Она читала мир как роман, а он оказался повестью. Она живет на Речном, ей вслед оборачиваются все те, в ком водка еще не заглушила последнее желание. Рыжие волосы, кошачьи глаза, плавная походка, фигура – на нее смотрят те, в ком водка убила все, даже СПИД. Смотрят и одобрительно шамкают беззубыми ртами.
Она студентка, учится почему-то на логопеда.
- Оля, а что это такое – логопед?
- Понимаешь, а вдруг со мной что-нибудь случится, и вообще, кому я буду нужна после сорока? Так что пусть будет профессия в запасе…
Те, кто смотрит ей вслед, не знают, как она может выглядеть, когда ей это нужно. Так, на всякий случай…
Вечер, кабак. Один из легкодоступных кабаков в Центре. Она выходит на сцену в короткой полупрозрачной распашонке, стилизованной под русскую национальную одежду. Белые сапожки и просвечивающие розовые соски, беззащитные, как любовь на панели. Это – варьете.
Обычно в начале программы здесь перестают жевать. Эта девочка стоит того, чтобы на время оставить в покое жирную котлету. Она танцует и улыбается, поворот, взмах ноги, и у какого-то кавказца со звоном падает вилка. Варьете.
- К тебе часто обращаются с определенными предложениями?
- Я не так давно работаю, но тех, кто соглашается, не осуждаю – это их личное дело.
- Сколько ты зарабатываешь?
- Немного.
Вечер в разгаре. Девочки из варьете работают легко, но только кажется, что все это им нипочем, стоит взглянуть, как, мокрые от пота, они вваливаются в костюмерную и падают на стулья.
Официанты разносят горячее, какие-то две девицы не спускают глаз со столика напротив, там сидят два явных “пиджака” – люди со средствами. “Пиджаки” встают и уходят, одна из девиц, разочарованно вздохнув, лезет пальцами в рот и что-то пытается выковырять.
Она живет с папой и с мамой, с братом, его женой и с их ребенком. Она всю жизнь училась танцам и ничего больше в жизни не умеет. Она думает, что все люди достойны счастья, но она – в особенности, с ее-то красотой…
- Что ты будешь делать дальше?
- Наверное, в этом году мы по контракту поедем в Штаты. Вот там и посмотрим, что я могу, на что я способна.
- Ты вернешься?
- Не знаю.
- А вообще, часто предлагают поездки за бугор?
Она смотрит на меня и молчит. Действительно, что же могут предлагать девочке такой красоты, так красиво танцующей, так владеющей своим телом… Толстопузые дяди из-за бугра, приезжающие сюда за товаром, все хотят скупить по дешевке, всю страну – за пять долларов, и у них есть выбор. Не та, так другая, не сегодня, так завтра. И девочки знают – не завтра, так послезавтра…
Темнеет. Программа закончена, и ребятки с гитарами на сцене работают по заказам публики. Чаще всего публика пляшет под “семь сорок” и под “Сулико”. Распаренные рожи, выпученные глаза, за свои деньги хочем быть хозяева. Якобы кончается водка, но официанты могут достать якобы “у друга”. Все делают свой маленький бизнес, заработал на водке – тут же все пропил.
Уже дошло веселие до точки, несколько девочек из варьете сидят за столиками с мужчинами. Может, это их знакомые.
Я никогда не был коммунистом и умереть за родную улицу не готов. Но я дал музыкантам сто рублей и попросил сыграть “Интернационал”. Они сначала посмотрели на меня дико, но деньги взяли. Над залом поплыла торжественная мелодия, но тихо не стало, никто не перестал жрать, никто не оторвал лицо от скатерти. Звуки пролетарского гимна выплывали на площадь, на которой так хорошо митинговать, поднимались выше над городом, улетали вдаль, их никто не слышал, никто ничего не видел.
Действительно, зачем?
Игорь СЕРЕБРЯКОВ.
Фото Михаила ВОЛКОВА.
