Бу Джунфен – сингапурский режиссер, вторая работа которого «Ученик мастера» демонстрировалась в этом году в рамках «Особого взгляда» в Каннах, а также на фестивале в Торонто и была выдвинута Сингапруром на соискание «Оскара». В беседе после показа в Дхарамшале он поделился некоторыми подробностями о создании картины, рассказал о источниках вдохновения и дальнейших планах.
– Бу, скажите, почему вы выбрали темой своего фильма смертную казнь? Вы много говорили о своем общем интересе к теме, но какой конкретный случай или ситуация подтолкнули вас к этому?
– Такого момента не было, разве что, пожалуй, могу отследить этот интерес со своих школьных дней. В моей школе были дебаты на тему «Дегуманность смертной казни». Мне было 15, и я даже не знал что такое дегуманность. Я сидел в библиотеке, изучал эту тему, это все еще было до интернета, и все, что я находил, было в основном из США с рассуждениями вроде: что лучше электрический стул или смертельная инъекция? В итоге мы проиграли дебаты. Я был на соглашающейся стороне – да, это антигуманно, бесчеловечно, но мы проиграли, и это оставило сильное впечатление, потому что на тот момент я был очень молод и потратил много времени на изучение этого вопроса и всех этих иностранных дискурсов. Когда я стал старше и включился в социальную жизнь государства, я решил продолжить сообразовываться по этому вопросу, стал изучать как это происходит в Сингапуре, как происходит повешение…
– Ведь интересно, что вы рассказывали что, например, тюрьмы в Сингапуре слишком новые, чистые, поэтому вы не стали там снимать, потому что это визуально очень скучно и стерильно. Но сам способ экзекуции крайне старомодный – повешение.
– Ну, можно сказать, что повешение действительно самый гуманный способ казни. Потому что это просто перелом шеи. Это мгновенно. Сама идея повешения, поворачивания каких-то рычагов – это все звучит очень примитивно. Но по факту это намного менее мучительно, чем электрический стул. А касательно инъекции, та смесь, которую они используют, реакция каждого организма на самом деле может варьироваться, но для столь прагматичного социума как в Сингапуре это неприемлемо, так как ведь органы этого человека нельзя будет использовать как донорские. В фильме есть такая сцена, когда Рахим (экзекутор – Прим. автора) говорит осужденному, что ты пожертвуешь органы и таким образом в каком-то смысле продолжишь жить.
- То есть это обязательно? В фильме это не выбор одного конкретного человека, а отражение стандартной практики существующей в стране?
- В Сингапуре можно от донорства отказаться. То есть, если я не подпишу бумагу об отказе, то мои органы обязательно будут отданы после смерти другим (закон также не распространяется на несовершеннолетних и людей с психическими расстройствами). Я не точно знаю всю юридическую подноготную, но это общераспространённая практика в целом в стране, не думаю, что для осужденных она чем-то отличается.
– Сингапур ведь любопытен тем, что это фактически воплощённая утопия паноптикума. Камеры внешнего наблюдения фиксируют каждый шаг человека. Со стороны кажется, что это может создавать очень напряжённые отношения между государством и гражданами. А вы создаете очень проблематичный фильм о смертной казни, но получаете поддержку правительства. То есть власть достаточно открыта, чтоб обсуждать свои проблемы, но при этом непрестанно следит за каждым. Как эти отношения с властью складываются для вас?
– (после долгой паузы) Что ж, весьма непросто. Лично для меня, конечно, взаимодействие с властями неизбежно и необходимо в моей социальной деятельности, в которой я участвую. Но, что намного важнее этого, это все-таки просвещение людей, ведь это они голосуют за политиков, они делегируют им власть. И в этом смысле основная масса населения, чаяния простого народа в вопросах прав человека не так далеко от того, что предлагает правительство. Поэтому взаимодействие с властью важно, но полезнее и интереснее, по-моему, попытаться дотянуться до публики, и посеять в них сомнение относительно справедливости существующих порядков. Смертная казнь, да, это чувствительная тема, да, государство не хочет ничего менять в этом вопросе. На аргумент «против» смертной казни всегда найдется аргумент «за». Но люди в большинстве своем поддерживают казнь, если их спросить. И как быть голосу меньшинства, как хотя бы начать дискуссию вокруг этой темы, в этом вопросе? Вот почему для меня так важен диалог. Кино как медиум обладает огромным потенциалом воздействия. И я думаю, что государство — это не монолитное тело, а это люди с разными мнениями, устремлениями, на которых тоже можно повлиять используя искусство. С кино мы можем делать то, что они не могут. Впрочем, они должны нам это сначала разрешить снимать (улыбатеся). Очень деликатный вопрос, словом.
– Говоря о возможностях воздействия. Рахим в фильме рассуждает о разнице между принципом и правилами. Для вас как режиссера, что более важно? Вы снимали, скажем, в запрещенных зонах, или специально создавали экстремальные стрессовые ситуации для актеров, чтоб получить нужный результат? Приходилось ли преступать законы или этические нормы для выполнения художественных задач, иначе говоря?
– В таких обстоятельствах мне бывать не приходилось, где бы нужно было через этические нормы переступать. Но людям вокруг нужно создавать трудности в каком-то смысле. Актерам нужен вызов, всей съёмочной группе нужен вызов. Порой разногласия, которые из этого вырастают, если разрешаются творчески, то могут привести к чему большему, чем я задумал. В этом направлении действительно стоит подталкивать команду, но ничего этакого, с чем бы я не мог бы заснуть, я бы делать не стал. Не думаю, что я бы преступил свои этические принципы.
– А могли бы вы рассказать об операторе Бенуа Солье, потому что его работа в фильме заметна и действительно сильно влияет на общее восприятие картины. Особенно работа со светом в финальной сцене, которая, кажется, снята одним дублем?
– На самом деле мы начали снимать с финальной сцены. И это было одно из самых болезненных решений во время монтажа, когда мне пришлось «порезать» сцену, хотя снималась она действительно непрерывным пятиминутным дублем. Конечно, после «Виктории» это ничто, но пять минут на steadycam как никак. Мы потратили на это, думаю, день. А вообще я хотел поработать со светом и тенью, ведь пространство тюрьмы это не просто физическое, а это психологическое пространство. Как Аймен (протагонист) перемещается по тюрьме сквозь свет и мрак, и это также отражает его психологическое развитие. На это и декорации работали, чтобы подчеркнуть контраст света и мрака. И звук также работал на то, чтоб создать понимание психологической дилеммы Аймена. Думаю, мы удержали заданную первой снятой сценой планку.
– А для вас с Бенуа Солером не было дилеммы снимать на пленку или цифру?
– Конечно, я люблю целлулоид. Но не думаю, что я пуританин в этом вопросе. Камера «Arri Alexa» дает нужную нам текстуру. Это не на сто процентов идентично пленке, но меня устраивает. Ну и бюджет, естественно, это одна из главных проблем. Как правило нужно выбирать: ты хочешь снимать на пленку или ты хочешь потратить эти деньги на то, чтоб найти тюрьму для съёмок в Австралии и вылететь туда всей съемочной группой.
– Вы упомянули Австралию. Но ваш фильм также спонсировал и Роттердамский фестиваль, Иерусалимский, а также продюсеры из Германии, Франции, Гонконга. Вообще ваш проект получился в этом смысле крайне интернациональным. Не думали ли вы о том, чтобы поработать за пределами Сингапура?
– Я открыт для такой возможности, да. Но пока я нахожу сингапурское общество очень интересным. Оно столь мультикультурное, полное трений, конфликтов, которые каждый день происходят. Хоть и на поверхности все кажется очень мирным и спокойным, но под этим на самом деле происходит множество мелких, незаметных вещей. Это очень колоритный материал, чтобы говорить об общечеловеческих проблемах.
– А есть идеи над чем будете работать дальше?
– Я заинтересован в теме веры. Пока не знаю, что точно будет. Дхарамшала в этом смысле отличное духовное место, где можно попытаться понять, что есть вера. И несколько лет назад я был в Иерусалиме, посетил там множество церквей, мечетей, Стену плача. Я в этом вопросе много не понимаю, но хочу разобраться. Для меня фильмы, как и «Ученик мастера», это в каком смысле личное путешествие и процесс самообразования. Это можно делать смотря фильмы, а можно также снимая, разговаривая с актерами, режиссируя, обсуждая что значит быть человеком. Это то, к чему я продолжаю возвращаться в своих мыслях.
– А что вас подтолкнуло к такому способу познания мира, к режиссуре? Был ли это какой-то фильм, посмотрев который, вы поняли: «да, все, я буду кинорежиссером?»
– Очень сложно для меня определить конкретный момент. Мое желание, конечно, было во многом связано с Голливудом. Когда я был тинэйджером, я только голливудские фильмы и смотрел. И я захотел снимать кино, потому что я увидел, как это здорово в документальных фильмах о фильмах, где показывается «закулисье» производства кино, таких как великие картины Скорсецезе, Копполы. Но потом я попал в азиатскую киношколу в Пусане, где я встретился с Хоу Сяосянем. Познакомился с фильмами «нового тайваньского кино», Эвардом Янгом и так далее. И меня это просто потрясло. Обычно, знаете, во всех киношколах очень американо-ориентированная программа. А там это сильно отличалось, у меня была возможность проникнуться фильмами Одзу, скажем. Например, теперь я очень люблю фильмы Апичатпонга (Виресетакуна). Хотя в моем «Ученике Мастера» можно больше увидеть западного влияния, но мне не очень нравится загонять себя в какие-то общепринятые определения. Главное, кино должно быть личным. Нужно, чтобы меня это трогало, чтобы был личный аспект, когда говоришь, о чем считаешь важным, должна быть своя точка зрения, которую можно отстаивать. Пока это лично, то происходит взаимодействие с людьми, и я думаю, что я хочу достичь именно этого через свое кино.
