александром Николаевичем?
– И с ним мы вместе работали у Станислава Шаталина.
Когда же я уехал в Австрию, то начал встречаться с Шохиным уже как с помощником министра иностранных дел Шеварднадзе, имевшим свой интерес в институте системного анализа. Мы подружились. Позже Шохин стал министром в правительстве Ивана Силаева. В сентябре 91-го года я приехал в краткосрочную командировку из Вены в Москву и решил навестить Александра Николаевича. Он принял меня в просторном кабинете, в приемной сидела секретарша. На меня это произвело впечатление, прежде я с такими большими начальниками никогда не общался. Тут-то Шохин и сказал, что формируется команда, которая может стать костяком будущего правительства. Я отказываться, разумеется, не стал, хотя и признался, что в Австрии мне есть что терять. В первую очередь, материально.
– Договаривайте, Петр Олегович.
– Мне создали комфортные условия для жизни, платили по тем временам просто огромную зарплату.
– Какую?
– Почти шестьдесят тысяч долларов в год, не облагаемых налогом. Это и сейчас сумма приличная, а лет пять назад она казалась гигантской. Особенно, если помнить о тех деньгах, которые я зарабатывал старшим научным сотрудником в России.
Я мог позволить себе в Австрии то, о чем прежде даже не мечтал.
С другой стороны, для меня было очевидно, что работа в Вене имеет свой потолок. Я чувствовал в себе определенные организационные способности, которые хотелось применить на практике. Я довольно долго находился около власти, помогал ей советами, и это не могло не вылиться в желание проверить себя в большом деле. Поэтому к разговору с Шохиным я был внутренне готов.
– Конкретные посты обсуждались?
– Наиболее близкими и знакомыми для меня являлись вопросы макроэкономики и внешнеэкономического регулирования, поэтому я предложил использовать себя в этих сферах.
Потом в том же ключе я поговорил с Егором Тимуровичем и вернулся в Австрию, а Шохин вместе с Гайдаром на 15-й даче в Архангельском продолжили работу над экономическим разделом доклада для Ельцина, с которым тот должен был выступить на очередном съезде народных депутатов. Я часто созванивался с 15-й дачей, делал по просьбе товарищей разработки, консультировал, поскольку у меня были большие информационные возможности, нежели у них.
Через некоторое время до меня дошли слухи, что ситуация стала развиваться неблагоприятным для группы Гайдара образом и, вполне вероятно, никто из его команды в правительство не войдет. Я даже, помню, написал Шохину письмо, чтобы тот сильно не расстраивался, видимо, наше время еще не пришло.
– Из-за чего все переменилось?
– Ну, вы понимаете, помимо гайдаровской команды для Ельцина работали и другие экономисты – Явлинский, Скоков… Очевидно, в какой-то момент чаша качнулась не в сторону Егора Тимуровича.
В октябре маятник пошел в обратную сторону. Я приехал в Россию в отпуск и отправился на 15-ю дачу, где снова возник разговор о формировании будущего правительства. Гайдар предложил мне пост председателя комитета внешнеэкономических связей в рамках объединенного министерства экономики и финансов. Я еще раз дал согласие и… вместе с американскими друзьями поехал отдыхать в Грузию, затем в Петербург и вернулся в Австрию. Новостей из Москвы не то чтобы не ждал, но старался об этом не думать – просто работал. В один из дней раздался звонок из приемной Ельцина, и мне сообщили, что президент принимает полный список Гайдара по кадровому составу. Через час перезвонил Егор Тимурович и подтвердил, что нужно срочно возвращаться в Москву и приступать к работе. Мне было дано три дня на подготовку указа о либерализации внешнеэкономической деятельности. Так все начиналось.
– Вы стали министром.
– Сначала я назывался первым заместителем министра иностранных дел, а уже с февраля 92-го – министром МВЭС.
– Надо полагать, жизнь ваша резко изменилась?
– Не то слово!
Своим достоинством я считаю способность резко ломать размеренный, устоявшийся ритм жизни. Один этап у меня был связан с лениво-безответственной работой в Академии наук, когда можно было спать до 10 утра, ходить на службу дважды в неделю, сутками читать книги и писать статьи в свое удовольствие. Потом была Австрия, где от меня требовалась большая организованность и жесткая самодисциплина, словом, западный, а не российский стиль. Право на продление контракта приходилось завоевывать в борьбе. Третья жизнь – работа в правительстве. Сейчас я живу как бы в четвертый раз.
ТРЕТЬЯ ЖИЗНЬ ПЕТРА
– Давайте все же сначала разберемся с самой непродолжительной вашей ипостасью – министерской.
– Мне пришлось начинать с жуткой внутренней ломки. Во-первых, я никогда не был человеком слишком организованным, во-вторых, я не любил утруждать себя, в-третьих, мне в жизни не приходилось никем руководить кроме собственной жены. А тут целый штат сотрудников, целая отрасль! Министру негоже опаздывать на встречи или что-то забывать. В первые недели я спал максимум по 4-5 часов в сутки, брал работу на дом. Признаться, особенной усталости не чувствовал. Мы все тогда ощущали, что находимся на переломном этапе истории и что момент нельзя упускать ни в коем случае. Правда, постоянно казалось, что самое главное не сделал, забыл, упустил.
– Я помню ваше первое после отставки интервью, данное в декабре 92-го. Вы тогда сказали, что в течение года вам пришлось 70 раз подниматься по трапу самолета.
– Еще Иван Бунин говорил, что человеку для счастья нужны любовь, работа и путешествия. Я целиком солидарен с классиком, только от себя добавил бы еще в формулу счастья детей. Так вот… В принципе, при социализме мне жилось неплохо, вполне вольготно. Если кому и жаловаться на тоталитарную систему, то не московской интеллигенции, большая часть которой легко приспосабливалась к существовавшим реалиям, не бедствовала, не голодала, не забывая при этом хаять на кухнях власть. Словом, я не склонен обливать помоями тогдашнюю жизнь в угоду сегодняшней конъюнктуре. Работа, любовь – все у меня было. Единственное, чего остро не хватало, так это путешествий.
Уехав в Австрию, я смог утолить свой голод познания мира. Поэтому, возглавив МВЭС, я уже не стремился много ездить, но этого требовала работа. Скажем, осенью 91-го года я вел переговоры с Парижским клубом об отсрочке выплаты внешнего долга России, и практически еженедельно мне приходилось на один день летать в Париж. Сказать кому, посчитают меня счастливцем, а знаете, что на самом деле представляли те командировки? Вылетаешь в середине дня, к вечеру добираешься до места. Размещение в гостинице, ужин, составление плана на завтрашний день. С утра – переговоры, после них – возвращение в гостиницу, обед и – обратно на самолет. Город видишь из окна машины, да и то, если не занят чтением бумаг…
– Но заявление об уходе по собственному желанию вы написали ведь не из-за переутомления?
– Разумеется, нет. Если помните ситуацию декабря 92-го года, то съезд народных депутатов требовал отставки всего правительства. Ельцин пошел на компромисс и предложил на место премьера вместо Гайдара Черномырдина. Я знал, что Виктор Степанович не хочет видеть меня в составе своего правительства, и написал заявление. Наверное, можно было бы побороться за кресло, но я решил, что насильно мил не будешь.
– По сути, из всей гайдаровской команды тогда ушли только вы и Егор Тимурович.
– Каждый из нас сам выбирал для себя линию поведения. Виктор Степанович назвал Ельцину список тех, с кем он не желает работать. В конце концов, все эти люди ушли из правительства. Кто-то раньше, кто-то позже.
– Выжили, выдавили помаленьку?
– Именно. Фамилии “лишних” людей произносились Черномырдиным с разной степенью агрессивности, мое имя вызывало наибольшее раздражение, поэтому я просто не стал дожидаться, пока меня снимут.
– Чем вы так не угодили Виктору Степановичу?
– Личных мотивов тут нет. Черномырдин пришел из Газпрома, поэтому для него внешняя торговля была предметом собственного интереса. Естественно желание видеть на таком участке своего надежного человека. Если бы у меня была репутация человека мягкого и покладистого, премьер, вероятно, и смирился с моей кандидатурой, но я никогда ручным и карманным не был.
К счастью, у Черномырдина под рукой не оказалось замены на мое место, поэтому он ограничился тем, что избавился от Авена. Министром стал мой первый зам Сергей Глазьев, который продолжал проводить ту же политику.
– Но ведь и Глазьев не усидел.
– Нынешний министр Олег Давыдов, которого привел Виктор Степанович, мне очень импонирует. Это умный, компетентный специалист, чье назначение мне кажется очень удачным.
– Зато о ваших министерских шагах многие сейчас говорят без восторга.
– Мол, я разрушил внешнюю торговлю России, все отпустил, завалил и тэ дэ и тэ пэ? На мой взгляд, наоборот – я сделал слишком мало для коренной перестройки работы МВЭС, для ломки административных препон. Одним из главных заслуг нашего правительства я считаю достижение реальной конвертируемости рубля, резкое сокращение импортных субсидий, а также устранение нетарифных барьеров во внешней торговле. Это именно те вопросы, за которые отвечал в правительстве я.
Да, сегодня меня критикуют. Но, заметьте, камни в мой огород полетели лишь тогда, когда я стал активно заниматься бизнесом. Причину теперешней активизации моих недругов я вижу исключительно в реалиях конкурентной борьбы в России, никакого отношения к моей деятельности на посту министра эта возня не имеет.
– И все же давайте поговорим конкретно. Вас, скажем, обвиняют в том, что задолженность Республики Ганы России с вашей помощью была продана через западные посреднические фирмы в полтора раза дешевле ее реальной стоимости.
– Вопрос с Ганой решался через полгода после моего ухода из правительства. Убедительный аргумент?
– А тот самый приписываемый вам развал внешней торговли?
– Я не хочу вдаваться в детали, но все формальные показатели внешней торговли за последние годы не только не ухудшились, а даже улучшились (и это на фоне общего кризиса экономики в стране!). Можно проверить цифры по статотчетам. К слову, в МВЭС и сегодня действует разработанная нами в 1992 году система.
– Что вы скажете по поводу давнишнего выступления Ельцина о составляющем сумму два миллиарда долларов необъяснимом расхождении между внешней торговлей и платежами за первые девять месяцев 92-го года?
– Это я – я! – докладывал тогда президенту, что статистика МВЭС показывает экспорт из России на два миллиарда больший, чем сообщает министерство финансов. Теперь же пытаются поставить все с ног на голову: будто бы меня президент спрашивал о судьбе двух миллиардов. Все ровно наоборот. Даже в прессе делаются прозрачные намеки, будто я чуть ли не захапал эту сумму. Но это же чушь!
Есть уровень обвинений, на которые трудно отвечать, поскольку они находятся за гранью нормального разговора. Что тут возразишь? Ну, идиоты, больные люди несут ахинею. Тьфу на них!
На самом деле меня задевает одно: нежелание моих критиков задуматься, разобраться в том, в чем они ни бельмеса не соображают. Понимаю, не все у нас специалисты в экономике, но ведь можно обратиться за помощью, попросить объяснить. Нет, сочиняют небылицы, не моргнув глазом! Эта наша российская некомпетентность, помноженная на апломб и самоуверенность, меня бесит!
Конечно, можно найти ошибки в моей деятельности на посту министра. Об этом и говорите, а не выдумывайте Бог знает что.
ПАУКИ И БАНКИ
– Бог не Бог, а цифра в два миллиарда выглядит весьма внушительно. Мол, поруководил министерством, растворил кругленькую сумму, а затем всплыл в кресле президента крупного коммерческого банка. Намек прозрачный: уж не пропавшие ли деньги легли в уставный капитал “Альфа-банка”?
– Логика этих наскоков мне понятна, объяснять не нужно. Я призываю лишь к тому, чтобы правдоподобные версии придумывали. В такую глупость ведь никто не поверит.
Что же касается банка… После моего ухода в отставку Черномырдин предлагал мне в качестве отступного несколько солидных постов. Предложения были вполне лестные, но я отказался.
– Поди, и послом стать могли?
– Уж это-то без проблем!
– И страну вам подобрали?
– Подобрали. Только я ее сейчас называть бы не хотел, чтобы не обижать посла, который там в то время работал.
Мог я, конечно, и на госслужбе остаться, и государственный фонд создать “под себя”, как это, например, сделал Андрей Нечаев. Но для этого пришлось бы обращаться за помощью, а я твердо решил никого ни о чем не просить. Поэтому я выбрал бизнес, посчитав, что надо попытаться самому заработать деньги. Мне казалось, что я смогу это сделать. Как запасной вариант я оставлял возвращение к научной деятельности. Я подписал с австрийцами контракт на 30 процентов нагрузки, обезопасив себя на крайний случай.
– Но ведь по вашей теории нескольких жизней Австрия являлась пройденным этапом?
– Да, это стало бы поражением. А куда деваться? Семью надо было кормить, сами понимаете. 30 процентов от 60 тысяч годового контракта – этого на черный день хватило бы. Не стану лукавить, после работы в Австрии у меня имелись на Западе определенные, скажем так, накопления. Проедать эти деньги мне не хотелось, я решил использовать их в качестве стартового капитала для начала своего дела. Я посчитал, что этой суммы мне хватит, чтобы снять в Москве офис, нанять секретаршу и водителя с машиной. Думал так: попробую себя в бизнесе. Если ничего не получится и поиздержусь, то, знать, не судьба.
– А в политику податься не намеревались?
– Что меня не влекло, так это политическое поприще. Истории с моей отставкой оказалось достаточно, чтобы надолго отбить политический аппетит.
– Вас подставили?
– И подставили, и грязью облили. Например, сочинили, что я в Австрии за взятки роскошный особняк купил. Как с этим бороться? Везти клеветников с собой и показывать трехкомнатную квартиру, которую я снимал?
О миллионных счетах в западных банках что-то плели. Вспоминать неприятно.
Потом распустили слух о бриллиантах моей жены. А у нее никогда не было драгоценностей. В Австрии не покупали – ни к чему. Пока же мы в Союзе жили, не до бриллиантов было. С зарплатой-то научного сотрудника! Наследство нам тоже никто не оставлял. Жена из обычной офицерской семьи. Мою родню репрессировали в 30-е годы. Один дед был ректором Новокузнецкого института, его расстреляли в 37-м. Второго деда, латышского красного стрелка, казнили еще в 35-м. Бабушка, которая меня воспитывала, 15 лет провела в лагерях и ссылках. Какие уж тут фамильные сокровища? Но это я сейчас вам рассказываю, однако не мог же я перед каждым идиотом, которому миллионы в моих карманах мерещились, оправдываться?
Словом, из политики я уходил с гадливым чувством.
– Поэтому?
– Поэтому я понял, что историей дан нам шанс стать богатыми, и для начала создал компанию “ФинПА”.
– Что не без претензии расшифровывается как “Финансы Петра Авена”.
– Да, а что в этом зазорного? Почему могут быть компании, носящие имена Форда, Зингера, а не может быть фирмы “Петр Авен”? Мне очень нравится, когда наши бизнесмены называют компании своими именами. Человек отвечает за качество работы собственной репутацией, разве это плохо?
Учреждая “ФинПА”, я предполагал заниматься консультациями по некоторому ряду финансовых операций, в первую очередь по спекуляциям ценными бумагами. Действительно, сначала я ограничивался инвестиционными советами нашим и зарубежным фирмам, что позволило мне заработать первые деньги. Постепенно я увеличивал масштаб операций, пока на меня не вышло руководство “Альфа-банка” с предложением провести совместную сделку.
Я отказался, ибо ничего не знал об этом банке да и вообще, повторяю, не хотел попадать в зависимость от кого бы то ни было. Одно время Ходорковский меня вводил в совет директоров “Менатепа”, но дальше этого не пошло. У моего друга Березовского я сознательно остался в “ЛогоВАЗе” советником на общественных началах. Я не хотел ни к кому наниматься на работу. Пока у меня не было денег, я был никто, а они – все. Такой статус меня не устраивал.
Поэтому и предложение “Альфа-банка” я сразу отверг. Честно говоря, я даже испугался: что за люди, как они вышли на меня? Потом я все же навел справки и совершенно неожиданно оказалось, что у этого банка очень хорошая репутация, там работают толковые, грамотные и – что для меня особенно важно – порядочные ребята, недавние выпускники ведущих столичных вузов. Та информация, которую я узнал об “Альфа-банке”, убедила меня в том, что у этой финансовой структуры хорошие перспективы. И я решил попробовать. Летом и осенью прошлого года мы провели несколько финансовых операций, в результате “Альфа-банк” нам заплатил солидную сумму, позволившую моей фирме крепко стать на ноги.
– Интересно, сколько нулей должно было быть в цифре, чтобы она прошлой осенью показалась вам солидной?
– Компания “ФинПА” заработала несколько сот тысяч долларов. Правда, большая часть суммы ушла в налоги. И тем не менее оставшиеся деньги дали мне возможность найти здание в центре Москвы, отреставрировать его, оборудовать красивый, даже шикарный офис для компании.
Одним словом, работа с “Альфа-банком” и рядом западных клиентов сделала меня состоятельным человеком – в моем, конечно, понимании.
В октябре прошлого года “Альфа-банк” предложил формализовать наши отношения, заключив договор на год. Потом я стал президентом банка. Признаюсь, эта работа мне нравится. Заработав деньги, почувствовав свою независимость от внешних факторов, я ощущаю себя психологически комфортно. Я волен делать, что хочу, говорить, что думаю.
– Сотрудничеством с “Альфа-банком” ваша деловая активность ведь не ограничивается?
– Банк занимает половину моего рабочего времени, но я по-прежнему руковожу “ФинПА”, веду договора. Я член совета директоров “Российского автомобильного альянса”, где, подчеркиваю, я ничего не получаю.
– Во имя чего этот разброс? Не умеете отказывать или же стремитесь объять необъятное?
– В банке я зарабатываю деньги, с Борисом Березовским меня связывает давняя дружба… Ну, и так далее.
– С австрийцами вы уже расстались?
– Нет, контракт у меня до февраля будущего года. Для меня это уже некоторое бремя, поскольку времени на научную работу остается мало, а надо писать статьи, выступать на конференциях. Материальная часть вопроса, сами понимаете, отпала, остались моральные обязательства. Но я не хочу порывать с наукой, в которую, возможно, когда-нибудь вернусь. Во-первых, я считаю, что бизнесом надо заниматься до пятидесяти лет, а мне уже почти сорок. Во-вторых, мне хотелось бы написать серьезную экономическую книгу. Кстати, вместе с Гайдаром мы в 1991 году начали работу над анализом реформ Горбачева. Книжка должна была выйти в Гарварде. Тогда по известным причинам работу мы завершить не успели, но рукопись сохранилась. Иногда я перечитываю главки. Интересно, вроде, даже не сам писал. Надо закончить книгу.
Понимаете, наука перестала быть для меня зарабатыванием на кусок хлеба, борьбой за место под солнцем. Сейчас научная деятельность стала для меня своеобразным отдыхом. Я приезжаю в Австрию, сажусь за компьютер, начинаю стучать по клавишам.
– Кстати, о компьютере. Я не вижу его у вас в офисе.
– А мне он здесь не нужен. Достаточно электронной записной книжки. Я вообще не очень понимаю, зачем компьютер руководителю большой фирмы? Украшать рабочий стол? Придавать солидность? Или чтобы контролировать подчиненных, проверять, чем они заняты? В моем офисе компьютеры стоят в кабинетах сотрудников компании.
– Зато у вас камин в углу, по стенам развешаны картины. Подлинники?
– Естественно.
– Есть раритеты?
– А что в живописи раритет? Скажем, группа “Альфа” подарила мне картину Сомова. Вот она – на стене, рядом с рабочим столом. А почему вы так смотрите? Неужели не нравится Сомов?
ДРАЧУН-ЗАБИЯКА
– С коллегами по гайдаровской команде сейчас общаетесь?
– Я по-прежнему дружу с Егором Тимуровичем и частенько с ним вижусь. Время от времени собираемся и семьями.
Периодически беседуем с Чубайсом. Недавно мы вместе обедали.
Часто встречаюсь с Шохиным. Мы играем в теннис в паре.
– Теннис – это дань моде?
– Этот вид спорта мне всегда нравился, но, вы знаете, он, действительно, относится к числу элитарных, поэтому возможность регулярно выходить на корт, заниматься с тренером я получил, когда стал министром. Привычка сохранилась по сей день.
– Вы были избраны депутатом Госдумы от блока “Выбор России”, но потом отказались от депутатского мандата. Это не осложнило ваши взаимоотношения с Гайдаром?
– Думой было принято решение, что депутат не имеет права заниматься бизнесом. Поскольку профессиональная политика меня не интересовала, я предпочел остаться банкиром. Я сразу предупреждал Гайдара, что если окажусь перед дилеммой, пожертвую депутатством.
– Вы исключаете возможность собственного возвращения в политику?
– Политика уровня Думы – не для меня. И потом… Я страшно вспыльчивый, не сдержанный на язык, могу и нагрубить. Мне почему-то кажется, что будь я в Думе, обязательно с кем-нибудь подрался бы.
– Правда? А так не скажешь. Как-то не вяжется с образом Знайки.
– Я, видимо, очень импульсивный Знайка. Что делать: вспыльчивость – мой недостаток. Еще одна моя слабость – обидчивость. Но – только на близких людей. На слова посторонних я не реагирую, а вот от своих обиды снести не могу.
Возвращаясь же к вашему вопросу о моем участии в политической жизни, могу сказать, что я с охотой вернулся бы в правительство, то есть туда, где нужно самому работать, а не давать советы другим. Но и то – вернулся бы при условии, что мне дадут возможность реально делать то, что считаю нужным.
– А вы верите, что вы снова станете министром?
– Честно? Нет. Сейчас нет той команды, в которую я мог бы войти, нет премьера, который мог бы позвать меня в свой кабинет министров. Я по натуре командный игрок, для меня чрезвычайно важно, кто прикрывает мои фланги. С Гайдаром я поработал бы, а сегодня… Впрочем, это не значит, что я осуждаю Шохина и Чубайса, оставшихся в правительстве в том числе и с людьми, чьи взгляды они не вполне разделяют. Каждый сам определяет для себя уровень допустимых компромиссов. Очевидно, мои коллеги по гайдаровской команде, не вышедшие из кабинета министров, считают целесообразным продолжение работы ради сохранения курса реформ.
ШАГ ЗА ИМИДЖ
– Я случайно услышал, как Артем Троицкий пригласил вас поучаствовать в его рокерской передаче “Кафе Обломов”. Видел я вас и на полуподпольном рок-концерте, проводившемся лет девять-десять назад на даче у Александра Липницкого из группы “Звуки Му”. Неужели вы рок-музыкой интересуетесь?
– А что вас удивляет?
– Нестыковочка опять-таки: классическим Знайкам полагается млеть от Дебюсси и Равеля, а не от битлов и квинов.
– Ну мы же с вами договорились: я нестандартный очкарик.
Если же говорить серьезно, то нужно помнить, что рок в России всегда был искусством интеллектуальным, по сути, являлся одной из форм интеллектуального протеста.
И меня влекла эта музыка. В 1977 году я даже возглавлял музыкальный клуб Московского госуниверситета. Среди прочего я занимался приглашением на концерты различных рок-групп. Со многими музыкантами мне довелось познакомиться еще в ту пору. Например, сто лет дружу с Крисом Кельми. И Тему Троицкого я давно знаю. Дружеские отношения были у меня с композитором Владимиром Матецким, сыном Владимира Саульского Игорем, который позже уехал из страны.
Правда, после свадьбы у меня возник идефикс: купить себе машину. Ради этого я продал все, что у меня было дорогого и ценного, включая музыкальную аппаратуру. В итоге я остановился в своем музыкальном развитии на уровне “Битлз”, “Роллинг Стоунз”, “Дип Перпл”, “Юрайя Хип”. Поэтому современную эстраду и рок я практически не знаю. Впрочем, не могу сказать, что сожалею об этом.
– Ну а машину-то хоть купили тогда?
– А как же! Я стараюсь всегда добиваться выполнения поставленных задач.
– Сегодня существует цель, которая может поглотить вас целиком, как тогда с машиной?
– В январе этого года я стал отцом. Это наполнило мою жизнь новым смыслом. Для меня воспитание детей куда важнее политической или любой другой карьеры. Хотелось бы избежать банальностей, но я искренне считаю, что для человека нет более высокого предназначения, чем отцовство и материнство.
Кстати, дети – еще одна ниточка, связывающая меня с Австрией. Жена рожала в Вене и пока живет с малышами (у нас двойня) там. Я регулярно навещаю семью.
– Регулярно – это как?
– Стараюсь на каждый уик-энд летать в Вену.
– А почему вы отправили семейство за границу? Не доверяете российской медицине или вы все же обзавелись в Австрии недвижимостью?
– Нет, дом я так и не купил. Временно арендую. Что же касается причины отправки из России, то мы ведь достаточно поздно стали родителями, поэтому жене и младенцам требовался дополнительный медицинский уход, чтобы избежать малейшего риска. Словом, я руководствовался исключительно соображениями комфорта и быта, которые, согласитесь, в Европе более налажены, чем в России. Сейчас мои близнецы чуть подросли и окрепли, и я в самое ближайшее время заберу семью в Москву. Жить на два дома очень сложно, я невероятно устал от этих бесконечных перелетов. Для меня самый больной вопрос сегодня – невозможность быть постоянно рядом с сыном и дочкой. Я оправдываю себя тем, что дети пока очень маленькие, не чувствуют мое отсутствие. Но это слабое утешение. Жду-не дождусь, когда мы будем вместе.
– Как вы назвали близняшек?
– Денис и Дарья.
– В чью-нибудь честь?
– В их собственную. В честь маленьких Авенов.
Андрей ВАНДЕНКО.
Фото Дмитрия ЧИЖКОВА.
