Сейчас этого уже никто не помнит — так, мелкая историческая деталь, — но на Олимпиадах 1992 года не было уже сборной Советского Союза, но не было ещё и сборной России. Вместо них выступала так называемая «Объединённая Команда» — из бывших советских республик без Прибалтики. Флаг и гимн у команды были «олимпийские». Вот так и получилось — как раз в момент абсолютной свободы — что знаменитые спортсмены и чемпионы представляли как бы сборную пустого места.
Почему я вспоминаю об этом?
Потому что мне кажется, что именно этот образ — события мирового масштаба, где, среди всевозможных Америк, Китаев и Франций, действует абстрактная команда под белым флагом, — это воплощённая мечта нашего либерального общества, его идеальное, концентрированное представление о здешнем государстве, разве что теперь бывшие советские республики должны, конечно, поднимать свои флаги и петь свои гимны вместе со всеми, а эта холодная белая пустота — должна быть только на месте России.
Об этом далеко не все знают, но одним из самых пленительных пейзажей Вологды всегда был вид на её набережную.
Река, в её городской части, сохранила там свои зелёные, нежные берега, и отдельное счастье для приезжающего — это разглядывать храмы и особняки на другой стороне, которые словно бы прятались за природной каймой, а потом поднимались, как старый знакомый, узнавший вас из дальней ложи в театре.
Но такая ландшафтная вольница не могла навсегда остаться безнаказанной — и неизбежная наша администрация начала наводить в городе порядок и создавать красоту, как она, администрация, её понимает.
И для этого она, конечно, залила берег реки бетоном.
Местные жители протестовали, искусствоведы и краеведы выли от ужаса, но какое там. Начальники должны освоить бюджет и заодно принести радость людям. А раз так — вместо зелёного хаоса будет уютный и ровный бетон.
Почему я вспоминаю об этом?
Потому что мне кажется, что именно этот образ — глухая, бессмысленная стена, сочинённая по приказу на месте естественного пейзажа, — это воплощённая мечта нашего государственного строя, его идеальное, концентрированное представление о русском обществе, разве что в стандартном случае благоустройства у нас бетонируют не только реки, но и непослушных людей.
Трагедия России в том, что здесь не соединяются родина и свобода.
Родина — какой её видят интеллигентные люди с политическим темпераментом, — похожа на человека из того хармсовского рассказа, где автор постепенно освобождал своего героя от всяких черт и свойств — и глаз у него было, и носа у него не было, — пока не выяснилось, что и вовсе нет никого, и не о ком говорить. Так и тут: не должно быть ни армии, ни спецслужб, ни интересов во внешнем мире, ни военных побед, не должно быть национальной истории, да и культура должна быть желательно туманной, то ли российской, то ли мировой, но ни в коем случае не русской, и никаких поводов для общей гордости, упаси Бог, только для зависти и подражания кому-то другому, яркому и передовому.
Замечательно этот принцип выявился в истории с отменой обязательного изучения региональных языков. Если раньше школьники учили русский как государственный — и татарский, например, как родной, — то теперь, когда в результате счастливого нововведения оказалось, что при желании в качестве родного можно выбирать тот же русский, раз уж ты Вася или Коля, и появились даже первые учебники «русской родной» литературы, — о, какая буря возникла в мире образованного сословия. Как можно! Как только посмели считать что-то русское — родным, и занимать им лишнее место в программе. Русское — это казённое, а родное, свободное — это что-то иное, этой инаковостью, отделённостью и полезное.
Но на другой стороне — своя печаль.
Свобода — какой она представляется нашей казённой системе — похожа, если продолжить школьную метафору, на тот урок, когда несчастный ребёнок в девять утра барабанит заученное, ну давай, нет, читай с выражением, ужнебоосеньюдышало, ужрежесолнышкоблистало, корочестановилсядень, вот, молодец, — и главное, чтобы не сбился, и тогда дальше обед и компот.
Так, проходя сквозь строй невидимых начальственных согласований, всякое публичное слово, всякая человеческая потребность и нужда в России, не говоря уж о праве выбора, — слипаются в такого утреннего пушкина скороговоркой. Духовный код нашей тысячелетней цивилизации, вложения в человеческий капитал, инновационное развитие, дед воевал, — барабанят чиновники, только вместо компота у них сейф, яхта и вертолёт.
И лучше всего эта непреодолимая, бетонная ограждённость нашего государства от непредсказуемой жизни отдельного человека, с его отдельными и опасными мнениями и делами, — видна в любви к безличным формулировкам.
Там, где какой-нибудь американский или британский министр скажет: я думаю, я верю, я предлагаю, я люблю, — там временно (и с неохотой!) принявший человеческий вид субъект государственной системы России выразится иначе: принято решение. Или, если ещё рано, заявит: население будет своевременно оповещено о принятых решениях. Было проведено обсуждение. По имеющейся информации, ожидается постепенное увеличение. Возможно оперативное реагирование! Не исключено целесообразное расходование в случае эффективного планирования!
И снова, заметим, от имени России с нами говорит — никто и ничто.
Но только если либеральная идиллия предполагает стирание нации и государства — один свободный человек в чистом поле на голой земле машет белым флагом, — то чиновничья идиллия — это стирание личности и её выбора, её речи и её индивидуальной судьбы, когда одно самодостаточное государство бубнит себе под несуществующий нос о своих достижениях, и ему наплевать, что уже некому слушать.
