Очевидно, что Андрон КОНЧАЛОВСКИЙ в своей жизни столько раз беседовал с журналистами, что у него должна была образоваться идиосинкразия на такого рода общение. Поэтому, когда я узнал от продюсеров, что Андрей Сергеевич станет гостем моей программы «Правда-24», я понял, что разговор будет непростой. Но! Но человек такого масштаба это всегда подарок интервьюеру. С ним траектории словесного пинг-понга рисуют полотно звездных войн. Вот действительно было жаль, что формат моего проекта ограничен меткой в 24 минуты: Кончаловского я готов наблюдать часами, неделями, веками.
I. «Три сестры» & один брат
– Приветствую вас!
– Привет!
– И мы сегодня говорим о метаморфозах, которые происходят с великим Кончаловским. Он из кино ушел в театр вдруг. Почему?
– Это для вас «вдруг», потому что вы не образованны.
– Так, принимается.
– Я начал в театре работать в 80-е годы. Меня действительно великий режиссер Джорджо Стрелер пригласил ставить «Чайку» в Париже. Тогда в Москве было худовато жить, 86-й год. И такой замечательный педагог, артист и, я считаю, он, наверное, уже профессор Гарик Леонтьев из МХАТа, работал у меня ассистентом. Он согласился поехать ассистентом работать с французскими артистами над спектаклем. И мы были все счастливы. Так что ставил я работы в театре давно, а потом в опере – тоже давно. И все за границей. Начал я за границей. А вот в России оперу еще не ставил.
Справка
Джорджо Стрелер – итальянский театральный режиссёр и актёр, театральный деятель, основатель и руководитель миланского «Пикколо-театр». Своими учителями Стрелер называл Жака Копо, Луи Жуве и Бертольта Брехта. Пьесы Брехта он ставил на протяжении всей своей жизни; часто обращался и к русской классике: среди поставленных им спектаклей – «Ревизор» Н.В.Гоголя, «Гроза» А.Н.Островского, «Вишнёвый сад», «Платонов» и «Чайка» А.П.Чехова. В 1968 году Стрелер покинул свой театр, на волне студенческого движения конца 60-х организовал молодёжную труппу «Группо театро ационе». Но в 1972 году он вернулся в «Пикколо», с которым связал всю свою дальнейшую жизнь. Паоло Грасси возглавил «Ла Скала», и Стрелер стал единоличным руководителем «Пикколо-театра». Одновременно Стрелер много работал в опере, ставил спектакли в «Ла Скала» и других оперных театрах. Умер Стрелер от инфаркта в швейцарском Лугано и был похоронен в Милане (1997).
– Да, и что это будет, расскажите. «Три сестры»? Чем выбор объясняется? Почему именно «Три сестры»?
– Это самый глупый вопрос, его все задают.
– Ну, это же мы, журналисты, это наша специализация – задавать глупые вопросы для того, чтобы наши гости выглядели достойно.
Справка
Авангард Леонтьев – Народный артист Российской Федерации, лауреат Государственной премии Российской Федерации. Родился 27 февраля 1947 года. Родители назвали сына именем его старшего брата, младшего лейтенанта, погибшего в возрасте 19 лет во время войны в 1943 году на Курской дуге. С детства мечтал о карьере актёра. Занимался в школьном драмкружке, затем в студии художественного слова при Московском городском Доме пионеров в переулке Стопани у Анны Бовшек – ученицы Константина Станиславского и Евгения Вахтангова. В старших классах сам организовал театральную студию, в которой занимался с одноклассниками. На курсе Павла Массальского в Школе-студии МХАТ поначалу считался в числе отстающих, так как не справлялся с творческой программой. Но на втором курсе «втянулся» и стал почти отличником. В 1968 году получил диплом и был приглашён в труппу московского театра «Современник». По приглашению Олега Табакова начал заниматься преподавательской деятельностью. Сначала в драматической студии для старшеклассников при Дворце пионеров и школьников Бауманского района Москвы (1974 – 1976 гг.), а затем в ГИТИСе и Школе-студии МХАТ (1976 – 1990 гг.) на руководимых Табаковым курсах. В дальнейшем эти курсы составили основу труппы Московского театра-студии п/р Олега Табакова. Руководитель трёх выпусков актёрского курса Школы-студии МХАТ с 1989 по 2001 г. Среди учеников Авангарда Леонтьева: Елена Майорова, Игорь Нефёдов, Ирина Апексимова, Сергей Газаров, Марина Зудина, Евгений Миронов, Олеся Судзиловская.
– Да, ни одному музыкальному критику не придет в голову спросить у Валеры Гергиева: почему вы дирижируете 6-ю симфонию, а не 4-ю? Правильно? Никто же не спросит.
– Не знаю, правильно ли.
– Никто же не спросит так, потому что дирижер ответит: потому что мне нравится. Понимаете, вот поэтому. Сейчас следующий вопрос у вас будет: что актуально, да?
– Ну, в общем, напрашивается.
– Ничего актуального, только вечное. Все вечное актуально.
– Нет, просто дело в том, что «Три сестры» – это такая очень русская вещь. А Кончаловский позиционирован (в среде журналистов), скажем как человек западный, который в общем-то и работал на Западе, вы даже юбилей свой отмечали в Италии…
– Какое – отмечал! Мы просто собрались за столом.
– Во всяком случае это стало медийным событием, потому что было показано по всем каналам. Это ваш собственный дом или снимаете?
– Это собственный дом. Совсем собственный, в том смысле, что мы его восстанавливали с большим тщанием и любовью, и уважением к традициям тосканской сельской жизни.
– Еще один глупый журналистский вопрос. Почему Италия?
– У вас же еще был вопрос, я еще не ответил на него.
– Хорошо, отвечайте.
– Чехов – русский. Но Чехова не было бы русского, если бы не было Петра Великого. Вот если бы я ставил «Нестора», предположим, или «Слово о полку Игореве», или «Сказки Афанасьева», то тогда, конечно. Но Чехов – русский европеец, так же, как и Толстой, и Пушкин, и Чайковский, и Достоевский. Их никого бы не было, если бы не было реформ Петра. И вот эта вот реформа Петра, которая выдернула Россию на какое-то время, ненадолго, из Средневековья за волосы, собственно, и создала ту великую культуру, которой сейчас мы все гордимся. Но последний европеец был расстрелян в Ипатьевском доме. Поэтому я – русский, но европеец. Вот и все. Это не значит, что русские – не европейцы. Есть русские – европейцы, есть русские – не европейцы.
– Нет, здесь спорный вопрос: надо ли было вообще Россию выдергивать, потому что мы – восточная страна, и непонятно, зачем нас Петр выдернул, и к чему это привело…
– Это другой вопрос. Вы можете к этому относиться, как хотите. Это ваше право.
– Меня интересует тогда, если уж мы начали такой разговор, имеет ли человек право на собственную биографию? Вот вы – автор нашумевшего произведения в жанре мемуаристики. Многие сочли, что вы нарушили некие нормы, рассказав о том, о чем не надо было рассказывать. Это очень интересный для меня, для журналиста, вопрос. Человек имеет право на собственную биографию или нет? С творчеством все понятно, а вот с биографией?
– Вы знаете, права не дают. Права берут. Кто взял право, тот имеет, а кто не взял, тот не имеет.
– Просто дело в том, что я как-то случайно оказался с вашей бывшей супругой (Ирина Мартынова, четвертая супруга, с 1990 по 1997 гг, мать двух дочерей Андрея Кончаловского Натальи и Елены. – Ред.) в одном застолье. И она сказала, что вы очень много на себя наговорили лишнего. Что многое из того, что вы описали в книгах «Низкие истины» и «Возвышающий обман», на самом деле было не так, то есть вы были где-то в чем-то благороднее: конкретный эпизод с провозом и торговлей икрой. Она сказала, что этого никогда не было. Зачем вы себя оговариваете?
– Я не оговариваю. Это правда. Я действительно продавал икру. Мне жить не на что было в Америке. И самым ходовым товаром оказалась икра. Икра тогда в Советском Союзе стоила очень недорого, и ее можно было достать. А там на килограмм икры я мог жить два месяца. Скромно, но жить. Поэтому я не знаю, кто что говорил из моих жен, да это и неважно. Каждый имеет право на свою точку зрения и за это отвечать.
Из книги А.Кончаловского «Низкие истины»:
Благодаря дружбе с Томом Лади, а через него – с Копполой и сан-францисской киноколонией, у меня был более широкий круг общения. Но с работой по-прежнему не получалось. Я зарабатывал фарцовкой – привозил, каждый раз наведываясь в Москву, две большие трехкилограммовые банки черной икры и продавал ее. Иногда удавалось протащить икру мимо рентгеновских камер, иногда – запастись письмом, что икра нужна для фестивального приема. Шесть кило икры можно было продать за шесть тысяч долларов. Моими клиентами были Милош Форман, Барбра Стрейзанд. Конечно, неудобно было говорить, что это я торгую икрой, – говорил, что вот, приехал приятель, у него есть икра, не надо ли? Иногда отвечали, что три кило – это уж слишком много. «Ну а сколько вы хотите?» – спрашивал я. Фасовал, отвозил. Надо было жить. В Москву я ездил не часто, но на пять-шесть месяцев мне этих денег хватало. На тысячу долларов в месяц можно было жить – очень скромно, конечно. Я снимал маленькую комнатку, не в Лос-Анджелесе, а за чертой города, ходил в одних и тех же джинсах, купил старую машину. Жить было интересно, я был очень счастливым человеком. Но ощущение замечательной свободы сменялось приступами депрессии. Меня не заботило то, что обо мне говорили в России – предал родину, опозорил высокое звание советского художника. Просто вдруг становилось жутко, что я, имеющий столько идей, умеющий снимать фильмы, сижу без дела. А время шло… Но когда проходило отчаяние – снова возникала надежда.
– Понятно. Вы за все готовы отвечать, что делаете?
– За все – нет. Но о том, за что я не готов отвечать, вы не узнаете.
– Хорошо. Вы – европеец, русский европеец…
– И вы – тоже.
– Я-то вообще журналист. Скажите, а Никита Сергеевич, ваш младший брат, он – русский или он – русский европеец?
– Он – европеец, безусловно. Но он европеец с таким почвенническим уклоном, религиозный глубоко человек, по-русскому религиозный. Не вообще религиозный, а по-русскому религиозный. То есть значит ни в коем случае нельзя сомневаться, надо просто верить, и все. А когда появилась тенденция европеизации какого-то класса в России, то возникли, так сказать, последователи Андрея Курбского и те, кто начал ставить под вопросы определенные вещи. Я же – человек, не боящийся сомневаться и анализировать.
– А Никита Сергеевич – «не боящийся сомневаться»?
– Нет, он не сомневается, он не анализирует. Он бежит от сомнений, как от анафемы.
– Понятно. Вы знаете, я однажды был подвергнут в своей среде остракизму после заявления о том, что Никита Михалков – величайший из ныне живущих режиссеров. И когда я в качестве аргумента привел картину, понятно какую – «Свой среди чужих…», мне сказали, что на самом деле режиссировал-то это Кончаловский. Он, мол, помогал брату. Это правда или нет?
– Это глупость. Конечно, я не помогал. Никита никогда не спрашивает у меня совета ни в чем. С тех пор как он стал заниматься своим творчеством, он никогда не спрашивал совета. Он только показывал результат и ждал похвалы. Но лучше бы он спрашивал совета, а не только ждал похвалы – это было бы лучше для нас обоих.
II. «Акулы пера» & Акулы маринованные
– А вы у кого-нибудь спрашивали совета когда-нибудь?
– Да, конечно.
– У кого?
– Если из последнего опыта: я спрашиваю 16 лет совета у своей жены, у Юли.
– Советы в профессиональном плане или в бытовом?
– Скорее в профессиональном.
– То есть – сейчас вы занимаетесь театром, и вы с ней советуетесь?
– Ну, я многие вещи проверяю на ней. Она – человек жесткий.
– Жесткий в оценках или…?
– Да.
– Но мне кажется, она же не может вам говорить правду, потому что – ну что же это тогда за жена, если она говорит правду мужу?
– Нет, я думаю, что она именно в силу того, что она человек жесткий, она и говорит правду. Она вообще врать не умеет. Возможно, она сама обманываться может, но врать не умеет.
– На самом деле это, видимо, то, что я и имел в виду насчет самообмана.
– Это разные вещи. Самообманываться – это другая вещь. Быть убежденным, абсолютно убежденным в той вещи, которая тебе кажется правдой.
– Хорошо, а на начальном этапе с кем вы советовались, кто эти люди?
– Начальный этап чего? Моей жизни?
– Начальный этап вашего творчества как режиссера. Я не о детстве говорю. С батюшкой вашим? Вы советовались с отцом когда-нибудь?
– Нет, он же ничего в кино не понимал. У нас в те далекие времена, когда я начинал работать в кино, а случилось, что мы работали вместе с Андреем Тарковским, тогда традицией было собрать стол, мама готовила, ставилась водка, звались какие-то люди дорогие и читался сценарий вслух. Кто-то плакал, все хвалили, как правило, никто ничего не ругал. Но, в общем, это не совет, это просто было желание, чтобы тебя похвалили. Художнику нужно, чтобы его хвалили. Ему вообще не нужно, чтобы его ругали. Мне хотелось, чтобы меня хвалили всегда.
– Вас всегда и хвалили.
– Да? Что вы говорите!
– Да, если мы говорим о вашем режиссерском творчестве.
– Меня валяют в грязи со всем, что я делаю.
– Нет, это неправда.
– Ну, как нет? Вот скажите мне, что имело успех у критиков? Ну? Говорите! Раз, два, три – считаю.
– В кино? Да в кино все имело успех.
– Критический?
– Да.
– Хоть одну картину назовите, которую критика не обосрала.
– Зрительский успех точно был.
– Так зрительский! Я же и говорю об этом.
– А вам надо, чтобы Кирилл Разлогов и все остальные похвалили?
– Но ведь зритель же не пишет, зритель ходит. Это другое.
– Нет, зритель пишет, просто вы туда не ходите, где зритель пишет. Зритель пишет в блогосфере.
– Десять – пятнадцать лет назад зритель не писал в блогосфере. Все мои картины выходили до блогосферы. Но это не страшно.
– Но дело в том, что ведь известно, как только появляется хотя бы один фанат, появляется тут же критик. Не бывает иначе, нет вообще режиссера, нет художника, нет артиста, которым бы восхищались все поголовно. Критики есть всегда, это закономерно.
– Нет, все и критики – это абсолютно разные две…
– Господи! Как вы зависите от этой среды от своей.
– Да как же не зависеть от среды, которая создает общественное мнение? Ведь не народ создает общественное мнение, не зритель.
– Если бы среда формировала общественное мнение, то за 70 лет советского агитпропа у нас бы выросло поколение убежденных коммунистов последовательных, и страна бы не рухнула в одночасье. Поэтому это неправда. Никакое профессиональное сообщество не может сформировать общественное мнение. Оно может пытаться это сделать. И на самом деле вы, художники, я имею в виду, режиссеры, киношники, вы в гораздо большей степени формируете общественное мнение, чем критики.
– Правильно, но мы, если бы критик не мог сформировать общественное мнение в принципе, то тогда акула Дэмьена Херста была бы просто консервированной рыбой. А почему-то она стоит 12 миллионов. Это консервированная рыба. Вы видели ее хоть на фотографии?
– Нет.
– Но Дэмьен Херст – самый дорогой художник сегодня. Он просто взял акулу, купил ее за 5 тысяч в Австралии, транспортировал ее, положил в формальдегид. Написал: страх, жизнь в неизбежности и бесконечности. И продал. Сейчас эта вещь стоит 12 миллионов. Вы думаете, что – зритель создал это общественное мнение про рыбу маринованную? Нет. Критик.
Справка
Дэмьен Стивен Херст – английский художник, предприниматель, коллекционер произведений искусства, а также самая знаменитая фигура группы Young British Artists, доминирующая на арт-сцене с 1990-х годов. В 1989 году Херст закончил Goldsmiths College. В 1991 году была создана «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» (The Physical Impossibility of Death in the Mind of Someone Living), представляющая собой аквариум с тигровой акулой, длина которой достигала 4,3 метра. Акула была поймана уполномоченным рыбаком в Австралии. Херст был номинирован на получение Премии Тернера, которая была присуждена Гринвиллу Дэйви. Сама акула была продана в декабре 2004 года коллекционеру Стиву Коэну за $12 миллионов (£6,5 миллионов). Первое международное признание Херста пришло к художнику в 1993 году на Биеннале в Венеции. Его работа «Разделенные мать и дитя» представляла собой части коровы и теленка, помещенные в раздельные аквариумы с формальдегидом. В 1997 году увидела свет автобиография художника «I Want To Spend the Rest of My Life Everywhere, with Everyone, One to One, Always, Forever, Now». По оценкам Sunday Times, Херст является самым богатым живущим художником в мире – на 2010 год его состояние оценивалось в £215 миллионов.
– Я уверен, если мы сейчас выйдем на улицу и спросим про эту самую акулу, то из десяти человек в лучшем случае один про нее знает.
– Но почему-то она стоит 12 миллионов? Ну, кто, кто эту цену сделал? Вы думаете, зрители?
– Хорошо, ну, они эту цену делают, они там этих акул и потребляют внутри вот очень маленького микросоциума. Это не имеет отношения к искусству.
– Но сегодня этот микросоциум (мы же заговорили о блогосфере, и мы заговорили о современной ментальности), сегодня определяет все. И сегодня реклама важнее, чем продукт, понимаете. Реклама важнее, чем продукт. Если мощная реклама, то продукт считается гениальным. Гениальное кино – никто ничего не понимает. «А это какая скульптура, ты видел? А Энди Уорхол!» А Энди Уорхол рядом с Микеланджело висит в музее Антоновой. Я думаю, как, бедная моя Антонова, до чего же она дошла, что она рядом с Микеланджело вешает Энди Уорхола, который ничего не сделал, просто помочился на этот холст, извините меня. Вы знаете, что на холст он помочился? Такова история этого холста. Он шел, кто-то сделал фотографии. Он из такси вышел, набрал в автомате – сделайте фотографию там Мэрилин Монро. Сделали. Покрасьте красным. Покрасили. Пришел, под влиянием каких-то субстанций, помочился на холст и ушел. Энди Уорхол. Сейчас она стоит 10 миллионов. Вы думаете, что? Что это не критик создает?
III. «Чёрный квадрат» & казахский эпос
– Не знаю, я беседовал вот в этой же студии с Кириллом Серебренниковым. И мы с ним после эфира поговорили про Энди Уорхола. И он считает, что на самом деле Уорхол великий трендсеттер, человек который во многом определил развитие современного искусства.
– Правильно, он трендсеттер. Вот трендсеттер – да, но не художник. Сейчас трендсеттеры важней. Вообще слов «тренд» – надо запретить в России.
– Говорить: тенденция?
– Найдите другое слово. Почему говорят «тренд»? И почему «сеттер»? Вообще, сеттер – это собачье.
– Хорошо, то есть вы, как Борис Гребенщиков. Против англицизмов?
– Грамотный, образованный, интеллигентный человек может найти русское слово.
– Вы же интеллигентный человек, найдите тогда аналог трендсеттеру в русском языке. Ну, вот «трендсеттер» – установитель тенденций?
– Тенденция, тенденция.
– Хорошо.
– Что касается мнения Кирилла, так каждый может восхищаться тем, что ему нравится. Он считает, что Энди Уорхол великий, а я считаю, что – абсолютно великий торговец, абсолютно гениальный маркетолог. Но искусством это не пахнет. Из него искусство сделали критики, которым нужен новый продукт, который можно продать на рынке. Вы знаете, есть знаменитая фраза Сальвадора Дали, который был гением и одновременно с этим абсолютным циником. Он сказал: «Я богат, потому что мир полон кретинов». Вот это точно. Я думаю, что каждый, начиная с Малевича, и все эти трендсеттеры, том числе и Энди, могли так сказать: «Мы богаты, потому что мир полон кретинов». Был такой большой друг Энди Уорхола, замечательный критик Роберт Хьюз (он недавно умер), он был выдающимся художественным критиком, в «Time» писал все время. В этой картине он смотрит на Энди Уорхола, и там торговец ему объясняет качество этой картины – там надо несколько страниц прочитать, чтобы запомнить, чтобы объяснять. И Энди Уорхол слушает Хьюза и говорит: «Ну, вообще-то, конечно, может, вы и правы, но он же был полный идиот, вы знаете это». Это его друг говорит! Нет, конечно, он умнейший, несчастный, очень несчастный человек из Восточной Европы, которому удалось создать тенденцию. И эта тенденция превратилась безумными маркетологами именно в то, во что превратился постмодернизм – и все это называется искусством. Я вообще не считаю это искусством. Что такое искусство, по-вашему? Я вам скажу, потому что вы не сможете ответить все равно.
– Не смогу, и даже не буду пытаться.
– Да. Искусство – это то, что другой не может сделать. Это, то, чему нужно так долго учиться, чтобы хотя бы сымитировать что-то похожее! А что, что такое «Черный квадрат»? Это может сделать любой.
– Я только что хотел про Малевича сказать.
– Это любой идиот может сделать. Это не искусство. Это рекламный ход, это что угодно, это большая манипуляция, это стейтмент – еще одно слово, заявление, декларация. Но это не искусство. Искусство для меня – это то, что заставляет людей плакать, смеяться или пугаться, или наслаждаться красотой. А так вы стоите и чешете репу, и с умным видом говорите: «Да-а-а! А сколько стоит? – 10 миллионов. – Ну, тогда вообще здорово». Это не искусство, простите меня. Это, к сожалению, спекуляция темнотой людей. Был такой замечательный американский писатель, Том Вульф. Он написал абсолютно исключительную статью про абстрактный экспрессионизм американский. Всех уделал. Называется «Раскрашенное слово». Советую вам почитать.
– Хорошо, я постараюсь. Постараюсь найти время.
– Обещайте: если вы не прочитаете, я к вам не приду в следующий раз.
– Хорошо, я тогда точно прочитаю. А что вы читаете сейчас сами?
– Что я читаю?
– Да.
– Я читаю несколько книг. Я читаю книжку Яновского, был такой русский писатель незамеченного поколения эмиграции. Это из тех, кто пришел после Алданова, Бунина, Зайцева. В эмиграции, как известно, жили большие писатели, а потом было второе поколение, тоже очень интересное. Яновский как раз из них, это он написал «Поля Елисейские». Воспоминание о русской эмиграции, несчастной, нищей, которая создавала русскую литературу в 30-40 годы. Читаю еще одну интересную книгу отечественного культуролога, замечательного историка Яковенко «Познавая Россию» – о русской культуре и о русской истории – классная книга. И потом читаю еще книжку про любовные похождения Чехова, которая называется «Кукуруза души моей».
– Это должно быть вам близко. Скажите, вы можете Top-Five составить – это опять англицизм – назвать пять книжек, которые должны обязательно прочитать дети? Не из школьной программы.
– Какого возраста?
– Давайте до десяти лет.
– До десяти лет, я думаю, надо обязательно, кроме Гарри Поттера, прочитать «Алису в стране чудес», сказки Братьев Гримм, казахский эпос…
– Казахский эпос?
– Да.
– Ну, конечно, я же забыл, кто была ваша первая супруга, конечно.
Справка
Наталья Аринбасарова родилась в 24 сентября 1946 года в Москве, где познакомились её родители. Отец – казах Утевле Туремуратович, мать – полька Мария Константиновна, в девичестве Жуковская, из семьи польских беженцев времен Первой мировой войны. Кроме неё, в семье было четверо детей – Юрий, Арсен, Татьяна и Михаил. Отец в то время учился в Военной академии им. Фрунзе. В детстве во время службы отца в Туркмении увидела фильм «Лебединое озеро» и решила стать балериной. В 1956 году семья вернулась в Казахстан. В Алма-Ате Наталья поступила в хореографическую школу, оттуда её направили в Академическое хореографическое училище при Большом театре, которое она окончила в 1964 году. В том же году её пригласили сниматься в главной роли в фильме Андрея Михалкова-Кончаловского по роману Чингиза Айтматова «Первый учитель». За эту женскую роль она получила главный приз Венецианского кинофестиваля «Золотой кубок Вольпи» 1966 года, обойдя Джейн Фонда с фильмом Роже Вадима «Добыча». Тогда же вышла замуж за Андрея Кончаловского и родила сына Егора Кончаловского (1966) – ныне известного кинорежиссёра. Уже будучи мировой звездой, поступила во ВГИК, (мастерская Сергея Герасимова и Тамары Макаровой) и окончила его в 1971 году. Но их брак распался в 1969 году – Кончаловский хотел уехать за границу и женился на иностранке – Вивиан Годе. Второй брак (1970) – с художником-постановщиком и живописцем Николаем Двигубским, который работал в фильмах Кончаловского. От этого брака родилась дочь Екатерина (1974), ныне тоже кинорежиссёр и писательница. Но в 1980 году снова развод – Двигубский уезжает обратно во Францию. Третий брак (1982) – с кинорежиссёром Эльдором Уразбаевым, который в 1977 году снимал её на «Казахфильме» в фильме «Транссибирский экспресс» по сценарию Александра Адабашьяна и братьев Михалковых. В 1999 году Наталья диктует дочери свои мемуары, в итоге вышла книга воспоминаний «Лунные дороги».
– Нет, дело в том, что это была моя первая книжка. Потому что я жил в эвакуации в Алма-Ате, и была у меня большая книжка казахского эпоса с картинками, которую мне читала бабушка. Там про какого-то абая, который скакал, стрелы пускал… Думаю, что до десяти лет вообще не важно, что читать. Важно просто читать то, что тебе нравится. Понимаете, в чем дело? Важен сам процесс.
– Читать? Не фильмы смотреть?
– Нет.
– Нет?
– Нет! Читать и писать одинаково важно. Причем читать не с компьютера и писать, не печатая, а ручкой, своей рукой. Потому что компьютер уничтожает в принципе работу левого полушария человеческого мозга.
– Это открытие?
– Просто биология.
– Это стейтмент, то, что вы сейчас…
– Да, опять сказали. Когда вы водите ручкой, тремя пальчиками держа перо, то у вас работает определенные участки коры головного мозга. И когда вы выводите буквы, у вас по-другому усваивается слово…
– Это потрясающе!
– Мало того, у вас это слово остается в памяти.
– У меня не остается.
– Мне очень жаль вас. Но скажите вашим детям просто: у вас остается. А вот delete, понимаете, delete – это катастрофа, потому что delete можно всю литературу сейчас одной кнопкой.
– Вы знаете, мне реально было очень интересно с вами беседовать, особенно как необразованному человеку.
– А мне нравится, что вы слушали.
– Я не слушал, я внимал. Внимал с восторгом.
– А то вот как бывает: я говорю и вижу, как тихо опускается такой невидимый занавес между мной и моим собеседником.
– Между нами он не опустился, полагаю…
