Выздоравливай, Быков

Рубрики: [Фейсбук]  
Метки:

Дмитрий Быков
Сегодня такой день, что хочется думать про Быкова, и думать что-то хорошее, потому что ему нехорошо.

Мы однажды с ним прилетели в Нью-Йорк, – а я как-то расслабился, и почему-то поверил ему, что у нас есть отличная гостиница.
Выходим из джейэфкей – ну, куда едем?
- На Бауэри, – говорит Быков.
А Бауэри – это в Международной панораме советской был жанр “Трущобы Бауэри”, потом, конечно, полегче стало, но все же.
Заходим. А там гастарбайтерская такая общага, нары вместо кроватей, лампочка болтается.
Я – весь в страданиях.
- Так отличный же отель! – довольно говорит Быков, – щас поспим, – и пытается лезть на нары.
- Ну нет, – говорю, – теперь мы поедем в мой отличный отель.
И, преодолевая изрядное сопротивление, потащил его в гостиницу напротив Мэдисон Сквер Гардена аж за 90 долларов.

*

А в другой раз я был глупо влюблен.
Девушка была совершенно не та, и чувства мои были надуманные и ненужные, но я был очень расстроен, и долго, долго жаловался Быкову, сидя с ним в снесенной уже шашлычной на Пресне, которую мы тогда очень любили.
- Мне надо ей что-то сказать. Но что? Как? Я не знаю, – нудил я.
Быков, как обычно, одновременно слушал меня, ел, спал, писал стихи и каждую минуту отвечал на телефонные звонки.
Как у него получается делать сто дел разом? Это вопрос для филологов двадцать второго века.
- О, я придумал! Давай ты напишешь ей письмо. От моего лица.
И Быков мгновенно сделал сто первое дело – сочинил моё любовное письмо.
Дорогая Маруся! Ты моя судьба! Ты..
Да хоть в стихах.
Но мне это все равно не помогло.

*

От дружбы, работы и выпивки с Быковым у меня в памяти осталась целая галерея квартир, редакций и рыгаловок, куда мне уже не суждено вернуться.
“Собеседник” на Новослободской улице, где я обычно ждал его, пока он заканчивал главу из романа или рифмованный фельетон (смотреть, как ты работаешь, – это все равно что смотреть на огонь, – любил говорить я); “Консерватор” на Гончарной, где мы были заместителями сурового коммерсанта Лейбмана и занимали две маленькие комнаты через стенку; “Русская жизнь” на Каретном, где он навсегда поразил другого моего приятеля тем, что запивал водку жидкостью из банки с сосисками; и его Мосфильмовская, где мы отмечали его тридцать пять, что ли, лет, смешно звучит; и мой Козицкий, рядом с которым я как-то совершил невероятное – перешёл Тверскую в самый разгар движения, ничего не боясь, держась за рукав быковского тулупа, ведь это же Быков, ну что с ним может случиться?

Но самое главное место Быкова в Москве была рюмочная на Большой Никитской.
Она существовала всегда, и он сидел там всегда, и мы всегда там встречались, и за одним соседним столиком обязательно пили консерваторские студенты, а за другим – писатель Орлов, тот самый, который Альтист Данилов.
Но все когда-то кончается, даже если есть стопроцентная уверенность, что оно будет длиться и длиться.
А потому рюмочную закрыли, и Орлов умер, и Быков исчез из моей жизни, и я больше никому не доверяю ни выбор гостиниц, ни любовные письма, да и Тверскую в час пик я уже не перейду никогда.

Выздоравливай, дорогой.
Мы теперь, так получилось, враги, но иногда бывает так, что это уже неважно.


Дмитрий Ольшанский


Оставьте комментарий



««« »»»