Профессия дипломата в брежневские времена была для молодого человека, пожалуй, самой желанной. Затем, в годы перестройки и реформ, сопровождавшихся катастрофическим геостратегическим отступлением России, престиж дипломатической службы сильно потускнел. Сегодня Российское государство заметно консолидировалось, и ситуация начинает меняться. Если руководство страны окажется способным сформулировать реалистичную внешнеполитическую стратегию — вновь окажутся востребованными именно дипломаты в высоком смысле этого слова, а не просто чиновники МИДа. О том, как готовят дипломатов и других работников внешнеполитических ведомств, известный российский политолог, профессор МГИМО Андраник Мигранян рассказывает Николаю Гульбинскому.
ДИПЛОМАТЫ БЕЗ ДИПЛОМАТИИ
Н. Гульбинский: У Чехова есть замечательная фраза: «В России нет философии, но философствуют все, даже мелюзга». Такое впечатление, что в России все не только философствуют, но и занимаются дипломатией. Припоминаю, как в 1991-1992 годах проблему афганского урегулирования одновременно пытались решить министр иностранных дел Андрей Козырев, вице-президент Александр Руцкой, у которого я трудился пресс-секретарем, военные и множество «самодеятельных» дипломатов. Итог известен. Или вот недавно Юрий Лужков полетел в Аджарию мирить тамошнего лидера Аслана Абашидзе с президентом Грузии Михаилом Саакашвили. Итак, с наличием дипломатов у России проблем нет. А есть ли в нашей стране дипломатия — в смысле последовательная стратегия, направленная на обретение Россией определенных позиций в мировом сообществе?
А. Мигранян: Успех внешнеполитической деятельности во многом зависит от наличия дипломатической школы, опирающейся на многолетние традиции. Когда я был студентом МГИМО, нас называли будущими дипломатами ленинской школы или школы Чичерина. До революции у нас существовала царская дипломатическая школа, ярчайшим представителем которой был министр иностранных дел, канцлер Александр Михайлович Горчаков. Ему удалось вывести Россию из крайне унизительного положения, в которое она попала после Крымской войны, преодолеть международную изоляцию нашей страны, восстановить ее статус и позиции в Европе.
В период реформ меняются все ценности и ориентиры в государстве, в том числе те, на которых строится дипломатическая деятельность. Именно это и произошло в нашей стране. Как удачно заметил бывший председатель Комитета Государственной Думы по международным делам, нынешний уполномоченный по правам человека Владимир Лукин, рождающаяся демократическая Россия отличалась «многоподъездной дипломатией». Дипломатической деятельностью занимался не только МИД, но и администрация президента, министры правительства, руководство Министерства обороны и даже те, кто вообще не наделен никакими официальными полномочиями. Один продавал недвижимость в Германии, другой в Закавказье передавал российское вооружение местным властям, третий поставлял оружие афганским моджахедам и Наджибулле одновременно. Все это стало возможным по той причине, что государство потеряло управляемость, его институты были разбалансированы, а властные функции не скоординированы между собой. В этих условиях каждый чиновник пользовался сложившийся ситуацией, чтобы решить собственные проблемы, нередко в ущерб интересам страны.
Н. Гульбинский: Припоминаю, как г-н Руцкой говорил на официальных переговорах в Пакистане: «Наше правительство — это одни «чудаки», лучше торгуйте с бизнесменами, которых я сюда привез». Когда стоявший рядом со мной официант услышал перевод этой фразы, он от удивления раскрыл рот и вылил на меня весь сладкий соус, который был у него на подносе. Хочется верить, что эпоха такой дипломатии уже миновала. Или нет?
А. Мигранян: Мне представляется, что сегодня руководство нашей страны более реалистично, чем прежде, оценивает ситуацию, в которой находится Россия, и те ресурсы, которыми она располагает. Отсюда более ясное понимание того, на какие шаги нам следует решиться, а от каких лучше воздержаться. Но это не означает, что по всем вопросам внешней политики у нас есть четко сформулированные позиции. Хотя консолидация власти в России практически завершена, у нас определенный кризис в системе выработки внешнеполитических решений. Этот кризис обусловлен в том числе проблемами того экспертного сообщества, которое готовит рекомендации для российского руководства по проблемам внешней политики.
Н. Гульбинский: Недавно один наш модный политолог заявил, что России, оказывается, следует принять сторону Америки в ее якобы неизбежном вооруженном конфликте с Китаем. И добавил, что в Кремле прислушиваются к его советам. Но это ужасно! Откуда взялись такие люди?
А. Мигранян: В советское время у нас была система академических институтов международного профиля, которые специально работали на МИД и Международный отдел ЦК КПСС. Так, в Институте мировой экономики и международных отношений насчитывалось примерно 1000 сотрудников; целый этаж был отведен отделам по работе со странами третьего мира — надо было помогать им совершать революции и переходить к социализму. Сегодня стареет и разрушается как сама Академия наук, так и различные академические институты, в первую очередь международного профиля. Одно дело, когда СССР был мировой державой, интересы которой простирались от Дальнего Востока до Латинской Америки и от Арктики до Африки. Другое дело — сегодня, когда мы сосредоточились на внутренних проблемах и совсем еще недавно испытывали трудности с сохранением территориальной целостности России. В этих условиях огромные, неповоротливые институты, обслуживавшие имперскую политику, оказались просто непригодными для того, чтобы оперативно давать рекомендации по тем или иным вопросам в новых условиях. Да и сама новая власть оказалась не очень готовой привлечь интеллектуальные ресурсы для обслуживания своей внешней политики. Сегодня на месте этих академических институтов появляются различные центры стратегических исследований, структуры, изучающие военные, региональные и другие проблемы. Но, конечно, ни по уровню квалификации специалистов, ни по объемам финансирования они не в состоянии подняться до прежнего уровня. Отсюда и те странные рекомендации, о которых вы говорите.
Н. Гульбинский: Но ведь не любая же глупость, которую кто-то скажет, должна идти в Кремль? Кто-то ведь должен эти предложения отсеивать, координировать?
А. Мигранян: Это еще одна наша ахиллесова пята. Во времена СССР существовал Международный отдел ЦК КПСС, который координировал все структуры, занимавшиеся внешнеполитической деятельностью. Сегодня такого органа нет. Совет безопасности, который мог бы сыграть подобную роль, в основном занимается координацией силовых структур внутри страны и проблемами внутренней безопасности. А например, в США Совет безопасности отвечает именно за координацию всей внешнеполитической деятельности государства. Конечно, президент уделяет большое внимание внешнеполитической составляющей своей деятельности, но, к сожалению, он еще не всегда имеет возможность опираться на отработанную систему подготовки экспертных решений.
Н. Гульбинский: А разве МГИМО не занимается подготовкой экспертов в области внешней политики? Или это учреждение тоже в упадке?
А. Мигранян: МГИМО не только не в упадке, он, можно сказать, процветает. Наш институт увеличил число факультетов, сегодня он готовит специалистов более широкого профиля, чем в те годы, когда я там учился. Это и политологи, и эксперты в области международных финансов, и менеджеры, и даже специалисты ТЭК. Другое дело, что выпускники МГИМО значительно меньше, чем прежде, ориентированы на то, чтобы идти в аспирантуру и заниматься научной деятельностью. Хотя и раньше главной задачей Института международных отношений являлась подготовка кадров для дипломатической работы, а наиболее сильные эксперты в области внешней политики работали в основном в академических институтах.
МГИМО: СТАРЫЕ МИФЫ И НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Н. Гульбинский: Ваш вуз в советские времена был окружен множеством мифов. А может быть, это были и вовсе не мифы. Считалось, например, что в МГИМО поступали лишь сынки советской номенклатуры, а молодому человеку из простой семьи нечего было и соваться. И сегодня среди ваших студентов называют детей Ельцина, Чубайса, Потанина, Немцова. Насколько это соответствует реальности?
А. Мигранян: Что касается советских времен, то, действительно, в МГИМО учились дети многих членов Политбюро и ЦК КПСС. Вот, скажем, нынешний президент Азербайджана Ильхам Алиев окончил МГИМО. Среди студентов МГИМО были дети таких известных партийно-государственных деятелей, как Щелоков, Мазуров, Гришин, Зимянин, не говоря уже о министрах, заместителях министров и послах. Но даже в то время институт не был исключительно элитарным. Вот сам я из простой семьи, приехал в Москву из Армении и поступил в МГИМО без всяких связей — кстати сказать, плохо говоря по-русски.
Н. Гульбинский: Каким же образом?
А. Мигранян: Я окончил школу с золотой медалью и, согласно правилам тех лет, мог сдавать всего два экзамена: английский и историю. Но для того, чтобы поступить, требовалось сдать их на пятерки. Это мне сделать не удалось: по английскому я получил «четыре», нужно было сдавать все остальное. И вышел курьез. В школе, которую я окончил, преподавание велось на армянском языке, а на вступительном экзамене сочинение пришлось писать по-русски. Когда я спросил, нельзя ли заменить сочинение изложением, мне было сказано, что у меня есть выбор: писать сочинение или ехать домой. Тогда вместо эпиграфа я написал: «Товарищи экзаменаторы! Прошу вас учесть, что это мое первое сочинение на русском языке». Наверное, это сыграло какую-то роль, так как мне поставили за него тройку. Конечно, если бы я сдавал экзамены по общим правилам, то по числу набранных баллов я бы не поступил, но так как я был направлен от республики и у меня была рекомендация от ЦК комсомола, меня приняли.
Н. Гульбинский: А для чего это делалось? Чтобы показать всему миру, что у нас «общенародное государство»?
А. Мигранян: Не только. В 60-е годы существовала установка разбавить элитные кадры людьми из простых семей, которые должны были стать надежной опорой правящего режима. Считалось, что они менее испорчены, чем дети высокопоставленных партийных чиновников и дипломатов, больше ценят те блага, которые могут получить. Существовал даже рабфак, куда приходили молодые люди после армии и с производства.
Н. Гульбинский: А сегодня?
А. Мигранян: Сегодня ситуация несколько иная. Конечно, как и прежде, среди наших студентов немало громких фамилий. Например, у меня в группе — дочь Михаила Касьянова, ранее училась дочь Виктора Христенко. У моей дочери — доцента кафедры культурологии — учились дети Немцова, Собчака, Потанина. Даже внук Ельцина поступал в МГИМО, потом уезжал в Англию, затем вернулся в МГИМО. Так что элитарный характер нашего вуза во многом сохранился.
Кроме того, у нас растет процент платного образования, и со временем, видимо, все высшее образование станет платным. Среди наших студентов немало представителей экономической и политической элиты, которые готовы инвестировать хорошие деньги в образование своих детей.
Но и сегодня у талантливых школьников есть возможность поступить в институт и учиться бесплатно. Конечно, для этого они должны заниматься на подготовительном отделении или с репетиторами, которые знают специфику и требования МГИМО. Руководство института заинтересовано не только в том, чтобы здесь учились дети известных родителей и тех, кто в состоянии платить большие деньги. Мы ждем и по-настоящему талантливых студентов, в том числе из провинции, хотим привлечь такую молодежь. На телевидении одна из лучших образовательных программ — это «Умники и умницы», ее ведет заведующий кафедрой культурологии МГИМО, научный руководитель моей дочери — профессор Вяземский. Эта передача представляет собой конкурс, который проходит на протяжении всего года: в него вовлекаются школьники из Москвы и провинции. Лучшие из них поступают в МГИМО без экзаменов (см. «Карьеру» !!!!!!!!! номер !!!!!!!!!!!! ??? — Ред.).
ПУТЕВКА В СЧАСТЬЕ
Н. Гульбинский: Раньше поступление в МГИМО означало, что «жизнь удалась»: высокие заработки, поездки по всему миру, привилегированное положение в обществе. Имеют ли сегодня все выпускники МГИМО возможность получить перспективную и высокооплачиваемую работу?
А. Мигранян: Сегодня изменилось представление о том, что означает «жизнь удалась». В мое время для выпускника МГИМО самым престижным считалось распределение в МИД. Статус дипломата был чрезвычайно привлекательным. Действительно, в то время оплата дипломатов за рубежом была очень высокой. Что тогда хотел простой советский человек: иметь машину, дачу и как предел мечтаний — турпутевку в Париж. А здесь кроме всего этого — интересные люди, встречи, поездки…
Кроме того, статус дипломата открывал широкие возможности для карьерного роста. Если человек не совершал проступков, то как минимум до советника он мог дослужиться. Сегодня приоритеты изменились. Я помню, был период, когда престиж МИДа упал настолько, что в институте висели объявления, приглашающие на работу в министерство всех желающих. Оклады дипломатических работников снизились дальше некуда, а возможность поехать за границу в то время уже никого не удивляла. Когда я был членом президентского совета, мы не раз обсуждали эти проблемы у Бориса Николаевича, и министр иностранных дел Андрей Козырев очень сокрушался, что в МИД не идут хорошие кадры, что сами дипломаты уходят в коммерческие структуры, где платят несоизмеримо больше. Сегодня среди тех, кто оканчивает МГИМО, тоже не все ориентированы на то, чтобы отстаивать в ранге дипломата интересы России. Многие наши выпускники стремятся в крупные международные корпорации, что открывает перед ними практически неограниченные возможности для карьерного роста.
КАПУСТНИКИ ИЛИ ТОМАГАВКИ?
Н. Гульбинский: Академик Тарле в книге «Крымская война» пишет, что Николай I обладал некоторыми способностями к дипломатической деятельности, но его недостатком было абсолютное невежество. Выпускники МГИМО невежеством никак не страдают, а вот дипломаты получаются далеко не из всех. Вероятно, какие-то качества могут помешать человеку стать дипломатом даже при наличии блестящего образования?
А. Мигранян: Действительно, не каждый выпускник МГИМО становится дипломатом. Например, ваш покорный слуга ни одного дня не провел на дипслужбе. Подобная подготовка отнюдь не означает обязательной дипломатической деятельности. В наше время одни студенты шли в дипломаты, другие обнаруживали большую склонность к углубленной аналитической работе, третьи становились блестящими журналистами-международниками, как, например, Мэлор Стуруа или Станислав Кондрашов. Для того чтобы быть хорошим дипломатом, необходима, разумеется, соответствующая школа, но нужна и некоторая внутренняя склонность к этой работе. Это очень многоплановая деятельность. Она включает работу с документами и аналитику, ведение переговоров, неформальное общение с зарубежными партнерами. От дипломата требуются очень высокая дисциплина, мобилизованность и чувство ответственности. Конечно, формально МИД не считается силовой структурой, но не случайно, наверное, его работа курируется непосредственно президентом: в этой организации очень жесткие порядок и субординация. Кроме того, для дипломата чрезвычайно важны находчивость и быстрота реакции. Он всегда должен быть готов прокомментировать событие, о котором, быть может, не имеет достаточной информации, ответить на неожиданный вопрос.
Н. Гульбинский: Насколько наши нынешние дипломаты обладают данными качествами?
А. Мигранян: Недавно мой сокурсник Сергей Лавров стал министром иностранных дел. Должен сказать, что мы все — выпускники МГИМО — очень гордимся этим событием. Наш курс уже дал много послов и заместителей министра, а вот теперь — еще и министра. Так вот, Сергей очень активно участвовал в КВН и художественной самодеятельности. Он прекрасно играет на гитаре, поет, пишет стихи. Недавно на встрече Ассоциации выпускников МГИМО наш ректор сказал, что есть официальный гимн МГИМО, а есть неофициальный. И неофициальный написан в студенческие годы нынешним министром иностранных дел. Его, к сожалению, нельзя сделать официальным, поскольку отдельные его строки могут настроить студентов на несколько фривольный лад. Наш нынешний министр, ректор и проректор МГИМО участвовали во всех институтских капустниках вплоть до сегодняшнего дня. И я не исключаю, что, когда мы в очередной раз соберемся, они вновь переоденутся в театральные костюмы, а до этого Лавров напишет вместе с Зелениным — нашим однокурсником, работающим в ЮНЕСКО — сценарий для капустника, и это будет так же искрометно смешно, как в наши студенческие годы. Думаю, дипломат должен быть хорошим актером — это очень помогает в работе. Но, разумеется, одного этого недостаточно.
Н. Гульбинский: Не знаю, есть ли капустники и КВН в тех учебных заведениях, где готовят американских дипломатов. Скорее всего, нет. Но вот и без них американской дипломатии удалось добиться в последние годы совершенно ошеломляющих, просто сногсшибательных успехов в международной политике. Чем вы это объясняете?
А. Мигранян: Я бы не сказал, что в подготовке американских дипломатов существуют какие-то секреты или что они обладают особыми преимуществами по сравнению с дипломатами российскими. Я даже не исключаю, что наши специалисты во многих отношениях подготовлены гораздо лучше. На мой взгляд, преимущества американской дипломатии — той же природы, что и преимущества американской корпорации. Когда речь идет об отдельных сотрудниках, то, может быть, каждый из них, что называется, с неба звезд и не хватает. Но за счет организации работы ее эффективность значительно увеличивается. В американской корпорации так же, как и в дипломатии, ставятся четкие цели, каждый отвечает за свой участок работы — это своего рода конвейер. Никто не стремится выйти за пределы своей компетенции, перебежать кому-то дорогу.
Но я все-таки хотел бы уточнить, что успехи американской внешней политики обусловлены не столько достижениями их дипломатии. Не надо забывать, что внешняя политика — это производная от всей совокупности имеющихся у государства ресурсов: экономических, финансовых, политических, военных, которые реализуются и закрепляются с помощью дипломатии. Вот если бы они добились таких результатов за счет одной дипломатии, не имея остальных ресурсов, то мы могли бы сказать: «Да, они действительно потрясающие дипломаты!» Но поскольку США по многим показателям превосходят своих оппонентов, это формирует определенный стиль американской дипломатии: очень жесткий, напористый, подчас грубый и топорный. Американские дипломаты осознают, что за ними стоит колоссальная военная мощь, и уверены, что зарубежные партнеры учитывают это на переговорах и вынуждены мириться с их высокомерием и даже наглостью. В конфликтах в Югославии, Афганистане и Ираке решающим «дипломатическим доводом» стали самолеты-невидимки, ракеты класса «томагавк» и другие образцы современного оружия.
Н. Гульбинский: В заключение нашей беседы хочу спросить: у вас есть ощущение, что кризис нашей системы образования, в том числе подготовки дипломатов и экспертов, уже позади и мы выходим на более продуктивный этап развития?
А. Мигранян: Безусловно. Изменяется не только внешний облик МГИМО — усиливается интерес к самому образовательному процессу. Все больше наших выпускников готово идти в МИД, делать дипломатическую карьеру и служить государству. Хотя, как мы уже говорили, далеко не все. Эти изменения связаны в том числе и с тем, что властные институты обретают все больший авторитет и уважение в обществе, а у России появляется осмысленная внешнеполитическая стратегия. На примере МГИМО позитивные перемены в этом плане особенно заметны.
А. Мигранян: Не только. В 60-е годы существовала установка разбавить элитные кадры людьми из простых семей, которые должны были стать надежной опорой правящего режима. Считалось, что они менее испорчены, чем дети высокопоставленных партийных чиновников и дипломатов, больше ценят те блага, которые могут получить. Существовал даже рабфак, куда приходили молодые люди после армии и с производства.
Н. Гульбинский: А сегодня?
А. Мигранян: Сегодня ситуация несколько иная. Конечно, как и прежде, среди наших студентов немало громких фамилий. Например, у меня в группе — дочь Михаила Касьянова, ранее училась дочь Виктора Христенко. У моей дочери — доцента кафедры культурологии — учились дети Немцова, Собчака, Потанина. Даже внук Ельцина поступал в МГИМО, потом уезжал в Англию, затем вернулся в МГИМО. Так что элитарный характер нашего вуза во многом сохранился.
Кроме того, у нас растет процент платного образования, и со временем, видимо, все высшее образование станет платным. Среди наших студентов немало представителей экономической и политической элиты, которые готовы инвестировать хорошие деньги в образование своих детей.
Но и сегодня у талантливых школьников есть возможность поступить в институт и учиться бесплатно. Конечно, для этого они должны заниматься на подготовительном отделении или с репетиторами, которые знают специфику и требования МГИМО. Руководство института заинтересовано не только в том, чтобы здесь учились дети известных родителей и тех, кто в состоянии платить большие деньги. Мы ждем и по-настоящему талантливых студентов, в том числе из провинции, хотим привлечь такую молодежь. На телевидении одна из лучших образовательных программ — это «Умники и умницы», ее ведет заведующий кафедрой культурологии МГИМО, научный руководитель моей дочери — профессор Вяземский. Эта передача представляет собой конкурс, который проходит на протяжении всего года: в него вовлекаются школьники из Москвы и провинции. Лучшие из них поступают в МГИМО без экзаменов.
ПУТЕВКА В СЧАСТЬЕ
Н. Гульбинский: Раньше поступление в МГИМО означало, что «жизнь удалась»: высокие заработки, поездки по всему миру, привилегированное положение в обществе. Имеют ли сегодня все выпускники МГИМО возможность получить перспективную и высокооплачиваемую работу?
А. Мигранян: Сегодня изменилось представление о том, что означает «жизнь удалась». В мое время для выпускника МГИМО самым престижным считалось распределение в МИД. Статус дипломата был чрезвычайно привлекательным. Действительно, в то время оплата дипломатов за рубежом была очень высокой. Что тогда хотел простой советский человек: иметь машину, дачу и как предел мечтаний — турпутевку в Париж. А здесь кроме всего этого — интересные люди, встречи, поездки…
Кроме того, статус дипломата открывал широкие возможности для карьерного роста. Если человек не совершал проступков, то как минимум до советника он мог дослужиться. Сегодня приоритеты изменились. Я помню, был период, когда престиж МИДа упал настолько, что в институте висели объявления, приглашающие на работу в министерство всех желающих. Оклады дипломатических работников снизились дальше некуда, а возможность поехать за границу в то время уже никого не удивляла. Когда я был членом президентского совета, мы не раз обсуждали эти проблемы у Бориса Николаевича, и министр иностранных дел Андрей Козырев очень сокрушался, что в МИД не идут хорошие кадры, что сами дипломаты уходят в коммерческие структуры, где платят несоизмеримо больше. Сегодня среди тех, кто оканчивает МГИМО, тоже не все ориентированы на то, чтобы отстаивать в ранге дипломата интересы России. Многие наши выпускники стремятся в крупные международные корпорации, что открывает перед ними практически неограниченные возможности для карьерного роста.
КАПУСТНИКИ ИЛИ ТОМАГАВКИ?
Н. Гульбинский: Академик Тарле в книге «Крымская война» пишет, что Николай I обладал некоторыми способностями к дипломатической деятельности, но его недостатком было абсолютное невежество. Выпускники МГИМО невежеством никак не страдают, а вот дипломаты получаются далеко не из всех. Вероятно, какие-то качества могут помешать человеку стать дипломатом даже при наличии блестящего образования?
А. Мигранян: Действительно, не каждый выпускник МГИМО становится дипломатом. Например, ваш покорный слуга ни одного дня не провел на дипслужбе. Подобная подготовка отнюдь не означает обязательной дипломатической деятельности. В наше время одни студенты шли в дипломаты, другие обнаруживали большую склонность к углубленной аналитической работе, третьи становились блестящими журналистами-международниками, как, например, Мэлор Стуруа или Станислав Кондрашов. Для того чтобы быть хорошим дипломатом, необходима, разумеется, соответствующая школа, но нужна и некоторая внутренняя склонность к этой работе. Это очень многоплановая деятельность. Она включает работу с документами и аналитику, ведение переговоров, неформальное общение с зарубежными партнерами. От дипломата требуются очень высокая дисциплина, мобилизованность и чувство ответственности. Конечно, формально МИД не считается силовой структурой, но не случайно, наверное, его работа курируется непосредственно президентом: в этой организации очень жесткие порядок и субординация. Кроме того, для дипломата чрезвычайно важны находчивость и быстрота реакции. Он всегда должен быть готов прокомментировать событие, о котором, быть может, не имеет достаточной информации, ответить на неожиданный вопрос.
Н. Гульбинский: Насколько наши нынешние дипломаты обладают данными качествами?
А. Мигранян: Недавно мой сокурсник Сергей Лавров стал министром иностранных дел. Наш нынешний министр, ректор и проректор МГИМО участвовали во всех институтских капустниках вплоть до сегодняшнего дня. И я не исключаю, что, когда мы в очередной раз соберемся, они вновь переоденутся в театральные костюмы, а до этого Лавров напишет вместе с Зелениным — нашим однокурсником, работающим в ЮНЕСКО — сценарий для капустника, и это будет так же искрометно смешно, как в наши студенческие годы. Думаю, дипломат должен быть хорошим актером — это очень помогает в работе. Но, разумеется, одного этого недостаточно.
Н. Гульбинский: Не знаю, есть ли капустники и КВН в тех учебных заведениях, где готовят американских дипломатов. Скорее всего, нет. Но вот и без них американской дипломатии удалось добиться в последние годы совершенно ошеломляющих, просто сногсшибательных успехов в международной политике. Чем вы это объясняете?
А. Мигранян: Я бы не сказал, что в подготовке американских дипломатов существуют какие-то секреты или что они обладают особыми преимуществами по сравнению с дипломатами российскими. Я даже не исключаю, что наши специалисты во многих отношениях подготовлены гораздо лучше. На мой взгляд, преимущества американской дипломатии — той же природы, что и преимущества американской корпорации. Когда речь идет об отдельных сотрудниках, то, может быть, каждый из них, что называется, с неба звезд и не хватает. Но за счет организации работы ее эффективность значительно увеличивается. В американской корпорации так же, как и в дипломатии, ставятся четкие цели, каждый отвечает за свой участок работы — это своего рода конвейер. Никто не стремится выйти за пределы своей компетенции, перебежать кому-то дорогу.
Но я все-таки хотел бы уточнить, что успехи американской внешней политики обусловлены не столько достижениями их дипломатии. Не надо забывать, что внешняя политика — это производная от всей совокупности имеющихся у государства ресурсов: экономических, финансовых, политических, военных, которые реализуются и закрепляются с помощью дипломатии. Вот если бы они добились таких результатов за счет одной дипломатии, не имея остальных ресурсов, то мы могли бы сказать: «Да, они действительно потрясающие дипломаты!» Но поскольку США по многим показателям превосходят своих оппонентов, это формирует определенный стиль американской дипломатии: очень жесткий, напористый, подчас грубый и топорный. Американские дипломаты осознают, что за ними стоит колоссальная военная мощь, и уверены, что зарубежные партнеры учитывают это на переговорах и вынуждены мириться с их высокомерием и даже наглостью. В конфликтах в Югославии, Афганистане и Ираке решающим «дипломатическим доводом» стали самолеты-невидимки, ракеты класса «томагавк» и другие образцы современного оружия.
Н. Гульбинский: В заключение нашей беседы хочу спросить: у вас есть ощущение, что кризис нашей системы образования, в том числе подготовки дипломатов и экспертов, уже позади и мы выходим на более продуктивный этап развития?
А. Мигранян: Безусловно. Изменяется не только внешний облик МГИМО — усиливается интерес к самому образовательному процессу. Все больше наших выпускников готово идти в МИД, делать дипломатическую карьеру и служить государству. Хотя, как мы уже говорили, далеко не все. Эти изменения связаны в том числе и с тем, что властные институты обретают все больший авторитет и уважение в обществе, а у России появляется осмысленная внешнеполитическая стратегия. На примере МГИМО позитивные перемены в этом плане особенно заметны.
Фото Павла МАРКЕЛОВА.
