Кино, как и многое другое, строится на двух параметрах: «что» и «как». Поясню: если дать гениальному шеф-повару тухлое мясо и гнилые овощи, он не приготовит вкусное блюдо. С другой стороны, плохой повар испортит любой хороший продукт. С режиссурой все обстоит аналогичным образом – если есть хороший материал, то талантливый постановщик красиво его оформит. Если же нет, старайся не старайся – ничего путного не выйдет.
Только режиссеры, в отличие от поваров, как правило, не имеют творческого «обоняния» и не могут отличить живой замысел от набившего оскомину шаблона. Поэтому зритель с утомительным постоянством вместо пищи для ума и чувств потребляет порой очень красивые, но совершенно пустые фантики. И чувствует себя при этом как мальчик из фильма «Сережа» – выходя из зала так и тянет спросить: «Дядя Петя, ты дурак?». Будь то Wanted Бекмамбетова, «Чужие» Грымова, «12» Михалкова или «Глянец» Кончаловского.
Иное дело – Мирзоев. У него с пищей для ума & чувств всегда все в порядке. И в театре (в основном Владимир известен именно как театральный режиссер), и в кино. Посетив любое организованное им зрелище, окунаешься в атмосферу живого, переменчивого и очень свободного ассоциативного потока, который с фатальной неизбежностью увлекает за собой открытого к восприятию человека. Чем, собственно, и объясняется популярность работ Мирзоева. Постановщик таких шедевров, как «Хлестаков», «Сирано», «Тартюф», «Дон Жуан», абсолютно внесистемный, вневременной и внеконъюнктурный режиссер, а потому стоит особняком в нашем кинотеатральном сообществе. Понять, каким образом и откуда Владимир залетел в наши дни и где на самом деле пролегает траектория его экзистенциального полета, не представляется возможным. Да и не нужно. Главное, что он знает один очень ценный рецепт – как совместить «что» с «как» и сделать любое свое блюдо вкусным.
– Какого зрелища (или смысла) не хватает современному зрителю?
– Если говорить про Отечество, зрителю не хватает честного, откровенного разговора про все: про политику, про болезни общества, про ночные страхи. Не хватает самого главного, без чего кино умирает.
– Чем отличается любитель театра от киномана?
– Киноманы в большей степени эскаписты. Бегство от реальности, погружение в мир теней – это суть кинематографа. Театр же предлагает символическую мистерию жизни и в этом больше похож на поэзию.
– «Зрелище» в эпоху кризиса будет развиваться или зачахнет?
– Обычно в трудные времена публике хочется расслабиться, посмеяться над какой-нибудь ерундой. Смех действительно обладает сакральной очищающей силой. Но зрелищная комедия требует больших денег, которые в ближайшие три-четыре года вернуть будет нелегко. Поэтому этот вопрос лучше задать министру культуры. Или кто там у нас сегодня на потоках?
– В чем главное отличие театральной режиссуры от кино?
– Ухватить главное, увы, непросто, поскольку это в принципе разные профессии. Скажем, в театре минимум три месяца режиссер работает с актерами в небольшом уютном репзале. Атмосфера здесь, как правило, очень интимная, никаких стрессов, никто не мешает сочинять спектакль. В кино репетировать опасно: камера любит «сырую», спонтанную энергию, любит адреналин. Конечно, кое-какие содержательные вещи необходимо оговорить заранее, но собственно творчество происходит на площадке, непосредственно перед камерой. И для актеров, и для режиссера это колоссальный стресс. Второе, что я хотел бы выделить, это союз режиссера и оператора. Если в этом тандеме есть правильная химия – у фильма появляется шанс. Без «своего» оператора начинающий режиссер вроде меня беспомощен. Это довольно обескураживающий факт, но в театре между режиссером и его замыслом меньше посредников.
– Почему наши актеры играют в кино, как на сцене?
– Боюсь показаться однообразным, но актер театра и актер кино – это разные профессии. Киноактеру нужен особый тренинг, другая школа. Педагоги в нынешнем ВГИКе, к несчастью, этой школой не владеют. На актерском факультете в Институте кинематографии учат дурному театру. А в Школе-студии МХАТ или в «Щуке» тренинг рассчитан на залы-тысячники. Поэтому удивляться не приходится. Конечно, существует природная киногеничность. Некоторые режиссеры (например, Герман, Муратова) любят работать с непрофессионалами, которых не испортили некомпетентные учителя. А юным профессионалам приходится обучаться на ходу. Более гибкие, более хваткие интуитивно постигают профессию, становятся звездами – остальные отправляются… в картотеку.
– Почему у нас так популярна аффектация?
– Открытая эмоция – штука обоюдоострая. Разве Пачино не пользуется открытой эмоцией? Или Николсон? Однако это не ощущается как аффектация. Вероятно, дело в содержании этой эмоции, то есть в том, что за ней стоит. И это возвращает нас к системе Станиславского, которой давно и весьма успешно пользуются в Голливуде. А вот в России ее подзабыли или извратили.
– Зачем вообще заниматься режиссурой?
– Знаете, я неоднократно задавал себе этот вопрос. Дело, конечно, хлопотное, стрессовое, ты зависишь от многих людей, от их капризов, дурных характеров, комплексов, замысел твой бесконечно адаптируется, встречая сопротивление материала со всех сторон. Кстати, эта профессия по уровню стресса идет сразу за летчиком-испытателем, на втором месте. Ну, что я могу сказать? Мне нравится это чувство, когда большой коллектив дышит в унисон, делает что-то осмысленное, прекрасное. Это вселяет надежду. Ведь тысячи зрителей, сопереживая героям фильма или спектакля, тоже совершают духовную работу, проходят свою часть пути.
– Профессия режиссера удовлетворяет мужские амбиции?
– Вполне. Как и любая творческая работа. Но для меня в режиссуре главное не доминирование («как я сказал, так и будет»), а синергетика, партнерство. Слава богу, мне все еще интересно работать с людьми, хотя они бывают невыносимы.
– Вы чистите от шелухи спектакли, которые идут по многу лет?
– Прикасаюсь к старым работам, только когда нужно ввести нового исполнителя. После премьеры пуповина перерезана, спектакль полностью переходит в руки актеров. И зрителей.
– Вы могли бы стать постановщиком телевизионного шоу?
– Сомневаюсь. Мне это неинтересно. Думаю, сегодня лучшее, что могло бы сделать ТВ для российской публики, – это заняться просвещением. А пока этим замечательным инструментом заколачивают пропагандистские гвозди в достаточно пустые головы. Чудовищный шум вместо музыки.
– Какую еще профессию вы могли бы выбрать?
– Наверное, мог бы писать книги. Люблю работать со словом, но не выношу одиночества – для писателя это фатальный недостаток.
– Вашему зрителю необходимо знание культурных кодов?
– Скорее оно необходимо мне и моим актерам. Когда я работал в Канаде, это оказалось главной проблемой. Ведь ткань любого произведения возникает из тысячи нюансов: из звуков и запахов детства, из мультиков, которые ты смотрел по ТВ, из жестоких игр во дворе, первой любви, первого предательства. Тексты Пушкина, Гоголя, Достоевского не менее важны, чем семь кровей, которые текут в моих жилах.
– Есть ли между актером и актрисой принципиальная разница, не считая пола?
– Большие актеры – и женщины, и мужчины – всегда опираются на интуицию. Средние актеры рациональны, поэтому с актрисами легче договориться, легче отключить калькулятор в их голове.
– Вы умеете играть на сцене?
– Однажды пришлось заменить заболевшего артиста в премьерном спектакле. Удовольствие ниже среднего. Редко прибегаю к показу во время репетиции, но иногда приходится. В небольшом фрагменте могу достичь высот мастерства.
– У вас есть желание отрежиссировать то, что вас окружает в быту?
– Нет. Стараюсь не применять профессиональный опыт в жизни, не люблю манипулировать людьми.
– Не мешает ли профессия, которая все облекает в форму, быть естественным?
– Для меня облекать мысли и эмоции в форму – вполне естественно.
– Режиссер должен манипулировать?
– На репетиции? Конечно. Но это часть договора. Актер открывает душу (сознание) авторскому тексту и режиссеру. Действовать нужно очень деликатно, с любовью, иначе можно причинить боль.
– Что такое счастье?
– Человеку важно быть в мире со своей совестью и с другими людьми – прежде всего с близкими. Может быть, это не столько счастье, сколько «покой и воля»?
– Расскажите про свой новый фильм.
– Это экранизация знаменитого романа Игоря Сахновского «Человек, который знал всё». Жанр можно определить, как это делают в каталогах, тремя словами: фантастика, криминал, драма. Актерский ансамбль: Егор Бероев, Екатерина Гусева, Максим Суханов, Андрей Ташков. Оператор – Сергей Мачильский («В движении», «Свои»). Фильм называется так же, как и роман. В нем есть параллели с Альфредом Хичкоком.
Мария ИВАНОВА.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Крестьянка” (www.krestyanka.ru) №01-2009.
