Мой собеседник – художник-архитектор, профессор кафедры композиции Московского художественного (Строгановского) института Воля Георгиевна МАЛЕНКОВА – дочь Г.М.Маленкова, Героя Социалистического Труда, Председателя Совета Министров СССР в 1953-1955 годах, члена Политбюро ЦК КПСС.
– Воля Георгиевна, вероятно, вам приходилось встречаться со многими советскими руководителями – сослуживцами Георгия Максимилиановича?
– Личные, чисто человеческие впечатления предельно ограниченны. Например, такой случай. На приеме в Большом Кремлевском дворце по случаю 70-летия Сталина. После ужина – бал. Оркестр играет лезгинку, и вдруг ко мне танцуя приближается Микоян и приглашает на танец. Не знаю, как насчет политики, а танцевал он отменно…
– Ну, а Кагановича вы знали? Ведь он, кажется, жил с вами в одном доме?
– Видела его дважды уже старого, опального, на прогулке на улице. Я из вежливости поздоровалась, представилась. Он вел себя приветливо, но произносил многозначительным голосом в основном газетные штампы, я полагаю – из передовиц “Правды” прежних времен.
Видела один раз и Берия – после воздушного парада в Тушине. Внешне он производил неблагоприятное впечатление, а вот жена его – та была очень привлекательна…
– Воля Георгиевна, а Хрущев?
– Да. Хрущев, пожалуй, единственный из упомянутых деятелей, которого я видела много раз. Мы рядом жили, у меня были хорошие отношения с его дочерью Радой, она была мне очень симпатична…
Иногда Никита Сергеевич делал мне отеческие внушения на тему архитектуры и строительства – эти области составляли предмет его особого внимания. Молодое поколение архитекторов в то время было очень активно и в творчестве, и в общественной жизни. Тогда среди моих сверстников создавались остросюжетные капустники, зародился знаменитый хор “Кох-и-Нор и рейсшинка”… Проекты наши выставлялись в витринах на ул. Горького на всенародное обсуждение. Круг наш был тесен, все друг друга знали; Хрущев не пользовался расположением в творческой среде. И я, скорей всего, была для Никиты Сергеевича представителем этой непонятной и трудноуправляемой молодежи…
Мне неприятно говорить на эту тему, но поведение Хрущева служит наглядной иллюстрацией того, к чему приводит единовластие в сочетании с нетерпимостью к чужому мнению и полной некомпетентностью.
В качестве примера могу привести эпизод, близкий к моей профессии… Однажды Хрущев пригласил меня, чтобы поделиться своей архитектурной идеей. Возникла у него мысль построить станцию метро на мосту над рекой – между “Спортивной” и “Университетом”: “Этого нет ни у кого в мире! А как будет приятно людям – сходишь на перрон и такой вид!..” Все это он рассказывал с большим увлечением.
Я попробовала усомниться: “Может быть, достаточно будет взглянуть на красивый пейзаж из окна поезда?” Я не стала говорить, что будет разбухший некрасивый мост – это для Хрущева не аргумент. Сказала: “Никита Сергеевич! На мосту даже солдатам не разрешают идти в ногу во избежание вибраций конструкции. Вы же хотите создать постоянные запуски и торможения поездов, мост такого не выдержит!..”
Хрущев слегка раздражился: “Мне эксперты сделали заключение, что все будет в порядке!” – “Ну, конечно, сделали, – отвечаю. – Как же иначе! Они ведь вас боятся!..” И пошутила: “Пользуйтесь, Никита Сергеевич, редким случаем услышать правду – я вас не боюсь…”
Он тоже шутливо заметил: “И напрасно.”
Потом я неоднократно вспоминала этот разговор: он много раз хотел заставить меня его бояться… А метромост со станцией “Ленинские горы” был, как вы знаете, построен. Станцию вскоре закрыли, остановку отменили. Теперь поезда по этому мосту вообще не ходят: построили два новых параллельных пути, и сооружение разрослось в безобразного монстра. В зарубежных учебниках по архитектуре изначальный проект приводят как пример неграмотного решения.
– После этого разговора Хрущев беседовал с вами на подобные темы?
– Много раз. Как-то я побывала с ним на заводе бетонных изделий для строительства жилых домов. Собрался, как обычно, весь синклит: все московское партийное и прочее начальство. Хрущев, энергично жестикулируя на фоне бетонной панели, развивал идею застройки всей страны домами его мечты, которые сейчас в его честь зовутся “хрущобами”. Все в растерянности молчали, и вдруг он восклицает: “Вот у меня здесь есть молодой архитектор, пусть он нам скажет – хорошее, правильное ведь дело? – и требовательно ко мне: – Так я говорю?”
Я понимала, что для архитектуры это катастрофа, видела, что никто слова поперек не скажет, поэтому вынуждена была возразить. Принялась говорить, что эти дома имеют лишь видимость дешевизны по причине своей внешней непривлекательности. А на самом деле морально и физически недолговечны, и за те же деньги можно построить настоящее жилье, надолго. Говорила про нерациональное использование городской территории, об альтернативных вариантах индустриализации строительства с сохранением архитектурных качеств и комфорта…
Говорила я быстро, боялась, что меня перебьют, но все слушали. Хрущев тоже молчал. Под конец я заявила: “Никита Сергеевич, такое строительство уничтожает архитектуру как профессию, наносит материальный ущерб обществу…” Здесь он не выдержал: “Ты ничего не понимаешь! Сколько тебе лет? Кто лучше разбирается – ты или я?..” Я не унималась: “Смотря в чем, Никита Сергеевич. В архитектуре, конечно, я…”
Он был, естественно, крайне раздражен моей дерзостью, махнул рукой и сказал, чтобы на меня не обращали внимания – он мне “потом все объяснит”… Из разговора в машине на обратной дороге я поняла, что архитектура будет задушена – и это неотвратимо. Мне ничего не оставалось, как искать для себя “малый путь спасения”: я ушла из архитектуры, стала заниматься скульптурой, живописью, потом пошла в аспирантуру. Так закончилась моя “битва мухи с паровым катком”…
– И никто не пытался возражать Хрущеву?
– Многие архитекторы пытались, но во всех случаях это кончалось плачевно: людей преследовали, лишали возможности работать. Само слово “архитектор” исчезло из официального лексикона, было заменено словом “проектировщик”… Архитектура стала понемножку оживать лишь после ухода Хрущева с политической арены (в основном за счет уникальных объектов и так называемой “бумажной архитектуры”). Да и то лишь потому, что у последующих полусонных лидеров уже не хватало энергии для активного подавления.
– Воля Георгиевна, отставка вашего отца как-нибудь отразилась на вас? Встречались вы после 1957 года с кем-либо из семьи Хрущева?
– Нет, не встречалась. Один раз говорила по телефону с Ниной Петровной (женой Н.С. – А.П.) – она мне позвонила после того, как я послала в их адрес возмущенное письмо…
Дело обстояло так. Мы знали, что за нами всю жизнь следят сотрудники КГБ, все подслушивается, подсматривается… Это происходило и когда отец был у власти, и после. Мы старались жить своей жизнью и воспринимать слежку, как неприятные погодные явления. Но году в 1959-м или 60-м по непонятной мне причине слежка вдруг стала демонстративной: за мной стали ходить буквально по пятам. Сопровождали в булочную, в детскую поликлинику нас с сыном, всюду. Я терпела недели две, потом написала письмо Хрущеву. Спросила, не стыдно ли ему так бояться женщины с ребенком и как это совместить с его претензиями на роль “отца русской демократии”?.. Вот после этого письма Нина Петровна и позвонила мне. Она интересовалась, как я живу, как ко мне относятся люди, не отвернулись ли друзья?.. Я сказала, что люди – ее молитвами – относятся хорошо и друзья не отворачиваются. Сказала, что мне льстит “внимание” (что меня так сильно боятся или так сильно охраняют), но я буду ей очень признательна, если она попробует это прекратить. Нина Петровна ответила, что ничего об этом не знала (скорей всего, так и было) – и, надо отдать ей должное, демонстративная слежка кончилась. Наверно, кто-то получил выговор за грубую работу…
Еще раз она позвонила сразу после смещения Хрущева, была в очень растрепанных чувствах и высказывала мне большое расположение…
– А ваш отец после отставки не входил в контакт с Хрущевым или с кем-либо из его окружения?
– Он их полностью игнорировал. Правда, уже незадолго до заката хрущевской карьеры нам звонил один из помощников Никиты Сергеевича, передал, что к отцу есть предложение вернуться и поддержать “первого” в каком-то вопросе. При этом якобы предполагалось вернуть Маленкову все посты и положение в государстве. Отец к аппарату не пошел, сказал – дословно: “Передайте, что у меня к этому человеку вопросов нет…”
Андрей ПАПУШИН.
