Руслан КИРЕЕВ,
главный консерватор “НВ”
У нас это понятие – на троих – ассоциируется с одним: распитием в подворотне взбадривающего напитка. А поскольку стакана, как правило, нет, хлещут “из горла”, отмеривая на глазок – прищурившись и слегка отодвинув бутылку. Ошибка возможна в грамм – другой, не больше: глазомер у пьющего человека точен.
Но если в нашем развеселом государстве делят “на троих”, в основном, напитки, то в других странах, поскучнее, нечто подобное проделывают с властью. И не на глазок, упаси Бог, а весьма скрупулезно, с оглядкой на конституционные скрижали, где все разрегламентировано, учтено и высечено на века. Власть законодательная, власть исполнительная, власть судебная…
Как известно, нам с некоторых пор тоже вздумалось стать добропорядочной державой, и мы громогласно, на весь свет известили, что отныне под смурным российским небом зеленеют, шелестя, три ветви власти.
Шелестели, однако, недолго. То, что пытались выдать за государственное древо о трех ветвях, оказалось на поверку трехголовым Змеем Горынычем, причем головы по отношению друг к другу вели себя в высшей степени непристойно. Корчили рожи, плевались, и в конце концов одна голова, самая ушлая, снесла – с плеч долой! – две другие. В эти дни аккурат сему знаменательному событию исполняется ровно год.
Так, может быть, у нас вообще невозможны устойчивые тройственные союзы? Собрались, шарахнули по 166,6 грамма, закусили морковкой, обтерев о штанину, благо водка теперь продается во всех овощных магазинах, и разбрелись по сторонам.
Не скажите… Имеется у нас опыт и иного рода – опыт длительных, стабильных и окончательно мирных тройственных образований, вот только мы его подзабыли малость. Мы вообще склонны забывать свою историю, а потому ваш Главный консерватор счел небесполезным совершить по случаю означенной годовщины небольшой экскурс в прошлое.
Это будет экскурсия сугубо литературная. И не только в силу личных пристрастий автора, но еще и потому, что литература, как мы помним со школьной скамьи, всегда отражала жизнь. А у нас – так особенно.
Но начнем не с нас. Начнем с немцев. У нас, как вы знаете, все начинается с немцев.
Был тот немец долговяз и шепеляв, звали же его Фридрихом Шиллером. Он писал драмы, писал стихи, а также письма, в том числе любовные, и обращался при этом сразу к двум женщинам. Одновременно… Откройте соответствующий том Собрания сочинений и вы прочтете: “Лотте фон Ленгефельд и Каролине фон Бейльвиц”. Далее идет дата – сентябрь 1789 года, а затем нижеследующий текст:
“О моя дорогая Каролина, моя дорогая Лотта! Как по-иному стало все вокруг меня с тех пор, как на каждом шагу моей жизни я встречаю только ваш образ! Вокруг меня сияет ваша любовь, она как прекрасный аромат проникает всю природу”.
Биографы Шиллера называют этот период в жизни своего подопечного периодом “двойного жениховства”. Руку и сердце, однако, мог предложить только одной. Ею стала Лотта. Но отсюда вовсе не следует, что автор “Коварства и любви” собирался расстаться с другой. Упаси Бог!
“Ах, какие часы райского блаженства предстоят нам, когда мы будем жить вместе, дорогие, любимые мои!” Лично он ничуть не сомневался в этом, да и как может быть иначе, коли в душе у него, по собственным его словам, нет ни единого желания, “которое мои Каролина и Лотта не могли утолить”.
Насколько мне известно, это единственный тройственный союз в немецкой литературе, но Россия, имеющая склонность бурно развивать немецкие инициативы, – будь это коммунизм или любовь на троих – дала целый букет подобных интимных содружеств. Хрестоматийный пример тут, конечно, Тургенев, в течение многих лет мирно греющийся у семейного очага супругов Виардо и даже изрядно потеснивший хозяина, но нисколько не уступал ему и другой наш классик, Николай Некрасов. Голодранцем явившись в респектабельный дом Панаевых, занял вскорости место главы семьи, Ивана Панаева, безропотно перебравшегося в отдаленную комнатенку, в то время как в супружеской спальне воцарился певец – и большой любитель – русских женщин. Так и жили втроем…
В двадцатом веке другой поэт-гражданин, Маяковский, развил традицию своего предшественника, внедрившись в авангардное семейство Бриков. Настолько авангардное, что ревность почиталась здесь пережитком прошлого, этаким атрибутом мещанства. Футуристу Маяковскому это было, в общем, по душе, но случалось, он давал слабину. “Володя такой скучный, – жаловалась Лиля Брик. – Он даже устраивает сцены ревности”.
Родная сестра Лили Брик, французская писательница Эльза Триоле, свидетельствует, что “единственная женщина, которая пожизненно владела Маяковским, была Лиля”. Но при этом умалчивает, что сам Маяковский последние пять лет жизни Лилей не владел. Вернее, владел не полностью, ибо любвеобильное сердце Лили вспыхнуло новым увлечением.
А вот сердце поэтессы Зинаиды Гиппиус продемонстрировало, напротив, феноменальную стабильность. В своих воспоминаниях о покойном муже она писала: “Мы прожили с Д.С.Мережковским 52 года, не разлучаясь, со дня нашей свадьбы в Тифлисе, ни разу, ни на один день”.
Разлучаться не разлучались, но на каком-то периоде к ним присоединился, дабы воплотить идею “троебрачности”, философ Философов. Произошло это в 1906 году, в Париже, куда, правда, отправились по отдельности: сперва Дмитрий Философов, а спустя несколько дней – Мережковские. Скоро обустроились, и Гиппиус в письме к Брюсову без обиняков поведала о своем новом житье-бытье. “Теперь мы в Париже, пока радуемся ему и нашему оригинальному новому хозяйству (квартира дорогая и громадная, а мебели всего – 3 постели, несколько столов и 3 соломенных кресла!) и похожи, по настроению, на молодоженов”.
Парижский период продолжался более двух лет. Летом 1908 года троица вернулась в Петербург, но и здесь союз их не распался. Он был настолько тесен, что даже некоторые письма подписывали втроем, втроем сочинили пьесу и втроем путешествовали по России.
Другой тройственный союз, пришедшийся примерно на то же время, оказался не менее органичным. Еще бы! Два поэта участвовали в нем: Андрей Белый и Александр Блок, а также блоковская жена Любовь Дмитриевна.
Белый подробно описал эту историю в своих многотомных мемуарах. По его словам, Любовь Дмитриевна самолично растолковала ему однажды, что-де “Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня подлинно”.
Это дало Белому право обратиться к Блоку с письмом-исповедью, с письмом-криком. (Белый, впрочем, вообще не умел разговаривать нормальным голосом.) “Самую душу, ее смерть или спасение я отдал Любе, и теперь, когда еще не знаю, что она сделает с моей душой, я – бездушен, мучаюсь и тревожусь… Саша, если Ты веришь в меня, если Ты знаешь, что я могу быть благороден.., Ты должен взглянуть на мои отношения к Любови Дмитриевне…”
И далее законному супругу, к которому обращался на “ты”, но с большой буквы, предписывалось, как именно тот должен взглянуть на эти отношения. Устроить, одним словом, собственными руками сей угодный небу союз, в противном же случае, грозил Белый, произойдет “драма”.
Драмы не произошло, все закончилось благополучно. А ведь это вам не три веточки власти, это человеческие сердца. И какие своенравные, какие самолюбивые сердца! Но они владели великим искусством сосуществования – мы его, увы, утратили начисто. Мы утратили все, и лишь одна традиция, определяемая емкой формулой “на троих”, жива и продолжает победоносно развиваться под мелодичное бульканье в подворотнях.
