В этом году по-настоящему великому писателю державы нашей Юлиану Семеновичу Семенову – 80. В преддверии масштабного юбилея «Культурный Фонд Юлиана Семенова», который учрежден младшей дочерью писателя Ольгой, намерен провести ряд мемориальных мероприятий в России, Украине и других странах, где помнят легендарного литератора. Фонд учредил Оргкомитет, который координирует мероприятия; возглавили его журналисты-писатели Евгений Ю. Додолев & Дмитрий Лиханов, которые под руководством Юлиана Семеновича разрабатывали проект «Совершенно секретно», ставший первым независимым СМИ в Советском Союзе. Предлагаем читателям сегодняшнего номера воспоминания Бориса ГРИГОРЬЕВА, которые войдут в сборник «Неизвестный Юлиан Семенов». Фото из семейного архива Семеновых.
Я не могу сказать, что хорошо знал Юлиана. И склонен думать, что вообще нет людей, которые бы знали его хорошо. Мне иногда кажется, что он сам себя не до конца не знал. Путался в себе. Он был очень талантлив. И широта и открытость очень легко содседствовали в нем с какой – то замкнутостью, неразгаданностью, таинственностью, а логичность и некая правильность с невероятной импульсивностью. Весь в брызгах. Понять его было иногда сложно. Даже за долгие годы. Повторяю, он был невероятно талантлив. По натуре – где – то авантюрист, честно скажем. Мне интересно было наблюдать за ним. Он лез в такие щели, где его никто не ждал, где он был абсолютно лишним. К каким – то архивам, бумагам, которые были недоступны взору простого смертного. Этим он досаждал многим. Я совершенно не удивлялся, когда мне рассказывали, что его выдернули с самолета, когда он пытался, без визы, разумеется, лететь к папуасам. Или ловили, когда он в Испании через горы шел пешком в Андорру. Однажды он договорился с великим испанским тореадором Доминго о том, чтобы ездить с ним и описывать все его бои с быками. Он страшно радовался этому. Причем он добился права давать свои корреспонденции во все издания мира, какие только захочет. Советская власть запретила ему это и он теребил бороду: «Какая поездка сорвалась!». Он искал Янтарную комнату и показал мне в Западной Германии какое – то мрачное здание: «Вот, у меня есть план второго этажа. Видишь, четвертое окно – Янтарная комната там. И план у него, действительно был. Где он его взял?! Он обшарил весь Даллас, причем не только по поверхности, но и под землей. У него была своя версия убийства Джона Кеннеди. Очеь любопытная, кстати, версия. Как журналист он побывал в воюющем Вьетнаме и на Северном Полюсе. Господи, где он только не побывал как журналист, спецкор. «Литературной газеты» и «Правды»! И везде, как заводной, как – будто на какой – то пружине. У него в друзьях были вдова Хэмингуэя, Эдвард Кеннеди и масса лидеров арабских стран. Он брал интервью у Скорцени, что никому практически не удавалось. Вот таков был Юлиан – неукротимый, загадочный, таинственный, с которым было и сложно и очень приятно дружить и работать.
Иногда мы расходились, и на значительные периоды времени. Мы были достаточно дружны, чтобы позволить себе такую гадкую роскошь, как ссора, но знали, что пройдет время, мы «отфырчимся», «отдышимся» и пойдем друг к другу.
А познакомились мы с ним в середине шестидесятых. Я только закончил ВГИК, снял с товарищем диплом на студии Горького и там же мне предложили сценарий молодого писателя Семенова по его роману «Пароль не нужен». Сценарий был о сложнейшей ситуации на Дальнем Востоке в 21 – 22 годах. Я прочитал и мне он показался очень интересным – острое письмо, широта мыслей, серьезнейшее знание материала. А больше всего понравились герои.
Главный герой в этой картине – Василий Константинович Блюхер, будущий маршал, растрелянный в 38 – м году, а тогда еще – министр Дальневосточной Республики и главком Народной революционной армии, 30 – и летний кавалер трех орденов Боевого Красного знамени. Второй герой – П. П. Постышев, тогда комиссар, потом член ВКПб. И третий герой – молодой разведчик М. М. Исаев, который по прошествии лет появился в картине «Семнадцать мгновений весны» уже под видом Штирлица. Так что экранный путь Штирлица начинался у нас, под именем Исаева. Исполнял его тогда молодой еще, азартный, талантливый Радион Нахапетов. Была зима, мы встретились у Юлиана на даче, чтобы работать. Дачу он снимал на Николиной горе у какого –то старого большевика. Дед был невероятно странный и добрый. Он все разрисовывал: чурка для колки дров у него была синяя, а топорище для топора – красное. Он варил смесь из зерен и меда и вмазывал это в щели в сосне, чтобы дятел прилетал и выклевывал. И это восхищало и меня и Юлиана. Вдали лаял пес гроссмейстера Ботвинника. Мы ходили по дорожке, слушали стук дятла, лай пса экс – чемпиона мира и много говорили о сценарии, о тематике. Что – то убирали, что – то исправляли.
Перед началом работы над режиссерским сценарием директор студии Бритиков сказал: «Ты еще ни черта не знаешь про это время. Вот тебе командировка, езжай во Владивосток, в Хабаровск. Походи там, пошарь по углам, понюхай воздух. В сопки зайди, в архивы. И я поехал. И когда рылся в архивах, то какую – бы папку не брал (за каждую папку нужно было расписываться в реестре), везде пометка «Ю. Семенов».Это меня до такой степени заинтриговало, что я решил во что бы то ни стало найти хоть одну папку, которую бы Юлиан не изучил. И вот увидел папку с одним единственным листочком, исписанным уже выцветшими чернилами – показания малограмотного машиниста паровоза, в топке которого японцы сожгли Лазо и двух его друзей. Опять в реестре «Ю. Семенов»! Взял уж совсем сторонние документы, более позднего периода и снова — «Ю.Семенов»! У него было свойство: если он внедрялся в какую –то тему, то как кит раскрывал пасть, всасывал весь планктон (т.е. информацию), процеживал его сквозь усы и полностью слизывал. И все в голову. Потому что память у него, по его собственному признанию, была какая –то звериная, биологическая. Я не знаю, какая у зверей память, но он мог цитировать какие –то документы буквально дословно, знал тысячи имен, помнил тысячи лиц. Когда я вернулся из Владивостока, вооружившись знанием и еще большим уважением к автору, началась работа. Во время съемок на Дальнем Востоке Юлиан прилетел, тут же нашел какого – то майора, мастера спорта по стрельбе (хорошо помню, его звали Владимир Ильич) и они умотали на китайскую границу, или даже в Китай, конечно без визы. Вернулся он оттуда с кабаргой. Потом, правда, выяснилось, что ему эту кабаргу дали танкисты, поскольку ни на какую охоту они его не отпустили. Ребята до такой степени озверели в этих танках в сопках на границе, что когда живая душа, да еще писатель, да к тому же Юлиан Семенов к ним приехал, то они ни на минуту его не отпустили. Юлик тут же отнес эту кабаргу на кухню, чтобы ее разделали и я эту кабаргу ел… Вот такая замечательная была натура. Совершенно замечательная. Порой Юлик мог обмануть, вернее приврать –издержка писательской профессии, фантазии. Мог. Но предать – никогда.
Он расстраивался из – за того, что что ему не давали государственную премию, расстраивался до такой степени, что напивался вдрызг. От широты натуры, так сказать. Дескать : «Что ж меня каждый год выдвигают, и каждый раз отшвыривают.» Это отшвыривание стало уже традицией. Я его успокаивал: « Вот у тебя рядом на даче Нагибин живет. У него тоже нет премии. Что, он плохой писатель?» «Нет, один из лучших». «Ну чего ты так бесишься?» Ему казалось, что его, пишущего приключенческие и детективные вещи, не считали за писателя. Хотя он, несомненно, был писателем – много думающим и много анализирующим. Я бы назвал его творчество тревожно – думающим писательством. Особенность его стиля – энергичные диалоги и кинематографичность текста. У него отсутствуют бунинские и тургеневские описания природы – озер, летящих уток и сидящих у лужицы воробьев. Его произведения насыщены интереснейшей информацией.
Юлиан уважал публику. Уважал читателя. Уважал милицию. Не потому, что они его любили, а потому что много об их работе знал. Знал, что ох как просто лягнуть человека, сказать «Продажная шкура». А ты пойди, вместо него поработай. И изменишь мнение, и слова найдешь более осторожные. Помимо романов Юлиан писал и совершенно замечательные рассказы о своем детстве, и стихи, тоже замечательные, которые нигде не публиковал.
…В каком бы раздрыге Юлик не был, он становился дома под холодный душ, растирался и садился к машинке: тюк – тюк – тюк. Он быстро печатал. Ночь наступала, а он все работал. Он не мог не работать. Это было совершенно удивительное свойство. Я, будучи человеком созерцательным, с ленцой, поражался. «Ну отдохни. Вот собака у тебя – фокстерьер. Погуляй с ней.» Нет. Приезжаешь к нему, идешь на веранду. Там – большуший таз, в нем кабанья голова лежит в шерсти, с клыками еще – убил где – то на Кавказе, холодец сейчас будут делать. Знаменитая бутыль, оплетенная прутьями – «Кончаловка» – водка настоянная на черной смородине. На запах «Кончаловки» писатели собираются. Твардовский приходит. Юлик выпивает, выдыхает и снова – никого. Он и машинка. Он бешено работал. Его стол с окном на запущенный сад был похож на какой – то огромный верстак от стены до стены. И чего только на нем не было – и рукописи, и книги, и рога, привезенные из Африки, и монеты иностранные, и какой – то истукан африканский из красного дерева и в центре – печатная машинка. Это был его мир. И еще стеллажи, куда он ставил чужие и свои книги, изданные у нас и за рубежом (его за рубежом много издавали).
Раз мы разошлись – я отказался от одного сценария, он вспылил: «Ты, такой – сякой». На все буквы меня послал, естественно. И разошлись до самой петрушки. Прошло какое –то время и я к нему позвонил: «Ладно, – говорю, – хватить фырчать. Давай –ка лучше подумаем, как сделать премьеру твоей хорошей повести «Петровка, 38»» . Он с живостью на это откликнулся. А надо сказать, что писал он эту повесть по – юлиановски. Пришел на Петровку к какому – то генералу и сказал: «Хочу написать о работе уголовного розыска». Генерал оказался достаточно понятливым человеком, позвонил оперативникам: « Тут писатель пришел. Пусть поживет с вами. На операциях с ним поосторожней – чтоб не пристрелили. Но жизнь чтоб нашу узнал.» И Юлиан несколько месяцев был с оперативниками – разговаривал, ездил. В результате чего и родилась «Петровка, 38», а позднее «Огарева, 6».
Юлиан азартно, с жаром взялся за сценарий и довольно быстро его написал. Легко согласился с выбором актеров, исполняющих главные роли: В. Лановой, Ж. Юматов (светлая ему память) и Женя Герасимов, ныне член государственной Думы. Оператором был Игорь Клебанов. Дальше мы пошли путем Юлиана: он нас привел на Петровку, рассказал (уже другому генералу), что мы должны снимать картину, тот вызвал полковника. «Покажите им службы, которые можно показывать, познакомьте с сотрудниками, с архивами. В общем, помогите освоиться». И мы в течении нескольких дней знакомились с людьми, кстати, с замечательными людьми.
Генерал даже разрешил декорацию построить на территории Петровки. И милиция за окнами ездила, поисковые собаки ходили – удивителный фон. Такой нам понятливый и хороший генерал достался… Конечно, бывали и трудности. Кино – всегда не простое дело. К примеру, сняли мы Васю Ланового в телебудке, а потом пошла панорама. Игорь Клебанов ведет эту панораму, пух тополиный летит. Тут я увидел – по улице Горького кортеж какой –то движется. «Давай, – говорю, – на ул. Горького панорамируй. Игорь человек опытный, краем уха услышал и повел камеру. И точно вышел на этот кортеж с длинными машинами. Получился очень хороший кадр от локального телефонного разговора, через эту панораму, на большую Москву и на ее жизнь. Тут выяснилось, что в кортеже был какой – то посол и кадр надо вырезать.
Ну и что, что посол?
Посол, значит показывать нельзя.
Так давайте посмотрим на экран. Если вы сможете разглядеть флажок страны на его машине, то я отдам все мое имущество! Но ведь флажка –то не видно.
Все равно нельзя.
- Почему?!
- Потому что посол.
Мы к Юлиану. «Юлик, помоги». Он туда, сюда. Нельзя и все. И таких случаев, когда создавалось впечатление, что упираешься в стену, было немало. Например, когда снимали про КГБ, нужно было снять здание и пустить на его фоне титр. Мы сделали стекла с надписями, поставили их возле площади Дзержинского и собрались снимать. Вдруг между надписями и зданием становится человек. Мы просим:
Отойдите, пожалуйста. Нам снять нужно.
Не отойду. Я сотрудник. Снимать нельзя.
Почему нельзя?
Нельзя.
Ну почему? Смотрите, беру фотоаппарат, щелкаю здание. Это можно?
Можно.
А почему титр тематический на фоне здания нельзя установить? Фильм – то про разведку!
Нельзя.
Мы снова к Юлиану. Он звонит к нашему консультанту – генерал – майору КГБ, замечательному человеку. Он сразу с комитетом свяязался, но ничего добиться не смог – упрямилось другое ведомство. Пришлось нам снимать в другом месте. И в этих условиях Юлиан Семенов работал. И роман «Тайна Кутузовского проспекта» об убийстве Зои Федоровой ему не так – то просто было написать. И деньги на съемки фильма по этой вещи мы в 91 – м году так с Игорем Клебановым и не нашли*. ( Б.Григорьев и И.Клебанов просили о помощи А.Боровика, взявшего в свои руки газету «Совершенно секретно» после болезни Ю.С. но Боровик фильм финансировать отказался. Прим. сост – я)
…Юлиан организовал целый концерн «Совершенно секретно», который затем перешел к Артему Боровику. Но это же Юлиан все создал. Он же организовал на базе газеты издание лучших детективов мира, выходивших целыми сериями. Вообще, я не уставал удивляться, как ему все это удавалось. Ему помогало еще и знание иностранных языков. Мне, да и другим друзьям он грубовато говорил: «Идиоты, почему вы боитесь говорить? Пусть с ошибками, но говорите!»
Мы раз снимали пресс – конференцию Юлиана со студентами из института Патриса Лумумбы, которые по – русски – ничего. Смотрю, он с африканцами болтает, с греком каким –то болтает. Потом мне объяснил: «Вот грек знает 5 слов по – итальянски, и я – 8. Я хорошо знаю английский, а он – испанский, которым я владею плохо. Я со школы немного помню немецкий, а грек, хоть ни бельмеса в немецком, учил польский. Мы всегда с ним из этих малостей соберем «свой язык», найдем тему для разговора и прекрасно поговорим.» Так он там и стоял, окруженный толпой и всем что –то рассказывал. У него была удивительная коммуникабельность и притягательность.
Как – то в Карловых Варах мы с ним работали над сценарием, тут один ветеран из туристической группы из Иркутска возьми и брякни в компании: «А я ведь здесь, Юлиан Семенович, воевал. Ранен был в километрах в двадцати отсюда, в деревеньке. Меня местные жители подобрали и одна крестьянка выходила. Я потом опять воевал». И пошло – поехало. Пошел «пресс» на нашего несчастного ветерана – связь с заграницей и т.д. и т.п. Юлиан как об этом узнал, сразу помчался к консулу. «Немедленно организуйте нашу делегацию вместе с ветераном в ту деревню. Найдите крестьянку. Пусть они встретятся!» Консул поехал в туристическую группу деда, а тот, запуганный, уже и сам не рад: «Ошибся я. Не здесь я был ранен. Перепутал. И вообще ранен не был» . Юлька у консула бушевал:
«Это что же происходит?! Как же мы наших людей унижаем глупыми запретами и подозрительностью!»
В таких ситуациях он был принципиален и бесстрашен. Кидался, как бык на копье.
Юлик рано ушел. Ведь он был крепким, как орех. Еще мог бы жить. Последний раз я его видел на даче, после глубочайшего инсульта. Он лежал седой, тощий. Над ним хлопотала его замечательная жена Катя. Он нас с Игорем Клебановым узнал, заплакал беспомощно. У меня сердце защемило и тоже слезы потекли. Катя показала нам листок. «Вчера попросил вот бумагу и ручку. Хотел писать» Я посмотрел на листок – будто фрагмент ридиограммы. «Здорово, Юлька». Вскоре он скончался. Эта встреча стоит у меня перед глазами.
