История эта – долгая и извилистая.
Началось все в далеком 2006 году. Когда я вернулась на Родину из Парижа с новорожденной Марусей на руках.
В Москве оказалось, что мне совершенно негде жить, и я переехала в Питер к брату и маме. С мебелью, машиной и немалой коллекцией дизайнерской одежды. И тут произошло непредвиденное: к брату вернулась его бывшая жена украинского происхождения, с которой он благополучно развелся четыре года назад.
Увидев меня во всем гламурном великолепии, в корсете от Вивьен Вествуд, в котором я ходила по кухне с младенцем в ползунках от Dior (все подарено благодарными байерами в бытность мою редактором отдела моды), она полюбила моего брата снова.
И начался совковый коммунальный ужас.
У нее было два козыря: сходство с Верой Брежневой и дружба с Димой Биланом. С утра включался телевизор с передачей «Дом-2» и на другой канал уже не переключался, пока девушка не ложилась спать… У хозяйки дома за плечами была незаконченная школа и курсы парикмахеров. Ко мне она испытывала классовую ненависть.
Это был ад. Тупик. А главное, непонятно, что делать дальше? Как выбраться? И, чего скрывать, нечто суицидное уже вырисовывалось в моем мутнеющем сознании…
По ночам, когда все спали, нам с мамой удавалось смотреть канал «Культура». И вот как-то ночью, в приступе бессонницы, включаю «культурный» канал. И вижу черно-белые кадры из истории русского балета. Показывали знаменитый прыжок Барышникова: когда он стоит на месте и вдруг не разбегаясь спокойно взмывает вверх – как Нижинский. Съемка из постановки Кировского театра. До эмиграции…
Я замерла. Стала грызть свой кулак, чтобы не закричать и не разбудить весь дом.
И вдруг ОН – рванул! Он прыгнул ТАК, что… Я поняла: если есть на свете ТАКОЕ искусство, то стоит жить дальше. И если Он рванул отсюда – значит, туда же и мне дорога.
Неожиданно легко сделался новый загранпаспорт, поставилась виза. Купились дико дешевые билеты в Париж через Хельсинки… И все.
Я рванула 7 декабря 2009 года.
(Постскриптум. Как только мы эмигрировали во Францию, жена брата немедленно ушла к футболисту команды «Зенит». Ибо бороться за место под солнцем стало не с кем…)
Осенью 2010 года с гастролями в Париж приехал Барышников. В театре Chatеlet шел спектакль в стиле танго. На афишах был изображен Михаил с девушкой в ретро-платье.
Билетов в продаже не было ВООБЩЕ.
Мои жалкие попытки аккредитоваться с пресс-картой вызывали у администрации театра искреннее сочувствие. И только.
В последний день гастролей, 14 ноября 2010 года, я пошла к подруге и выпила вина. С отвращением, ибо не люблю пить. Мне не вкусно.
На пути домой вышла из трамвая и подвернула ногу. «Скорая помощь» («Помпье»), носилки, госпиталь.
И вот там, лежа с перевязанной ногой, я дала себе слово: увидеть Барышникова.
Чего бы мне это ни стоило.
Живьем.
Прошел еще один год.
И этой осенью – в сентябре – в театре «Шайо» по рассказу И.Бунина идет пьеса «В Париже» (In Paris).
Барышников играет белого генерала, который в эмиграции встречает русскую официантку в ресторане. Ночь любви, женитьба, и через четыре месяца генерал умирает…
Итак. Прихожу в театр «Шайо». Который на Трокадеро.
Билеты есть – на дневной спектакль. Но не хватает 10 евро…
Навстречу выходит Дмитрий Крымов – режиссер спектакля, он же – сын Эфроса, человек-легенда. Я мучительно вспоминаю далекий 1995 год, когда мы с Рафиковым, ныне покойным театральным режиссером, ездили к Крымову на дачу – они однокурсники, пили чай в беседке: ухоженные розовые кусты, туман над горизонтом…
– Ой, говорю, Дмитрий – помните, мы были у вас в гостях с Рафиковым, на даче?
– Да, – улыбается, – припоминаю…
– Помогите, пожалуйста. Не хватает 10 евро на билет…
– Ну, конечно!
Выворачивает карманы. Появляются ровно 10 евро. Отдает и стремительно уходит.
Я спасена!
За нами наблюдает вся администрация театра. Я радостно бросаюсь в кассу…
– О! Nо!
Мне говорят, что с детьми все равно нельзя.
Я пытаюсь им объяснить, что вот только что сам мсье Крымофф, который постановщик этого спектакля…
А он французам не указ. И мне дают понять, что у них свои правила.
Уходим с Марусей под хихиканье гардеробщиц домой…
По дороге проходим через уличный рынок. И я почему-то покупаю свежий молодой чеснок. Начинаю его есть – без хлеба, без ничего. Ем и плачу.
Чеснок щиплет язык, он злой, но внутреннее отчаянье притупляется…
Дома не сидится. Оставляю Марусю у подруги и снова иду в театр. Может, увижу его после вечернего спектакля?
Билетов нет, естественно. Уже ни за какие деньги. Поэтому иду сразу к начальнику охраны, благо со всеми уже перезнакомилась. Он гламурно-брутальный персонаж: длинные космы до плеч, в мотоциклетной куртке, под мышкой – шлем. Замечу, на наших ФСБ-шников совсем не похож!
«Опоздали?» – спрашивает. Киваю головой: «Да!».
Он ведет меня в бюро охраны, заботливо сажает на диван, предлагает кофе. «Нет, спасибо». «После спектакля вас проводят в гримерную к артистам».
Я снимаю туфли, ложусь с ногами на диван, закрываю лицо шляпой и блаженно засыпаю. В вечернем платье с венецианскими кружевами.
Через полтора часа меня будит дежурный охранник в оранжевой рубашке.
– Вы к мсье Барышникофф?
– Да, да!
– Пойдемте, он уже принял душ и переоделся. Я вас провожу.
Иду за ним по бетонным коридорам-катакомбам.
Подходим к гримуборным, охранник меня оставляет и уходит. Я спросонок еще ничего не соображаю.
Заслоняя дверь, передо мной маячит могучая спина Сергея Николаевича, бывшего редактора ELLE, Citizen K, и нынешнего – Esquire. Заламывая руки, ахая и подвывая, он поет дифирамбы. Как всегда. Звезде.
Звезда вежливо кивает. Вернее, его затылок – я вижу его отражение в зеркале со спины. В белой батистовой рубашке, заправленной в белые облагающие брюки – типа гусарских гамаш, в высоких сапогах…
Стриженый мальчишеский затылок.
Периодически Николаевич оглядывается на меня, пытается мучительно вспомнить, где же мы виделись. У меня от волнения спазм в горле – молчу.
– Ах, как это сделано романтично – прыжок, полет на трапеции, ах…
Барышников, вежливо, грассируя по-французски:
– Спасибо, огромное спасибо.
Николаевич наконец выходит. Я молчу, не смея поднять глаз. Выходит и проходит мимо меня и сам артист.
Делаю усилие – иду к нему навстречу:
– А можно мне тоже сказать вам спасибо?
– Да, говорите!
– Знаете, когда-то, два года назад, мне было очень плохо. Так, что даже жить не хотелось. И я увидела вас в тот момент по телевизору, как вы прыгнули… И я решила – нет, не дождетесь! И рванула, и тоже прыгнула. И вот я здесь…
Спасибо вам, что вы есть!
Он подошел, обнял меня за плечи:
– Спасибо.
И тут я, глотая слезы, сквозь свой зажим, через спазмы челюстно-лицевые, хочу сказать ему, что какое это счастье – видеть его рядом, настоящего, не из экрана, живого, и его можно даже потрогать…
А вместо этого я выдавливаю из себя дурацкую фразу:
– Как хорошо, что вы живой…
Он почернел. Отступил назад. Протянул мне руки театральным жестом:
– Не надо. Не говорите больше. Достаточно.
– Я вас обидела? Простите.
– Отнюдь. Даже наоборот, – ответил он насмешливо. Справившись с собой.
И я убежала, не попрощавшись, обратно в коридоры-катакомбы.
Спектакль.
Он стоит на сцене в серой шинели и щурится, оглядывая зал. Набито битком. «Безместные» прилегли на полу в партере – там «лежачие» места на сером ковре с кожаными подушками.
Пришли в основном женщины – всех возрастов, бабушки с внучками, дамы с детьми, мужчин практически не видно. Да и те, кто есть – из «балетных», судя по осанке и выправке.
Начинается спектакль.
За кулисами девочка-подросток просовывает в игрушечную стену ладошки – там прорезаны специальные дырочки для рук и ног.
– Ваша дочь? – спрашиваю у Крымова.
– Да, – немедленно отвечает.
На самом деле – актриса главной роли Анна Синякова. Лицо чистое, белое, без морщин. Ангел. Святая.
Она танцует, меняет платья, потом стягивает платье – и оказывается в ночной рубашке из жемчужно-серого атласа.
Потом раздевается ОН.
Снимает генеральские брюки с малиновыми лампасами. Долго.
Сначала – вниз подтяжки. Потом – расстегиваются бесконечные пуговицы, крючки.
Напряжение в зале растет.
Брюки резко падают вниз – и мы видим его ноги в носках на английских подтяжках.
Ноги… божественно красивые…
Я таких никогда не видела. Только в учебниках по анатомии… Переплетения из мускулов – поперечных, продольных, жил, и все это – совершеннейшей скульптурной лепки…
Зал онемел.
Через несколько секунд с улыбкой ОН надел брюки обратно.
Повернулся к нам спиной. Застегнулся.
Да.
Красив.
Потом был бой с быком. Тореадор.
Он берет свою серую шинель на алой подкладке, выворачивает ее наизнанку и начинает танцевать с нею, как Айседора Дункан с шарфом.
И наземь ее бросает, и вокруг себя оборачивает, а потом садится на нее верхом, как на быка – и начинается танец Победителя.
Между ног он просовывает кусок алого шелка и идет на зрителя.
Вот это – сильно…
Он говорит нам всем: Я – МОГУ!
Это была его первая брачная ночь с невестой.
А потом он умирает…
Шквал аплодисментов.
Зал стоит неподвижно 10 – 15 минут и хлопает.
Уже нет выходов на поклон, а все стоят, как больные. Не могут уйти.
Мне кажется, это чисто французский синдром Барышникова. Его здесь любят ТАК, что если бы он просто стоял на сцене и молчал, на него все равно бы ходили.
Он здесь – БОГ.
Миша! Для всех французов он просто Миша. Национальный символ. Достояние.
Если, дай Бог, мне доведется еще раз встретить его – неважно, где и в какой обстановке…
Я бы встала перед ним на колени и попросила прощения. За себя. За хамство. Пусть даже нечаянное.
За всех нас, русских.
За все, что МЫ ему сделали, и больше даже за то, что НЕ сделали.
Не покаялись за содеянное.
Не извинились.
Не позвали.
Простите нас, окаянных, Миша.
ПОЖАЛУЙСТА.
Лариса ШТЕЙНМАН.
