Противно и смешно смотреть на то, как либеральная интеллигенция ползает на коленях, кается на партсобраниях и увольняется из-за модных харрасментов и абъюзов.
Ну, что поделаешь, приходится чем-то жертвовать — или кем-то жертвовать — во имя очередного передового учения. Когда-то так побеждали левый и правый уклон, чистили троцкистов, бухаринцев, затаившихся меньшевиков или космополитов, ну а теперь — токсичных маскулинных шовинистов. Зато свет прогресса сияет.
Кстати, формально я с феминистками и левачками, как ни странно, согласен.
Так называемый язык тела — как способ создания отношений между полами, и даже неважно, серьезных или легкомысленных, — всегда казался мне ужасно неприятным мероприятием.
Сама идея, что мужчина, испытывая к кому-то известного рода симпатию, должен внезапно потрогать-обнять-поцеловать предмет этой своей симпатии, как бы угадывая его положительную реакцию и обходясь без скучных договоренностей, без слов, — это одна из самых дурацких «традиционных» идей на свете, но, будем честны, именно женщины — не все, но многие, — настаивают на том, что такая «естественность» и «спонтанность» — это добро, а более рациональные, словесные переговоры — напротив, зло, поскольку совсем не так романтичны.
Мужчине-то более-менее все равно, каким образом получить то, чего он хочет, а вот это женское стремление к «загадочности» и «неожиданности» — оно дает и печальные результаты.
Впрочем, даже такое согласие никак не примирит меня с левачками, поскольку те любят цензурировать совсем не только назойливый язык тела, а все вообще: мысли, образы, шутки, картинки, идеи, процентные нормы на работе etc. Так что эти ненужные и нежеланные жамканья для них — только малая часть того большого Оруэлла, которого они нам хотят устроить.
Проблема, однако, вообще не в том, кто, с кем, как и что.
Проблема в том, что человек, который вместо того, чтобы регулировать свои отношения с другими самостоятельно, а в особых, самых тяжелых случаях, звать на помощь — здесь и сейчас! — друзей и родственников, прохожих и полицейских, — несет свою печаль на партсобрание, и плаксиво жалуется в горком, местком и женсовет, и организует публичные исповеди и публичные покаяния (фальшивые, разумеется, а только такими они и бывают), и добивается чьих-то увольнений, и, самое главное, добивается унижения других людей, — этот человек закусывает говном. То есть, извините, новой этикой.
И, хотя хватание ближнего за разные части тела без его на то согласия — это дрянное дело, и если взамен дали пощечину, плеснули вином, а то и врезали — это справедливо, — а только рыдающие общественники с их закуской — все равно хуже.
А почему так — объяснить невозможно.
Чтобы это понять, нужно иметь хоть немного ума, такта, вкуса, самоиронии, а не только политкорректно-комсомольского и фем-психотерапевтического пафоса.
Но юному поколению партработников эти соображения чужды и непонятны.
Что ж, может, кто-то из них однажды вырастет — и что-то поймет.
