Глава компании “Кинотавр” Марк РУДИНШТЕЙН одет в черное. Средневековая форма выгнуто-вогнутого черепа и чуткие уши наводят на “собачью” ассоциацию, а может, тут дело в его деловой хватке, которая вызывает образ породистого бульдога. Идеи и проекты сыплются из него, как из рога изобилия. И что самое удивительное – он умеет их успешно осуществлять! Вот его начинания: во-первых – это международный Сочинский кинофестиваль “Кинотавр”, затем – фестиваль “Лики любви”, ежегодный киноприз “Золотой Овен”. И совсем недавно он объявил об учреждении новой премии за лучшие фильмы о любви – “Юнона”.
– Это будет ежегодная международная номинация, она родилась из фестиваля “Лики любви”, который мы затеяли в прошлом году. А сейчас, во второй раз, предполагается еще и презентация показательных призов. Лауреатами станут французский актер Жан Луи Трентиньян, итальянцы братья Тавиани и наша замечательная пара Татьяна Самойлова и Алексей Баталов. В следующем году предполагается проводить конкурс по семи или, может быть, даже по одиннадцати номинациям: мужская, женская роль, лучший сценарий, лучшая операторская, режиссерская работы и т.д.
В течение недели будут демонстрироваться лучшие фильмы о любви, появившиеся в текущем году. “Юнона” призвана заменить приз “Золотой Овен”, с которым мы прощаемся в рождественскую ночь по разным причинам. Во-первых, конечно, снимается очень мало новых картин, а во-вторых, существует “Ника”, которая стала престижным и самым главным призом, а соревнование в данном случае я считаю неэтичным. Мне хочется сделать что-то уж совсем свое, ни на что не похожее, чего пока еще нет в нашей стране и даже в мире.
– Ну, что же, я желаю успехов вашему новому предприятию, но, может быть, я перечислила не все ваши проекты…
– Да, вы забыли упомянуть Санкт-Петербургский фестиваль “Фавориты экрана”, который должен появиться к лету 1997 года. Вы знаете, хотя все много говорят о фестивалях, в действительности фестивальной системы у нас в стране не существовало. Был главный Международный Московский кинофестиваль, но сейчас он еле-еле влачит свое существование и нуждается в реорганизации и новых идеях. Хотелось бы, чтобы он стал нормальным, ему надо помочь.
В общем-то, крупным международным кинофестивалям сейчас тяжело живется не только в России, большие трудности переживают Берлинский и Венецианский. Я считаю, что мы сейчас идем на встречных курсах: у них фестивальное движение идет на понижение, а у нас, если наши политики прекратят заниматься глупостями, возможен подъем. Надо создавать свою систему нормальных, здоровых, грамотно организованных фестивалей, типа европейской. Надо становиться самостоятельными. Почему мы должны ездить во Францию и на коленях спрашивать: “Можно нам стать международным фестивалем или нельзя?” Нужно создавать свою школу. Тем более, что после крушения “железного занавеса” к нам относятся с большим интересом, мы занимаем огромную часть земли, и все тянутся сюда. Сейчас пройдет 50-летие Каннского фестиваля, пик спадет, а мы как раз наберем скорость. Так как мы проводим фестивали, никто в мире не проводит. С тем вниманием к звездам, к актерам, которое они чувствуют здесь. На Каннский фестиваль актер приехал, один день отработал и больше он никому не нужен. Мы же приглашаем людей общаться, разговаривать, отдыхать.
– Вы хотите сделать уклон на традиционное русское гостеприимство?
– Да, конечно, и это тоже присутствует, хотя, повторяю, фестиваль – это прежде всего биржа, общение, показ картин, споры, а для всего этого нужно время. Сочи, я считаю, – это тот идеальный макет мирового фестиваля, куда люди могут приехать не только для того, чтобы показаться – и будьте здоровы, а для того, чтобы завести новые знакомства, обдумать новые проекты.
– Да, скажите, как сочетается ваш план фестивального развития с царящей повсюду нищетой, с забастовками по поводу невыплаченной зарплаты. Не похоже ли это на пир во время чумы?
– Я слышал эту фразу, но категорически с ней не согласен. Какой пир во время чумы? Фестиваль – это серьезнейшая напряженная работа, которая не видна со стороны, зритель видит только одну грань этого действа – праздничную. А ведь фестиваль – это выход из кризиса кино, из кризиса забвения актерского искусства.
Мы перестаем наконец-то быть “мальчиками для битья”, но пресса и все остальные создают миф о том, что у нас огромное количество фестивалей: мол, 19 фестивалей в месяц по России – такая вот статистика. Да кто помнит эти фестивали, кто их знает? Слово затаскано. Что угодно, все подряд называют “фестивалем”. Собрали 7 картин в каком-нибудь клубе – это фестиваль. Самым ярким примером может послужить кинотеатр “Москва”, он побил все рекорды Гиннесса: фестиваль “Мужчина и женщина”, фестиваль “Женщина на работе”, и все-то у него фестивали. Надо называть подобные мероприятия другими словами, ну, например, форум, показ, ну как угодно, а ведь фестиваль – это прежде всего “фест” – “праздник”. Иногда бывает жалко смотреть на лжефестивальные потуги некоторых собраний, в которых отсутствуют три главных принципа, определяющих суть фестиваля: это кино, люди и культурная программа – то, что можно назвать праздником. Речь идет не только о серьезном просмотре и отборе картин, но и о создании особой атмосферы, интриги, иллюзии. Мы за 70 лет так засиделись, что сейчас, сделав два – три несчастных фестиваля, прямо одергиваем себя, как бы не перегулять, называем это пиром во время чумы. Да, чтобы от чумы-то избавиться, надо создавать праздники.
– Кстати, классик, которого теперь цитировать не модно, утверждал, что человечество смеясь расстается со своим прошлым.
– Каждый городок в любой стране имеет свои маленькие праздники и этим дорожит. Надо и нам учиться радоваться. Приезжаешь в крохотный городок в Швейцарии, там каждую неделю оркестры, люди гуляют, фестиваль такой-то, фестиваль такой-то. Есть у нас какие-то садомазохистские желания высечь самих себя, все время плакаться, все время восклицать: куда делось российское кино?
– Куда оно делось?
– 100 раз говорил: вместо того чтобы задавать вопрос, куда оно делось, лучше напишите, где оно идет. Ну идет же оно! Вместо этой сакраментальной фразы, которой обывателю уже все мозги заморочили, лучше возьмите газету “Досуг в Москве”, посмотрите киноафишу и увидите, что в 30 – 40 кинотеатрах идут российские фильмы. Постоянно показывается отечественное кино в кинотеатрах “Мир” и “Москва”.
Когда у нас разрешили свободу слова, то стало модно бить по своим, это у журналистов стало признаком особой смелости. Не надо говорить фразу, что у нас повсюду засилье американского кино. Американцы бы себе этого не позволили, если представить ситуацию наоборот. Они бы даже об одной картине говорили, что это лучшее из того, что надо смотреть. Надо изменить психологию обычного обывателя у телевизора и заставить его проявить интерес к тому, где идет российское кино. А то, если все вокруг плачут, что нет российского кино, тогда зачем напрягаться и искать его. Сегодня уже только ленивый не бросил камень в отечественный кинематограф.
– Может быть, дело не только в отечественном кинематографе и тех проблемах, которые он испытывает, а в резком падении посещаемости кинотеатров? Если раньше в кино назначали свидание, организовывали культпоходы и вообще выход в кино был маленьким праздником для семьи, то сейчас, возможно, из-за бесконечных трудностей нашей жизни, из-за того, что многие могут позволить себе, не выходя из дому, посмотреть хороший фильм, – все это ушло. Как вы себе представляете роль кинотеатра в возрождении этой культурной традиции?
– Ну вот вам пример – кинотеатр “Кодак” на Пушкинской площади, где люди могут поговорить друг с другом, посидеть в удобных креслах, перекусить. Начали с двух сеансов, теперь – четыре и все битком, аншлаг. Рядом стоит огромный пустой кинотеатр “Россия”. Надо строить кинотеатры нового типа. У нас же реконструируется Манежная площадь и ни одного кинотеатра в таком людном месте не предусматривается, а ведь можно было поставить 8 – 10 небольших залов, удобных, уютных, как во всем цивилизованном мире.
– Каким он должен быть, кинотеатр нового типа?
– Прежде всего, он должен быть удобным, а уж на что он будет похож, это второстепенно. Пусть кресла будут российские, но чтобы сидеть в них было удобно. Пусть будет нормальный звук, тепло, уютно, чтобы человек мог в бистро или буфете взять вместо кока-колы русский квас, а вместо гамбургера – пирожки. Что сейчас предлагается зрителю в тех кинотеатрах, которые остались? Какой комфорт? Огромные холодные залы.
– Наследие тоталитаризма, когда кино было важнейшим из всех искусств?
– Когда кино было единственным массовым искусством, тогда его можно было показывать в любом сарае. Сегодня, когда у народа есть выбор, надо создавать небольшие обновленные кинотеатры, и зритель тут же в них вернется. А те огромные здания, эти гробы, которые стоят сейчас на окраинах и сдают свою площадь в аренду под мебельные или автомобильные салоны, надо продать, потому что они ни на что другое и не годятся. А на вырученные деньги можно будет построить или переоборудовать какой-нибудь кинотеатр на 6 залов, маленьких, уютных, чтобы там было 12 картин, чтобы были мониторы, и все 12 картин рекламировались. Вот о чем идет речь – о цивилизации. Нет кризиса кино, есть кризис управления кино и отсутствие современных небольших кинотеатров, учитывая, что многие уже насытились видео. Нам еще предстоит пережить вторую волну падения зрительского интереса, когда видеомагнитофоны будут у всех. Но гибели кино при этом быть не может, потому что не может быть гибели искусства, которое по-настоящему воспринимается только в толпе.
– Но ведь кино – это искусство, связанное с огромными материальными затратами. Вы утверждаете, что гибели кино не будет, но тем не менее производство российских фильмов резко сократилось в последние годы.
– Оно сократилось, потому что у нас все с ног на голову поставлено.
Пять лет назад, когда услуги наших киностудий были настолько дешевы, что все с Запада устремились сюда, так вот, если бы все заработанные тогда деньги пошли на модернизацию студий, то они сейчас были бы не хуже немецкой студии “Дефа”, которая после переоборудования превратилась в настоящую сказку. А у нас все деньги разворовали. Если бы все заработанные тогда деньги остались в стране, мы бы сегодня имели самую развитую кинематографию, потому что кино по доходности в нашей стране и через сто лет будет вторым после водки. Только надо иначе строить экономику кино, ее же вообще никто не строил.
– У нас сейчас нет не только экономики кино, но, пожалуй, и вообще экономики.
– Вам так кажется, она есть. Другое дело, что она искажена преступностью. Самое страшное в том, что другого, некриминального пути нет. В Америке 30-х годов деньги, добытые бандитским способом, оставались в Америке и работали там. А у нас все утекает за границу. Я уж говорю: лучше бы мафия руководила страной, чем так называемое правительство. Потому что если бы мафия руководила страной, она бы эти деньги здесь тратила. Дикость нашего положения заключается в том, что мафия держит страну в руках, но деньги уносит в Америку, где они, кстати, работают. Нужна финансовая амнистия. Надо сделать, как в Венгрии, – амнистировать валюту, никого не преследовать, не искать ни коммунистических, ни бандитских денег. Мы сами во всем виноваты: в течение 70 лет все деньги были преступными за исключением наших с вами 120 рублей, которые мы получали в качестве зарплаты (если еще получали, т.к. это была высокая зарплата). Нужно вернуть деньги в Россию, создать новые рабочие места. Пусть бандитские деньги исповедуются. Пусть они идут в церкви, в кино, детям, но пусть идут. Хватит заставлять людей увозить свой капитал. В конце концов они жили в преступной стране, дайте им возможность выйти из этого, если они хотят. А если не хотят, тогда арестовывайте их, судите, но дайте людям возможность поверить, что в эту страну можно прийти с любыми деньгами и дать им возможность работать, что никто не начнет их перекраивать и переделывать. Но пусть это решают те, кому надо решать. Наше общество переживает сейчас кризис управления.
Недавно вышел закон о кино, очень хороший закон, другой разговор, что он не работает. В этом весь ужас. 5 лет мы говорили о законе, вкладывали камешки в его строительство, наконец-то его приняли. Все вздохнули с облегчением и готовы были приняться за работу, но не тут-то было. Нет к закону разъяснения, а без этой бумажки для налоговой инспекции этот закон не закон. В конце концов устаешь от всего этого. Каждый месяц “голосухи” оборачивается уходом спонсора, банка, потерей денег, потому что люди теряют веру. Когда нет нормальных законов, когда правительство только обещает, но ничего не доводит до ума, такая ситуация временами вызывает отчаяние. Когда видишь, как то, над чем ты с таким трудом работал, уходит в песок… Хотя, конечно, что-то остается… А что касается фестивалей, то, поверьте мне, я умею это делать. Я ведь “Кинотавр” фактически на пустом месте сделал.
– А как вам пришла в голову такая идея – создать кинофестиваль?
– Да уж очень тоскливо было! Сидели на дне рождения… Только что уехал Казаков. Пили водку и говорили, что надо что-то придумать, чтобы жить было не так муторно. Российского фестиваля к тому времени уже не было. Московский влачил непонятное существование. Сидели, играли в слова, придумывали, каким должен быть фестиваль. Поговорили, разошлись и забыли. А мне идея эта запала в душу, и я начал думать, как ее осуществить, и репетировать.
I-й фестиваль прошел в Подольске, где я жил. А потом я поехал в Сочи договариваться. На меня смотрели, как на сумасшедшего: здесь у нас и без вас хватает гостей. Потом поняли, что к чему. Поэтому на вопрос: как у вас родилась идея проводить фестиваль в Сочи, мне хочется ответить вопросом – как вам за 70 лет не удалось понять, где же еще проводить в России кинофестиваль, как не в Сочи? Хотя бы исходя из мировых аналогов. Все крупнейшие и лучшие фестивали проводятся в курортных местах: Венеция, Карловы Вары, Сан Себастьяно, Канны. Это лучшие фестивали мира. Ведь фестиваль, помимо показа фильмов, предусматривает еще какую-то красоту: красивая природа, теплая погода, красивые женщины, актеры, тусовка красивая – это же обязательный атрибут каждого государства, его витрина. Не надо стесняться этого. Фестиваль в Сочи сейчас единственный в России, который входит в десятку крупных международных фестивалей, это зафиксировано. Не надо говорить: “Вот, гибнет страна!” Не гибнет страна! Просто кому-то очень выгодно вместо нашей водки продавать американскую, вместо нашего пива – американское, вместо нашего кино – американское… Это экономическое преступление.
Я не хочу в данном случае говорить о нравственности и беспределе, но я читал письма наших руководителей, которые подписывались за поддержку проката американских фильмов раньше, чем за поддержку отечественного кино. Не надо давать деньги кино, лоббируйте его, и тогда деньги появятся, создайте ему удобные, льготные условия, не превращайте это в отмыв денег и следите за ним. В этой больной стране все нуждается в контроле, не надо бояться этого слова. Это не коммунистический контроль за головой, в этой стране нужен контроль за деньгами, хотя бы до тех пор, пока все экономические рыночные механизмы не состыкуются, тогда все решится само собой.
В Америке, если ты с одного доллара заработал 10 центов, то это уже прибыль, у нас же, если ты с одного доллара не заработал сто, то это неудачный бизнес. Поэтому все имеет такой уродливый вид. Кризис управления и утечка денег – вот основные наши проблемы на сегодняшний день.
– Марк Григорьевич, достаточно ли в вашей жизни было препятствий, чтобы вы могли их полюбить?
– Препятствий? Вся жизнь состояла из препятствий! Я вообще считаю, что у меня 2 жизни – одна до 1985 года, которая вся состояла из препятствий, идиотическая жизнь, просто страшно вспомнить, а после 1985 года я живу в ладах с самим собой. Это большое счастье сознавать, что ты не сподличал, не предал, не струсил, руки у тебя от страха не потеют. В советское время, когда я работал в Доме культуры и меня вызывали в горком партии, я замечал, что у меня потеют руки: вдруг меня сейчас выгонят с работы или снимут с очереди на квартиру, а у меня жена, ребенок… А когда на мою долю выпала еще и тюрьма, то многое стало восприниматься иначе. Я вспоминаю, когда я проводил первый знаменитый рок-фестиваль в Подольске, может быть, еще более знаменитый, чем “Кинотавр”, и меня вызвали в горком партии, я посмотрел на свои руки и понял, что они не потные. Страх прошел – на дворе был уже 87-й год.
– А вам не хотелось уехать в те времена?
– Хотелось, конечно, у меня абсолютно все тогда уехали. Я не могу сказать, что я страдал особым патриотизмом, мне помешала совершить этот шаг моя сентиментальность: для меня Родина – это от слова “родинка”.
– Почему такое уменьшение?
– Я вам объясню, это не Союз Советских Социалистических Республик, не Камчатка и даже не Чертаново в Москве, это – Дерибасовская, слободка в Одессе, это Лесная улица в Москве. Родина – это где ты любил и ненавидел, где твое счастье и несчастье, где тебе было хорошо или плохо, где ты с девушкой целовался в парадном… Вот все это и заставило меня не уехать когда-то, а потом, когда что-то сдвинулось, то уже появился азарт. Когда я видел все эти лица, которые столько лет издевались надо мной, и вдруг доставить им удовольствие и уехать? Не дождетесь! Многие идеологические работники, которые доставляли мне в советское время неприятности, работали потом над воплощением моих проектов.
– А вы не испытывали желание, чтобы у них, как когда-то у вас, вспотели руки?
– Нет, наоборот! Человек тогда остается человеком, когда он способен избавиться от чувства мести и радоваться за тех мерзавцев, которым не удалось нас добить. У меня нет в душе желания им отомстить, наоборот, я рад, что я им сегодня нужен. Вообще я готов всем все простить до 85-го года, я считаю, что нам всем надо исповедаться. Действительно, все мы сподличали, струсили, промолчали, с нами было что угодно. Все! Нет людей, которые бы не промолчали в то время, потому что бессмысленно идти на паровоз с ножом.
– Ну были же диссиденты.
– Это были исключения из правила, я сам был среди них, но когда мне сказали: “У вас дочь там, в интернате учится, вы что же, не хотите, чтобы она училась?” – и я не выдержал. Я могу поставить себе это в вину. Исключения – это Сахаров, Солженицын, Лихачев, это те люди, которые раскачали лодку. До 85-го года мы все жили в страхе. Для меня не существует КГБэшник до 85-го года как стукач, для меня существует человек после 85-го года. Вот тебе дали право, пусть дали, мы его не завоевали, тебе дали право жить по-человечески, говорить, думать, вот если после этого ты им не воспользовался, то тогда нет тебе прощения, и я не желаю с тобой общаться.
Я не уехал, потому что, во-первых, дожил до этих времен, а раз дожил, так зачем же уезжать? Здесь я уже кое-чего добился, а там я кто? Столько лет биться, чтобы что-то сделать, и вдруг уехать в неизвестность – это просто глупо. Так сложилось, что я остался здесь, потому что я люблю тот кусочек жизни, где меня знают, где я всех знаю, где я захожу в знакомый подъезд и вспоминаю свое прошлое. Вот в этих кусочках я и пытаюсь что-то делать. Я не лезу в Петропавловск-Камчатский, а на Черное море, где моя родина, где я родился и прожил 16 лет, в Москву, в Подольск, где я тоже прожил 20 лет жизни.
– Вы там раб
