В этом году знаменитому создателю Штирлица, мегахаризматичному писателю Юлиану Семенову исполнилось бы 80. В преддверии этой по-настоящему примечательной даты «Культурный Фонд Юлиана Семенова» (http://www.semenov-foundation.org/), который создан младшей дочерью писателя Ольгой Семеновой, намерен провести ряд мемориальных мероприятий в России, Украине и других странах, где любят и ценят творчество легендарного литератора. Фонд учредил Оргкомитет, который координирует мероприятия; возглавили его журналисты-писатели Евгений Ю. Додолев & Дмитрий Лиханов, которые представляли СССР в МАДПР (Международной ассоциации детективного и политического романа) и под руководством Юлиана Семеновича разрабатывали проект «Совершенно секретно», ставший первым независимым СМИ в Советском Союзе. Фонд намерен переиздать сборник «Неизвестный Юлиан Семенов», который Ольга Юлиановна выпустила три года назад. В книгу войдут уникальные материалы из семейного архива. Одну из таких работ предлагаем читателям сегодняшнего номера «Нового Взгляда»: воспоминания Олжаса СУЛЕЙМЕНОВА, известного казахстанского прозаика.
С Юлианом Семеновым я познакомился сначала как читатель. Прочел в конце шестидесятых в журнале только что написанную им повесть «Семнадцать мгновений весны» и поразился литературной добротности этого произведения. Потом, конечно, с удовольствием смотрел фильм (да и до сих пор просматриваю на кассете), никогда не забывая, что основа его – прекрасный литературный материал.
Подружились мы позднее. О литературе не говорили – это удел молодых, начинающих писателей, которым крайне важна оценка их работы. Для нас же литература стала неотъемлемой частью жизни. Воздухом. Разве мы говорим о воздухе, которым дышим? Разве только когда его уж особенно загрязнят дымом или выхлопными газами. Поэтому мы с Юлианом чаще говорили о судьбах – своих и чужих.
Готовил Юлиан сам. Однажды приехал я в Москву, он ко мне звонит: «Олжас, жду. Манты будем есть!» Прихожу. Стоит Юлиан на кухне в переднике и варит купленные в ресторане «Узбекисан» манты, энергично помешивая в кастрюле половником – совсем как сибирские пельмени. А манты ведь на пару готовят – на решетке, в каскане. После этого я ему и прислал из Алма-Аты каскан.
По натуре Юлиан был путешественник, открыватель. Общителен был очень и со всеми находил общий язык – если стоило его находить. Отцом был на редкость нежным. Может, и не хватало ему времени, чтобы выразить свое отношение к дочкам, но, как не обязательно выпить все море, чтобы осознать, что оно соленое – достаточно нескольких капель, так и тех часов, которые он с ними провел при мне, мне хватило, чтобы понять, насколько он их любил…
Перестройку Юлиан принял сразу и активно в нее включился. Перестройку должны были делать новые люди и Юлиан по складу ума к ним относился. Они формировали общественное мнение, подготавливая его к приближающимся изменениям. Почти все мы, писатели, старались их приблизить. Изменения пришли, но, к сожалению, в дальнейшем оказались слишком прямолинейными и не всегда к лучшему…
Юлиан был динамичен, экспресивен и успешен. Всего добивался. Все, к чему прикасался, превращалось в дело. Оттого и завидовали ему. Когда в любой среде появляется личность такого масштаба, то сразу привлекает повышенное внимание, и далеко не всегда доброжелательное. Сам Юлиан не знал равнодушия и если уж верил в человека, то веру это хранил и поддерживал не на словах, а на деле. Строчки «Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так» точно не о нем. Он другом быть умел.
В декабре 86-го года в Алма-Ате начались выступления молодежи и гонения на Кунаева, который уже вышел на пенсию, но предъявленные ему обвинения были более чем серьезны. Я, будучи на его стороне, также оказался в опале. Гонениям было суждено продолжаться в течение долгих месяцев – пришло время низвержения памятников. Я всегда думал, что у меня очень много друзей – со сколькими писателями встречались, общались, выпивали! А тут вдруг понял, что друзей у меня почти не осталось. Вокруг образовалась пустота. И в этой пустоте раздался один-единственный голос в мою защиту – голос Юлиана Семенова. И не просто голос. Вскоре мне пришлось бежать из Алма-Аты (иначе бы меня арестовали) и я приехал в Москву, где Юлиан меня приютил. «Прятался» я и на его даче в Крыму, под Ялтой.
Как раз в те дни меня пропечатали в «Правде», и Юлиан, выступая перед московской интеллигенцией в ЦДРИ, получил вопрос из зала: «Что вы думаете о поэте Олжасе Сулейменове?». Ни секунды не раздумывая, он ответил: «Я знаю Олжаса. Олжас – алмаз. А к алмазу грязь не пристает!». И эту позицию Юлиан не изменил до окончания гонений на меня. Через некоторое время я вернулся в Алма-Ату, в надежде отстоять Кунаева (а им занимался и ЦК КПСС, и КГБ, и местный ЦК). С Юлианом мы договорились поддерживать тайную связь через надежных людей – друзей-кинорежиссеров. Я ему оставил их телефонные номера, и он по ним звонил, не называя имен и фамилий. У Юлиана был обширный круг знакомых в КГБ и ЦК КПСС, и он, разузнав касающиеся нас новости, сообщал их мне. Надо сказать, что Юлиан знал и Горбачева, и Яковлева, и Бобкова – интеллигентнейшего человека, который в моей судьбе принял участие. Он в КГБ занимался идеологией и в писательских делах и интригах прекрасно разбирался. Это были основные «источники информации» Юлиана. Я хорошо знал, что Юлиан был близок к КГБ. Это было связано с его сферой литературной деятельности, с архивами, но эти отношения не превратились в нечто, от чего порядочному человеку стоит отворачиваться. Юлиан был человек мудрый и понимал, где добро, а где зло… Все помнили, что было в тридцатые годы, но забыли, что в 60-е, в нашу эпоху «Возрождения», и в КГБ появлялись интеллигентные и светлые люди, способные отличить добро от зла. И Юлиан общался именно с такими людьми. Он меня с ними впоследствии познакомил. А в ЦК таким светлым человеком был наш общий хороший друг Александр Николаевич Яковлев…
Что поразительно, в 87-м году отмечали юбилей – 50-летие 37-го года. Отмечали торжественно. Я помню, как откликнулись писатели, которые всегда, начиная с XX съезда, выступали с трибун, сокрушая сталинизм. Но лишь только появлялась возможность свести с кем-то счеты, как ими же использовались методы, сведшие в могилу многих писателей в 37-м году и в нашей республике, и в других республиках Советского Союза. Психология у многих осталась та же самая. Не каждый из пищущих прошел эту проверку. Даже очень уважаемые ныне имена в то время «проверялись на всхожесть», и «всхожесть» оказывавалась плохой…
Шли месяцы, мы поддерживали с Юлианом «тайную связь». И вот однажды он звонит моему «связнику» – режиссеру-документалисту Юре Пискунову и ликующе говорит:
– Олжас, можешь передать Кунаеву, что все обвинения с него сняты!
– Юлиан, – взмолился я, – мы же договаривались: без фамилий!
– Ничего, пусть эти сволочи слушают! Демаш Ахматович свободен.
Юлиан в своей жизни помог многим. Но говорить об этом не любил, имен не называл, на благодарность или ответную помощь не рассчитывал – он помогал бескорыстно. В этом природа добра – оно ведь всегда бескорыстно. Вот таким был Юлиан – и от Бога, и от воспитания…
