Митрополит Тихон мне в последнее время очень симпатичен (отказался от “конвертов”, противостоял ковид-диссидентской шизе, занимается сохранением памятников, создает себе разумный и достойный публичный образ на фоне многих), ну а революция — вечная тема для переживания.
Мотив Тихона, конечно, дидактический, отсюда и слово “урок”. Истеричное, наивное нетерпение тогдашнего общества – погубило страну на взлете. И нельзя сказать, что я с этим не согласен. Конечно, согласен, и все об этом писали, от Солженицына до Солоневича.
Тут есть и очевидная аналогия, опрокинутая в двадцать первый век — “никогда больше”. Все так.
И все-таки чего-то мне не хватает в этой дидактике.
Я давно думаю вот о чем: революции, перевороты, бунты, поражения, хаос — все это было ужасной нормой жизни всей центральной и восточной Европы вокруг 1918 года.
Погибла не одна империя, а три (на самом деле четыре).
Да и многие революционеры были людьми с несколькими языками и плавающей идентичностью: немецко-русско-польско-еврейско-австрийско-кавказско…
Как сейчас исламисты могут действовать в Каире, Дамаске или Лондоне, так и они могли работать хоть в Вене, хоть в Сызрани.
И, тем не менее, только Россия на полвека провалилась в ад отсутствия частной собственности, рыночного хозяйства, свободы передвижения, свободы вероисповедания, какого-то нелепого псевдорелигиозного культа, инквизиционных процессов etc.
Сколько раз коммунисты пытались что-нибудь устроить в Германии, Венгрии, Финляндии, Прибалтике — и каждый раз оказывалось, что тамошние “корниловцы” или даже “эсеры и меньшевики” способны их легко подавить, ну и на руинах прежнего величия все-таки создать хоть сколько-нибудь человеческий — по сравнению с большевистским – порядок.
А здесь — увы. Почему?
Мне кажется, ответ надо искать в двух цифрах.
Первая: за 20 лет население России увеличилось на 50 миллионов (Тихон, кстати, об этом говорит, но в положительном смысле).
Вторая: соотношение городского и сельского населения было 14 на 86 (что радикально отличается от британской, американской, немецкой, французской и даже итальянской ситуации).
То есть страну погубило все-таки не прогрессивное общество, а демографический взрыв, кипящий котел с периферийной молодежью, которую к тому же вооружили в 1914 году, – и эпицентр этого бурления пришелся на великорусскую общинную деревню, малоземельную, бедную и очень архаичную.
Эта деревня, выплескиваясь в армию и городскую промышленную слободку, затопила и снесла всю нашу хрупкую прежнюю цивилизацию, поскольку та не смогла ее сдержать и вовремя канализировать, а сдержать и канализировать не смогла, поскольку никто просто не понимал масштабов катастрофы, которая настанет, когда “традиционный человек” начнет быстро и неуправляемо превращаться в “современного человека”.
Конечно, прогрессивное общество – прав Солженицын, прав Солоневич, прав Тихон, все правы, – подливало бензина в этот ужасный костер.
И все-таки там, где в каком-нибудь финском или польском случае спокойно побеждали свои Маннергеймы и Пилсудские, — наши Деникины и Савинковы оказывались трагически слабы.
Слишком много людей из деревни.
Слишком много молодых людей из деревни.
Слишком много диких и вооруженных молодых людей из деревни, у которых ничего нет, и которым нечего терять. Которым хочется что-то забрать у других.
И трагически мало горожан, мало благополучных хозяев.
Какой урок из всего этого можно было бы извлечь в двадцать первом веке?
Нельзя затоплять цивилизацию потоком архаичных людей, находящихся в состоянии демографического бума.
Их надо фильтровать очень осторожно, запуская к себе в час по чайной ложке – или направляя их на специально устроенные социальные пути.
Иначе — возможно что-то очень нехорошее.
Но мы понимаем, что на этом уроке и нынешняя Россия, и весь вообще западный мир — все сидят с двойкой.
А прогрессивное общество — ну, когда нет у них этого напирающего лютого ресурса, что они могут сделать.
Фонариками помахали, да и разошлись.
