Ярослав Могутин: Русские любят быструю езду

Эдуард Лимонов о нем писал: “Юноша из подмосковного поселка, Могутин, конечно, нахал. Но на то ему и 20 лет. Когда ему стукнет 40, нахальство станут называть “уверенностью мастера”. Могутин талантлив, и талантлив без натуги, легко, спокойно и элегантно. Надеюсь, что это не пройдет с возрастом”. Пятнадцать лет назад из ельцинской России эмигрировал журналист “Нового Взгляда” Слава Могутин. В США он обильно раздавал интервью, в том числе и русскоязычным изданиям. Одну из этих бесед мы и предлагаем сегодня читателям “МП”.

Передо мной на столе лежат десятки писем из всевозможных международных правозащитных организаций: Amnesty International USA; PEN American Center; Committee To Protect Journalists; Human Rights Watch/HELSINKI; International PEN; International Gay and Lesbian Human Rights Commission;  International Society for Human Rights… К сожалению, я не в состоянии привести полный перечень названий. Однако всех их объединяет беспокойство за судьбу молодого парня – известного российского журналиста Ярослава Могутина, находящегося сейчас в Нью-Йорке в ожидании предоставления ему политического убежища в США.

Признаться, ситуация, в которой сейчас пребывает Ярослав, мысленно возвращает меня в семидесятые… Помните положение с инакомыслящими в СССР? Диссидентами, отказниками?.. Когда вся страна – от генсека правящей партии до доярки-ударницы – боролась с академиками, артистами, журналистами за выживание навязанной идеологии.

Я был уверен, что все это кануло в Лету. Может быть, и нет сегодня в России бутырок и психушек (в политическом смысле слова)… Но вот как все-таки поступить с журналистом, публикующим неугодные статьи в прессе, если закон не предусмотрел по этому поводу специального пункта в своем кодексе? Прессу, конечно, можно закрыть, разогнать. Подумаешь, дел-то… А как быть с живым журналистом? “Элементарно! – ответит вам каждый милицейский чин в России. – Можно воспользоваться любой, уже имеющейся уголовной статьей, и запихнуть “бунтаря” в ту же “Бутырку”. Было бы желание. Например, чем не подходит для этого статья 206, часть вторая УК России, предусматривающая до пяти лет лишения свободы за “злостное хулиганство с особым цинизмом”? И вообще – что такое “неугодная статья” в печати?

I. Язык мой – враг мой…

– Честно говоря, не думал, что когда-нибудь придется брать у тебя интервью. Поэтому в знак журналистской солидарности предлагаю наметить вопросы, которых бы ты хотел избежать.

– Собственно, таких вопросов вообще не существует. Я же не Боря Моисеев, который из себя целку строит… Помнишь то скандальное интервью, которое я сделал с ним?

– К Боре мы еще вернемся. Позже. Сейчас хотел бы начать с тебя. За время нашего знакомства у меня сложилось четкое мнение: все скандалы ты провоцируешь вокруг своего имени с одной целью – всегда быть в центре внимания. При этом удивительно, что внешне оставляешь впечатление человека весьма уравновешенного…

– Я даже не задумывался над этим… Адвокаты (а их у меня два), которые занимаются сейчас моими делами, говорят: “Ты настоящий troublemaker!” Действительно, мне остается только смеяться. Я не могу даже возразить. По большому счету, так оно и есть: я действительно и есть самый настоящий troublemaker. Но все это происходит не потому, что я, как ты говоришь ставлю перед собой цель – вызвать скандал или возмутить общественное мнение, спокойствие граждан и порядок в государстве…

– И все это на полном серьезе вменяется тебе в вину?

– Так меня, по большому счету, преследовали именно из-за того, что, якобы, я все это спровоцировал. На самом деле все намного проще: моя журналистика и мой стиль поведения, склад моего мышления намного опережает тот уровень, на котором сейчас находится вся российская культура – и журналистика прежде всего. Не нужно забывать, что язык несет на себе самый тяжелый, самый неприятный отпечаток всех идеологических эпопей, которые происходили со страной на протяжении всех семидесяти лет… Хотя я не склонен как-то оценивать этот исторический период – негативно или позитивно. Просто, уверен, что за это время язык претерпел, наверное, самые серьезные изменения. И, кстати, не в лучшую сторону. Язык советской журналистики был примитивен, убог, неинтересен и не имел ничего общего с живым русским языком. Как человеку нового склада, всегда ориентированного на какие-то западные критерии (опять-таки не в плане идеологии, а в плане культуры), просто невозможно было существовать в условиях того языка и стиля…

II. В лучших традициях французской классики

– Все, что ты говоришь, может, и имеет под собой реальную почву. Однако не своди, пожалуйста, все к одной языковой проблеме. Основная причина преследований, которым ты подвергаешься до сих пор со стороны российских властей, кроется не только в том, что в своей журналистике ты используешь так называемую нестандартную лексику. Если копнуть глубже – ты был, наверное, первым, кто стал затрагивать в прессе темы, которые не просто считались “нежелательными” – о них даже думать запрещалось!

– Согласен. И тем не менее, не ставил задачу сорвать эти табу и запреты. Никогда не был охвачен зудом разоблачения или желанием опровергнуть какие-то стереотипы. Этим были больны прорабы перестройки. Им всегда не терпелось кого-то разоблачить… Если заметил, а я знаю, что ты читал много моих материалов, я был в то время единственным журналистом, пишущим о себе. Именно в этом отличие моей журналистики от остальной. Никакого сравнения с советской, в которой всегда доминировали безликие, несущественные слова. Местоимение “мы” полностью закрывало собой местоимение “я”.

Но с первых же своих публикаций (впервые это произошло в шестнадцать лет) я с самого начала писал о собственных экспериментах, предлагал личное мнение о разных вещах, писал о своих приключениях и сексуальных похождениях. И все это вызывало, с одной стороны, совершенно негативную реакцию, а с другой – полный восторг людей, которые ждали чего-то нового. И это новое я внес в российскую журналистику, да и во всю культуру в целом. Я не хочу казаться каким-то эгоцентриком, но когда говорю, что был одним из первых, то это – факт. Легко можно вспомнить мои первые скандальные материалы, например, “Как я воровал в Париже” – статья эта вызвала невероятный скандал! До сих пор идут дебаты, можно ли такое публиковать в прессе…

– Напомни, о чем шла речь в статье?

– Этот материал был опубликован в журнале “Столица” в 1992 году. В ней я совершенно правдиво, довольно реалистичным языком, описал то, как я воровал в Париже в разных магазинах, будучи в разных ситуациях. Статья вызвала небывалую бурю в прессе, и все же ее перепечатали многие российские издания. После публикации на меня обрушился самый настоящий шквал критики. Одна журналистка написала: “Как же его вообще можно в редакцию пускать, когда он сам признается, что воровал в Париже!..” Такая реакция меня просто поражала. Жан Жене, классик французской литературы, также известен тем, что отличился воровством в Париже, и даже сидел за это… У него есть роман “Дневник вора”.

III. Боря Моисеев. Он же – Берта, он же – Бетси…

– И все-таки ты отличился не только тем, чем и Жан Жене, но также целой серией материалов, посвященных твоим сексуальным увлечениям. А первое уголовное дело пришили тебе опять-таки не за воровство в Париже, а за слишком откровенное интервью со звездой российской сцены Борей Моисеевым.

– Но ведь все это возникло не на пустом месте, и дело не только в одной статье о Боре. Ко мне на протяжении нескольких лет был самый пристальный интерес – и читателей, и журналистов, и властей. С одной стороны, как ты понимаешь, такое внимание мне льстило, но с другой – понимал, что рано или поздно оно может серьезно сказаться на моей карьере и на судьбе в целом.

– Кстати, чем закончился первый процесс?

– Тем, что я уехал из России… Уголовное дело, возбужденное против меня из-за этой статьи, временно приостановили, и хотя Генеральная прокуратура России заявила о своем несогласии с этим, очередное дело стало логическим продолжением первого…

– Во второй раз ты “попался” после публикации статьи о Чечне в “Новом Взгляде”?

– Да. А в первый раз меня обвинили в “злостном хулиганстве и цинизме с особой дерзостью” (ст. 206, часть вторая). Кстати, в семидесятых именно эта статья применялась против диссидентов. Под такую расплывчатую формулировку можно было подвести все что угодно, начиная с того, что человек помочился на улице, и вплоть до публикации неугодной статьи. Таким образом, я стал первым российским журналистом, которого подвергли уголовному преследованию за использование нецензурной лексики в средствах массовой информации. Причем абсурдность положения заключалась в том, что вся нецензурная лексика принадлежала не мне, а Боре Моисееву! Я же, по сути, только расшифровал магнитофонную пленку, на которой было записано все, что он наговорил. Короче говоря, этот процесс – наглядный пример абсурда советской системы. В моем случае очень показательны слова Андрея Синявского, который как-то сказал: “У меня с советской властью не идеологические, а эстетические расхождения”. Я тоже политикой особо никогда не занимался. Поэтому и отказался от предложения Жириновского стать его пресс-секретарем…

– Это было довольно серьезное предложение. Объясни, почему его выбор пал именно на тебя, и в чем причина твоего отказа?

– Не хотел бы особенно обсуждать эту тему. Это всего лишь небольшой эпизод в моей журналистской карьере, причем не самый интересный. Не думаю, что было бы хорошо сводить нашу беседу к разговору о Жириновском…

– Меня поражает интерес Жириновского к писателям. Известно, что Эдуард Лимонов, с которым ты в большой дружбе, одно время являлся даже членом теневого кабинета Владимира Вольфовича.

– И опять же, если говорить о том, что важнее для меня – политика или эстетика – выбираю второе. Меня совершенно не интересуют идеологические воззрения Эдуарда, хотя, уверен, они ничем не хуже взглядов так называемых демократов и либералов. С Лимоновым меня прежде всего связывает его литература. Я по-прежнему считаю его одним из самых блестящих писателей в истории русской литературы. Лимонов достоин того, чтобы представлять русскую литературу в мировой культуре. Его книги “Это я, Эдичка” и “Дневник неудачника” относятся к числу немногих вещей, написанных на русском языке и находящихся на уровне высших достижений современной западной культуры. Такое встречается довольно редко.

– Этого мнения придерживаются очень немногие.

– Я никогда не старался угодить мнению большинства. И, видимо, в этом моя основная проблема. Никогда не отрицаю того, что все мои статьи и размышления всегда предельно субъективны. Проще было бы занять конформистскую позицию и сказать: да, Эдуард Лимонов плохой, потому что он не устраивает подавляющее большинство россиян и эмигрантов. Так же, собственно, по всем остальным вопросам… Зачем мне делать откровенное интервью с Борей Моисеевым, когда можно просто написать, что он замечательный танцор, не упоминая о его сексуальных пристрастиях? Можно скрыть и свою собственную сексуальную направленность, не делать особый упор на то, что я сам гомосексуалист.

IV. “Голубая элита” российского искусства

– Для тебя важно, какой сексуальной ориентации та или иная персона, с которой тебе, журналисту, приходится общаться?

– Я не сужу о людях по сексуальным, расовым, религиозным признакам. Несмотря на то, что меня самого обвиняли в расизме, антисемитизме и в чем угодно… Но поскольку все это бред сумасшедшего, естественно, никто не может доказать эти обвинения. Я считаю, что человек по природе своей свободен. И если он хочет жить нормальной, полноценной жизнью, то вполне может позволить себе быть самим собой, совершенно не зависеть от каких-то выдуманных и навязанных пуританских норм, общественной морали, общественной нравственности. Почему я должен подстраиваться под неизвестно кем, когда и зачем установленные рамки, стереотипы? Я родился таким, и если кому-то не нравится, это – проблема этих людей, с их комплексами, неполноценностью, понимаешь? Я просто хочу жить так, как я хочу жить!

– Ну уж здесь, в Америке, такая возможность тебе предоставлена. А что касается России, ты так и остался, наверное, до сих пор единственным гражданином этой страны, который пришел в загс и потребовал регистрации брака с мужчиной. Причем с иностранцем? Ты наделал тогда много шума.

– На мой взгляд, это была успешная акция…

– Так это была акция, на самом деле?

– Не хочу разыгрывать из себя идиота и утверждать с пеной на губах, что я тогда действительно искренне верил в возможность регистрации этого брака. На самом деле, даже в пресс-релизе, который мы с Робертом разослали по поводу этой акции, говорилось, что, независимо от результата этого похода в загс, основная ценность акции заключается в том, чтобы привлечь внимание российского руководства, западной общественности, мировой прессы к проблеме “голубых” в России. Эта проблема – одна из самых болезненных, отодвигающих Россию в средневековье.

– Даже сейчас, когда произошел определенный сдвиг в этом вопросе? Отменили пресловутую 121-ю статью…

– Именно сейчас! Мой пример в этом плане совершенно показателен. Генрих Падва и другие адвокаты так же, как я, считают сам факт моего преследования желанием большинства российских прокуроров, милицейских работников и государственных чиновников восстановить упущенное и под любым предолгом посадить за решетку наиболее активных представителей сексуальных меньшинств (термин этот – очередная тупость советской системы).

– Как же тебе удалось избежать этой статьи? В то время, когда ты с Робертом пошел в загс, она была в самом расцвете.

– Черт его знает! И то знаменитое интервью с Борей Моисеевым было сделано до отмены статьи… Ты уже можешь представить, как я рисковал, делая это интервью, да и Боря, говоря подобные вещи перед включенным диктофоном. Он, конечно, может сегодня делать наивные глаза и утверждать, что не ожидал публикации этого интервью. Но это же глупо! Человек, работающий двадцать лет на эстраде, специально встречается с журналистом и говорит подобные вещи, а потом удивляется, читая собственные слова в газете… Я уверен, что сам Боря рассчитывал на такой скандал, что было в его рекламных интересах. Но, повторяю, риск был велик для нас обоих. Тем более, что это была не единственная моя статья подобного содержания. В журнале “Столица”, например, я опубликовал серию интервью с различными известными деятелями гомосексуальной культуры, где они откровенно высказывались о своей принадлежности к сексменьшинствам.

– А можешь назвать их имена?

– Было большое интервью с Эриком Курмангалиевым, с Романом Виктюком

– И все материалы прошли безболезненно для тебя?

– Дело даже не в этом. Понимаешь, мы говорим о том, что отношение к сексуальному инакомыслию в России всегда было довольно напряженным, и, на мой взгляд, это объясняется не тем, что Россия такая уж гомофобная страна, а скорее всего, тем, что руководство страны было таковым. Глупо утверждать, дескать, русские – более гомофобный народ, чем американцы. Скорее, наоборот. Вспомни, по телевидению в России часто можно было видеть таких персонажей, как те же Виктюк, Пенкин, Моисеев, Курмангалиев… Процент откровенных “голубых” в российской культуре гораздо больший, чем в американской. Ты ведь знаешь, что для многих американских звезд это и есть самый болезненный вопрос. Они дико боятся, что открытое признание в гомосексуальности скажется на их карьере. В России же наоборот! Именно такая откровенность помогла карьере Пенкина (у которого, если отнять его гомосексуальность, ничего больше не останется), Моисеева… Недавно я был в одном из нью-йоркских “голубых” клубов… Смотрел я на всех этих людей и, поверишь или нет, но буквально в каждом можно было узнать какого-то известного нашего певца или артиста. Я там встретил типа, как две капли воды похожего на Валерия Леонтьева… Скажи, как можно иначе воспринимать Валерия Леонтьева без понимания того, что его имидж, манера исполнения, стиль – типичный имидж “голубого” исполнителя! В этом плане меня всегда поражала наивность русских людей. Здесь, в Америке, с таким имиджем, как у Леонтьева, было бы во много раз сложнее чего-то добиться в искусстве. (Смеется.) Но вот русские, как оказалось, очень падки на все сексуальные штучки. (Смеется.)

– Надеюсь, ты не считаешь всех потенциальными…

– Абсолютно! (Смеется.) Не зря говорят, что русские любят быструю езду… На самом деле так оно и есть! Я, например, много задумывался над тем, почему меня много публиковали, понимали в большинстве редакций? Был близок со всеми редакторами и издателями крупнейших газет и журналов! Естественно, глупо полагать, что все они настолько продвинуты в моральном плане, что совершенно спокойно относятся к моей сексуальной ориентации. Да они все, на подсознательном уровне, склонны ко всему этому… Ко мне часто подходили юноши, девушки и говорили, как им нравились мои статьи. Я получал кучу писем после каждой публикации. На самом-то деле им было в кайф, что все мои работы, так или иначе, связаны с темой гомосексуализма.

V. О роли оргий в журналистике

– Представляю, насколько активной была твоя личная жизнь там, в пуританской России.

– Ну, я не буду перечислять имена знаменитостей, с которыми переспал…

– В твоей “коллекции” были и знаменитости?

– Были, конечно, почему же нет?

– Ну кто? Члены правительства, например, были?

– Нет, их-то как раз не было. Поскольку я не интересовался политикой, то и политиками тоже. Хотя… Был один, который очень хотел переспать со мной.

– Большая шишка?

– Первый заместитель министра печати информации.

– Ничего не скажешь, высокий чиновник.

– Причем он предложил это в ультимативной форме. Я в то время собирался в очередную поездку в Америку. Получилось так, что именно от него зависело быстрое оформление моих документов. Вот он и сказал, что если мы с ним договоримся, то осложнений никаких не будет…

– Ну и как, договорились?

– Нет. Ничего у него не получилось. Кстати, об этой истории я тогда писал в газете “Еще”. Но самое смешное, что, по странному стечению обстоятельств, сразу после выхода статьи этот чиновник был уволен, и на том его карьера закончилась. Однако этот случай привел меня к выводу, что гомосексуализм, собственно, дискредитируют именно такие активные похотливые типы, которые используют служебное положение в грязных целях…

А что касается личной жизни, проблем с этим у меня никогда не было. Я всегда имел то, что хотел. Мне грех жаловаться на этот счет… Помню, пришел один молоденький парень брать интервью. Он мне и говорит: “Вот вы так много работаете… – с таким пиететом, как будто я какой-то маститый, мохом заросший профессор, – …вы так много работаете, все время сидите за компьютером, а на личную жизнь у вас времени не остается, и вся ваша журналистика – сублимация всей вашей личной неудовлетворенности…” Мне стало так смешно, что я ему ответил: “Ну почему же “неудовлетворенности”? Я могу сказать, что свои статьи пишу в промежутках между оргиями…” (Смеется.) Он, кстати, это вынес в заголовок, и получилось неплохо… Может быть, это преувеличение, но приблизительно так моя жизнь в России и обстояла, где с моим именем и скандальной репутацией проблем с партнерами не было.

VI. Чеченский узел

– За время нашей беседы ты несколько раз утверждал, что политикой не интересуешься. Однако как бы ты не отрекался от нее, но во многих твоих публикациях политика просто выпирает… Хочу вернуться к статье о Чечне. Собственно, из-за нее ты вынужден был покинуть Россию.

– Что касается этой публикации, которая появилась в “Новом Взгляде” под названием “Чеченский узел”, она политического характера, отрицать не буду. Поэтому я считаю ее, пожалуй, самой неинтересной и неоригинальной из всех моих статей. Я плохой политический комментатор.

– А зачем же надо было вообще влезать в это дело?

– Не знаю. Для меня это тоже большой секрет. Мне просто захотелось написать статью, что я и сделал. И никакого разжигания межнациональной, расовой, религиозной вражды в этой статье не было, в чем меня обвиняли. Это полный бред! Подобная формулировка является вопиющим и грубейшим нарушением элементарной свободы слова, печати. И та президентская Судебная палата по информационным спорам, которая рекомендовала прокуратуре возбудить против меня уголовное дело, является незаконным органом, учрежденным для осуществления цензуры.

– Неужели такая палата предусмотрена Конституцией России?

– Она учреждена президентским указом… Ее деятельность – откровенная политическая цензура, противоречащая элементарным правам человека и прежде всего статье девятнадцатой Хельсинкского Соглашения, под которым стоит и подпись России. В этом документе говорится, что цивилизованное государство не может контролировать свободу слова, информации, печати. И то, что меня в который раз преследуют за мою журналистику, говорит о том, что эта статья нарушена и прокуратурой России, и этой президентской палатой. Лишнее доказательство того, что Россия все еще находится на неандертальском уровне развития – в правовом смысле.

– И все же благодаря этому преследованию ты оказался в Америке.

– Я бы не хотел говорить “благодаря”. Скорее, не по своей воле. Черт… Трудно правильно сформулировать. Говоря проще, по вине этих му…ков из прокуратуры и судебной палаты я оказался здесь. Это был единственный выбор. У меня было два пути: идти под суд или уехать из страны. Речь шла уже о том, что прокуратура ищет любой предлог, лишь бы посадить меня. Генрих Падва был абсолютно уверен, что в сложившихся обстоятельствах меня будет очень трудно защищать. И он посоветовал незамедлительно покинуть страну, если есть такая возможность, и переждать, пока это дебильное руководство не сменится.

– В таком случае, мне кажется, ты застрял здесь основательно. Не думаю, что в этой неандертальской, как ты заметил, России перемены к лучшему наметятся скоро. И потом, история показала, что Россия при любой власти не была особенно благосклонна к скандалистам…

– Понимаешь, скандалы, связанные со мной, это – не скандалы в криминальном смысле, не уличная драка, не дебош. Скандал – это совершенно определенное эстетическое понятие в культуре – и в литературе в частности. Именно скандалы помогли многим классикам утвердиться в истории. Вспомни, Есенина при жизни тринадцать раз (!) пытались привлечь к ответственности за хулиганство. Меня тоже привлекали по этой статье… Скандалистом был и Маяковский… Так что я оказался не в самой плохой компании. (Смеется.)

– В отличие от них, у тебя был блестящий адвокат Генрих Падва. Как тебе удалось выйти на него? Он – довольно крупная фигура и попасть к нему в клиенты сложно.

– Мне просто повезло. Генрих вообще является для меня одним из очень немногих авторитетов. Я ему искренне благодарен. И если бы не он, то при всем моем наплевательском отношении к этим му…кам я был бы уже в тюрьме.

– Полагаю, защита Падвы влетела тебе в копеечку?

– Как раз наоборот. Он взялся защищать меня совершенно бескорыстно.

– ?

– Потому что речь шла о свободе слова, печати. Падва всегда имел репутацию диссидентского адвоката. Еще в семидесятые годы он защищал инакомыслящих. Вот я и оказался в незавидной роли современного диссидента по вине этих придурков из прокуратуры. Хотя сам себя диссидентом никогда не считал… Падва был давним другом режиссера Романа Виктюка. Получилось все интересно… Роман пригласил меня 28 октября отметить свой день рождения к ресторане Дома актеров. Я собирался туда пойти. Однако незадолго до этого был арестован. Взяли меня потому, что не являлся на допросы. Я никак не мог их убедить, что не получал повесток, поскольку сам прописан в Подмосковье, а жил в Москве (снимал квартиру). Арестовали меня в офисе издательства “Глагол”, где я долго работал и выпустил десять книг, составленных и отредактированных мной. Короче говоря, меня взяли и держали на допросе пять часов! Вначале допрашивали как свидетеля, затем как подозреваемого, а уж потом как обвиняемого. (Смеется.) После того, как меня все же выпустили, позвонил Роману и все рассказал. Виктюк поговорил с Падвой. Так все и началось. Защищал совершенно бескорыстно, не взяв с меня ни копейки! Это адвокат, который получает несколько сотен долларов в час и считается самым “дорогим” адвокатом в России.

VII. Язва желудка как результат анархизма

– Да… Не завидую я тебе. Такой молодой, а уже диссидент. Тебе бы учиться, учиться и учиться (выражаясь словами “дедули”) на радость Отечеству. А ты позоришь державу! Кстати, ты хоть что-то успел закончить?

– Я, собственно, ничего не заканчивал. Меня отовсюду выгоняли. Окончил только восемь классов уваровской сельской школы. Водил там трактор. Это был, пожалуй, один из основных предметов в школе. Учился только на пятерки. Я мог бы получить золотую медаль, но сил больше не было оставаться в этой деревне. Мне было 14 лет, когда приехал в Москву и поступил в полиграфический техникум. Тогда и началась моя самостоятельная жизнь. (Смеется.)

– В каком смысле?

– Да во всех смыслах. Я жил в общежитии. Начался период, как бы правильно сказать…

– … сексуальной революции?

– Ну да, можно это назвать периодом сексуальной революции и анархизма.

– Анархизма?

– Я представлял собой оригинальную смесь подростка-гопника, панка и металлиста. Очень сильно пил в тот период. Курил да и наркотики употреблял. Заработал язву желудка и почувствовал, что загибаюсь. Все закончилось тем, что меня отчислили из техникума за систематическое пьянство и… аморальное поведение. Хорошо помню день, когда меня позвала директор техникума – довольно неприятное создание – и сказала: “Мне тебя очень жалко, ты только начал свою жизнь – и начал так плохо. Помяни мое слово: ты сопьешься, хотя с твоими умственными и внешними данными мог бы добиться многого в жизни…” Как видишь, оказалась неправа тетка. (Смеется.)

– Я почему-то был уверен, что ты получил актерское образование.

– Какое там! Когда я говорю, что считаю себя артистом, так это только по призванию, а не по образованию. Я получил что ни на есть пролетарские профессии: был трактористом, истопником. Работал в типографии. Да! А еще подростком был лесником – сажал по несколько тысяч елочек…

VIII. Немного из истории гениизма

– Теперь окончательно убедился, что гении народные идут из самой глубинки. И все же бьюсь об заклад, ты даже не мечтал, что когда-нибудь будешь читать лекции в Колумбийском университете.

– Если до конца быть откровенным…

– Сделай милость.

– Всегда считал себя каким-то необыкновенным человеком. Я понимал, что существенно отличаюсь от сверстников и окружающих людей. В самом деле, посмотри, у меня судьба необыкновенная. Ведь по моему происхождению, по месту своего рождения я не должен был оказаться не только в Америке, но и в Москве! Я выходец из самых, как говорят, низов. Родился в Сибири, в такой дремучей провинции, что трудно себе представить. Потом семья переехала в Подмосковье, до этого колесили по всей русской глубинке. Иногда задумываюсь и вспоминаю всех тех ребят, с которыми учился. Парнишку, в которого еще в школе был влюблен… Что с ним стало? Где он сейчас? Какая у него судьба? В лучшем случае, он спился, а может, его убили где-то в Чечне, в Баку или в Карабахе. Может, он женился, нарожал кучу детей и ведет нищенское существование, которое едва ли можно назвать Жизнью. Вот она – судьба большинства моих сверстников и вообще людей, в окружении которых провел детство.

И может быть, успех моей журналистики именно в том, что в своих статьях я давал людям возможность представить жизнь такой, какую они могли бы испытать и пережить. Просто дал им побыть на моем месте. Ведь когда читаешь какую-нибудь книгу или статью, то невольно ставишь себя на место автора, если она написана от его имени.

Очень часто читатели, которые знали меня только по моим статьям, встречаясь со мной, бывали даже разочарованы. Перед ними представал не какой-то там хулиган, негодяй или бандит (а именно такое впечатление складывалось у них, когда читали мои статьи), они не ожидали встретить интеллигентного человека с умным лицом. Многие говорили: “Мы ожидали увидеть типа, который ногой двери открывает. Персонажа в духе Лимонова. Когда читали, думали, вы мужик такой здоровенный, который “пьет все, что горит, и трахает все, что движется”.

У меня был очень интересный эпизод в жизни. В меня влюбился один мальчик. Влюбился по моим публикациям. И относился ко мне, как к газетному кумиру. С одной стороны, мы спали вместе, занимались сексом; но с другой стороны – он все равно отказывался воспринимать меня как живого персонажа с человеческими слабостями… Иногда мне становилось страшно, что он относится ко мне, как к музейному экспонату. Когда я работал над статьями, он отбирал у меня черновики и бережно складывал в папку, как реликвии. Это было так забавно…

– А что с ним стало потом?

– Да не знаю. У меня, к сожалению, большинство романов заканчивалось очень быстро. Вот живу сейчас с Робертом почти два года. Для меня это не характерно. Может быть, это потому, что он действительно является настоящим жизненным партнером, а не очередным поклонником. Роберт относится ко мне как к равному, а не как к кумиру или знаменитости. Тем более, что, живя здесь, я уже перестал быть знаменитостью. Меня не узнают на улицах, не донимают телефонными звонками, письмами…

– Ты скучаешь по всем этим атрибутам известности?

– Это было для меня довольно значительным компонентом в моей деятельности. Все письма, звонки, которые я получал, часто перерабатывал и использовал в своих материалах. Мне всегда было важно знать, как люди относятся к тому, что я делаю. А здесь, в Америке, я ощущаю своеобразный информационный вакуум. Очень трудно контактировать с Россией в силу того, что все дорого и неудобно. Легче послать что-то в Африку, чем в Россию. Вот и начал сейчас писать по-английски. Уже вышли кое-какие публикации в нескольких серьезных академических журналах. Поступили предложения из нескольких престижных университетов. В данный момент обдумываю предложения Гарвардского университета. Надеюсь, скоро удастся заключить контракт на издание автобиографии на английском языке… Мои интересы, так или иначе, всегда были связаны с американской культурой. Еще в России считался одним из немногих специалистов по американскому искусству, литературе, кино…

Я здесь с русскими практически не общаюсь. Глупо приехать сюда и обсуждать те же проблемы, перемывать то же грязное белье. Мне интересно попробовать себя в новых условиях. Но я уверен, мне моих талантов хватит, чтобы утвердиться в Америке. Если помнишь, я как-то сказал: “Не надеюсь, что “Нью-Йорк Таймс” когда-нибудь уделит мне внимание”. Оказалось, ошибся. На днях был опубликован приличный материал про меня. Так что теперь можно спокойно умереть… (Смеется.) И вообще, думаю, трудно найти в России другого такого журналиста, о котором было бы сказано и опубликовано так много, как обо мне. Я даже не был в состоянии привезти сюда весь свой огромный архив, забитый публикациями и интервью со мной, разгромными статьями. Перед самым отъездом в Америку меня дружным хором травила вся российская пресса. Было смешно! Мне же всего двадцать лет! А все эти оголтелые тетки с таким напором, с такой яростью бросились на двадцатилетнего парня! Господи, из-за чего столько шума! На самом деле, меня ведь можно обвинить только в мегаломании (мании величия). Но когда каждый день получал по одной гневной разгромной статье, то стал действительно подумывать, что я – значительная персона. Уже больше семи месяцев прошло, как я уехал из России, а там до сих пор продолжают обсуждать какие-то моменты из моей биографии: с кем спал? Активный я или пассивный гомосексуалист? (Любимая тема обсуждения всех московских интеллектуалов.) Вот ты ведешь такое культурное интервью, а ведь знаешь, какие мне задавали вопросы…

– Ты считаешь это интервью культурным?

– Да. Ты же не задал ни одного вопроса, который мог бы меня задеть или оскорбить. Я не хотел бы остаться в глазах ваших читателей, которые до этой статьи ничего обо мне не знали, каким-то типом, известным только своими скандалами. На самом деле я сделал очень серьезные и значительные вещи не только в российской журналистике, но и в русской культуре в целом. Я попытался привнести что-то современное, актуальное в нее. В 1994 году я был даже назван “Независимой газетой” лучшим критиком современной культуры. Считаю этот комплимент самым красноречивым свидетельством того, что я занимался не только скандальными вещами.

Вместо послесловия

Когда я закончил работу над этим интервью, позвонил Ярослав и сообщил, что в Москве прокуратурой уже подписан ордер на его арест. Неофициальные источники информируют: инициатива этого решения исходила от лица, близкого к окружению президента России.

Агасси ТОПЧЯН,

Нью-Йорк – Лос-Анджелес.


Ярослав Могутин

Собкор «Нового Взгляда» в США

Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Автомобиль ушел с молотка
Бесплатно пела Папе Римскому
Самый востребованный мертвец
Дензел в роли преступника
Стрип в роли Тэтчер
Китано: продолжение следует
Смерть газетам?
Внучка Элвиса – киноактриса
Планы Дольфа Лундгрена
Иствуд не собирается на пенсию
При холодном свете дня
Появится сиквел «Аватара»
Вещи Кэша пойдут с молотка
Изданы раритеты Джона Леннона
Еще одна известная певица
Королевская усадьба на зиму
Анджелина в роли Клеопатры
Подарила дом своему любовнику
Сольная карьера задерживается
Пласидо Доминго – персона года
Двое из ларца


««« »»»