Гейдар Джемаль: предвестник абсолюта

Время, в которое мы вступили, можно смело назвать периодом краха. И не только финансового. Цивилизованное человечество прощается с идеями свободы, равенства, братства и другими нравственными наработками минувших веков. Ребром стоит вопрос не столько кризиса материального, сколько идеологического.

На рынке мысли у каждой страны свои герои. Есть они и у нас. Просто в медийное поле интеллектуалы с большой буквы, если и попадают, то по случайности, как правило в связи с какой-либо иной их деятельностью. Поэтому и хочется направить словесный прожектор на Гейдара Джемаля, чье имя широко известно, а факты биографии – нет.

Джемаль – фигура монументальная. Его эрудиция удивляет, взгляды настораживают, а личность завораживает. И едва ли кто станет спорить с тем, что Гейдар является одним из самых мощных генераторов мысли на постсоветском пространстве.

Канонизации в данном качестве мешает то, что в СМИ Джемаля представляют лишь как воинствующего мусульманина, борца за права гастарбайтеров & нацменьшинств и ярого антиамериканиста. Его имя регулярно поминают в контексте ближневосточной тематики, чеченских событий, но никогда не затрагивают самого в нем интересного: с Джемалем как с Фрейдом – все его вроде бы «знают», но никто толком не читал. Потому разобраться трудно. И с философскими взглядами, и с национальной принадлежностью, и с религиозными убеждениями. Ясно одно: все в этом человеке штучно и странно. И никто, кроме любящих друзей и преданных врагов, не представляет себе истинного масштаба явления.

Появляясь на телеэкране, Джемаль гипнотизирует, оттого видно его не часто – опасно пускать в свободное эфирное плавание человека, количество очарованных последователей которого может запросто перейти в качественную их организацию. К тому же при отчестве Джахидович за спиной Гейдара величают исключительно Джихадовичем

Впрочем, джихад у Гейдара свой. И где в нашем герое кшатрийский боевой дух, где вера, а где чистая философия, не разберет, вероятно, никто. Но попытаться стоит, ведь Джемаль рожден в СССР, а следовательно «наш». И разгадка этого покоряющего своей литературной мощью образа уходит в историю именно этой, давно уже несуществующей, но тем не менее великой страны, «страшной, страшной» политической сказки, которая еще не закончена. И каков будет ее финал, нам не дано предугадать, как не дано предугадать и то, чем отзовется в будущем слово Джемаля…

А оно уже отзывается. Философский труд под названием «Ориентация – север», написанный Гейдаром еще в далекие восьмидесятые, перепахал сознание многих наших современников. Не остались в стороне от его влияния даже такие знаковые представители нашей интеллектуальной элиты, как Пелевин или Дугин. Из поколения шестидесятников Джемаль пожалуй единственный, кто не предал революционные идеалы нонконформизма, не растворился в либеральном идиотизме постперестроечной эйфории. Вместо этого он выступил как критик социума как такового, а одна из последних его работ «Кризис реальности» и вовсе ставит диагноз всему человечеству.

Взращенный в лоне богемной интеллигенции середины ХХ века, Гейдар нашел в себе внутренний ресурс, чтобы подняться над ценностями среды, его породившей, и предложить миру новый концепт бытия, коим человечество, возможно, в самом скором времени и воспользуется.

Семья

Говоря о среде и ценностях, нельзя обойти вниманием семью, причем в исторической ее перспективе. Ведь на формирование личности влияют не только живые родственники, но и мифология предков. В этом смысле Джемаль являет собой воистину адскую смесь.

Его отец был художником, родом из бекской семьи, которая корнями восходит к самому Хулагу. Дед по отцу был до революции заметным административным деятелем в Карабахе, и на момент Великой Октябрьской служил приставом. Дважды спасал жизнь Багирову – скрывал его от мусаватской власти. На вопрос Багирова, зачем он это делал, ответил: «Карабахские беки гостей не выдают»

В результате дружбы с Багировым дед Джемаля (несмотря на беспартийность) сделал неплохую карьеру – сначала возглавлял отдел по борьбе с бандитизмом в НКВД Закавказской республики, во время Отечественной войны был военным комиссаром Карабаха, затем председателем Верховного суда Азербайджана. По оценке внука, личностью был пугающей, но в быту это не было заметно: «У него были мягкие манеры, мягкие черты лица и меня он обожал», – вспоминает Гейдар. После падения Багирова дед был, разумеется, снят со всех постов, лишен всего, включая пенсию, но все же не посажен и не расстрелян.

Мать Джемаля тоже была непростой девушкой. В молодые годы занималась верховой ездой, а когда по возрасту выбыла из профессионального спорта, стала дрессировщицей крупных хищников, держала в театре Дурова знаменитую рысь по кличке Мерси. Юность ее пришлась на самые жестокие годы, но она этого не заметила, поскольку ее отец был высокопоставленным партийным деятелем. Кавказец из карачаевцев, он ушел в революцию семнадцатилетним пацаном – записался добровольцем в одну из первых красных частей. Воевал на Дону против Деникина, а 1925 году стал уполномоченным представителем по северному Кавказу. Где и встретился с бабушкой, все предки которой были из военных. Некоторые даже участвовали в Бородинском сражении и представлены в зале, посвященном этому знаковому для истории России событию. Немногие знают, что Джемаль – прямой потомок легендарного генерала Шепелева. Воистину кшатрийская голубая кровь…

Родная правнучка генерала Шепелева, бабушка по матери, и воспитывала маленького Гейдара. Она была жесткой автократической фигурой, многих звезд революции знала лично, в политической ситуации ориентировалась превосходно. Гейдар отлично помнит, как, узнав о смерти Сталина, его мать, которой на тот момент было 24 года, горько разрыдалась. Бывая в домах таких людей, как Кобулов и Людвигов, она понятия не имела, что у них все руки в крови. В момент апофеоза ее рыданий раздался ледяной голос бабушки: «О ком плачешь, дура?»

После смерти Сталина партийный дед примкнул к группировке МаленковаБулганина, и когда Маленков проиграл Хрущеву, умер от инфаркта. Именно он оставил в наследство внуку любовь к философии и превосходную библиотеку, заменившую собой учителей – этот дед был профессором немецкой классической философии, а в качестве «общественной нагрузки» выполнял личные поручения товарища Сталина, автографы которого до сих пор хранятся в личном архиве Гейдара Джахидовича.

Несмотря на элитарное происхождение, Гейдар рано оформился как человек, не принимающий режим. В школе его постоянно корили тем, что он ненавидит власть, которую устанавливали его предки. Процесс пошел внезапно: «Это был 1956 год, – вспоминает Джемаль. – Собираясь в школу, я вдруг прислушался к тому, что говорят по радио. До того все, что звучало в эфире, было для меня белым шумом. А тут я внезапно осознал, что это не просто набор звуков, а политическое послание, членораздельная речь, понял, что каждое слово, льющееся из радиоприемника, заряжено нестерпимой ложью».

Антисоветчик

Так, в девять лет Гейдар стал ярым антисоветчиком. Выразилось это в том, что он оказался полностью         захвачен         монархистско-аристократической ницшеанской белогвардейской иллюзией, а его любимыми героями стали Анненков, Шкуро, Каппель. Формированию подобной идеологии способствовало и то, что в одной школе с Джемалем учились выходцы из старых дворянских фамилий, фанаты гражданской войны с белой стороны. «Дворяне на удивление хорошо выживали при Сталине, легко интегрировались в портфельное хождение в присутствие, – вспоминает Джемаль. – Еще Битов писал в «Пушкинском доме» про их удивительное приспособленчество. Те, что пронырнули сквозь 20-ые, в эпоху Сталинской контрреволюции быстро поднялись и привнесли в систему определенный лоск. Помню, отец моего приятеля Юрасовского, великолепный инженер и очень красивый человек, когда здоровался со мной, десятилетним мальчишкой, всегда приподнимал шляпу. Это был великолепный урок стиля, который очень на меня повлиял и который я никогда не забуду».

Бабушка очень боялась, что нетрадиционная политическая ориентация внука приведет его к гибели. Поэтому нещадно давила, а он упорно сопротивлялся. В 12 лет Джемаль уже тайно вел философский дневник, где исповедовал ценности в духе Шопенгауэра, озвучивал неприятие любого пацифизма, декларировал волю к власти, воспевал дегуманизацию, пессимизм, антифеминизм и геродотовскую идею вражды как «отца всех вещей». Бабушка, разумеется, дневник нашла, уничтожила, собиралась даже перекрыть мальчику доступ к философской литературе, но это оказалось невозможным, ибо все «вредные» книги жили у него под носом в библиотеке ее собственного мужа.

Таким образом, к 14 годам любимым мыслителем Джемаля стал Гегель, а Маркс так и вовсе был изучен вдоль и поперек (юный Гейдар считал необходимым вооружиться знанием своего противника, поэтому, когда приходил из школы, наспех ел и брался за «Капитал», где оставлял свои пометки поверх дедовских).

При таком подходе к жизни от серьезных проблем Гейдара уберегла лишь хрущевская оттепель да то, что он учился в заведении, которое больше напоминало закрытый лицей, чем совковую школу. Там на Гейдара быстро махнули рукой, даже в комсомол загонять не стали. Вспомнил он о нем сам, когда выяснилось, что для подачи документов в Институт восточных языков требуется характеристика райкома. «Чтобы я мог туда обратиться, мне в школе выдали характеристику, где написали, что я чуть ли не ангел, интеллектуальная гордость школы, гуманитарная звезда!», – вспоминает Джемаль. И это, несмотря на то, что мальчик постоянно со всеми конфликтовал, и класс дружно ненавидел его за отчужденность и высокомерие.

Вообще до армии Джемаль был искренне убежден, что всегда будет объектом ненависти окружающих. Но в рядах Вооруженных сил коллектив оказался другой – со средним образованием было всего два человека на батальон, остальные же были простыми ребятами, с криминальным или дворовым прошлым. И там Гейдар сразу стал всеобщим любимцем. А в армию юный филосов загремел после исключения из вуза: «Не прошло и года, как меня выгнали сначала из комсомола, а потом и из университета за поведение, «несовместимое с образом советского студента». Я откровенно дистанцировался от студенческой жизни, конфликтовал с преподавателями». Призванный на службу Джемаль, разумеется, отказался принимать присягу, сославшись на антисоветские взгляды, за что чуть не получил семь лет заключения. Но пройдя гауптвахту и военную тюрьму, был чудесным образом комиссован при помощи медиков, которые из сочувствия к юному дарованию признали его психопатом.

Вернувшись в Москву, Гейдар устроился корректором в издательство «Медицина», потом стал подрабатывать рецензентом философской литературы, спустя некоторое время познакомился с Мамлеевым, Головиным и южинским клубом, что в результате вывело его на традиционалистское сообщество, а впоследствии на собственный путь.

Все дальнейшее широко известно – политические выступления, статьи, книги, почетные звания и титулы. Созданию полноценного образа не хватает только одного: личной информации, которую Джемаль выдает редко и по случаю, чем она особенно ценна. Так что ему и слово.

Марина ЛЕСКО.

Прямая речь

Абсолют

К исламу меня никто не приучал. В детстве о религии я вообще слышал только от домработницы, которая была православной. Она однажды рассказала мне про ангелов, и я тут же воспроизвел этот текст старшим. Больше я ту домработницу не видел – все мои предки были атеистами или осторожными агностиками. Для меня же именно Ислам стал площадкой самоидентификации, поскольку я с самого начала идентифицировал себя как азербайджанца (это был единственный способ дистанцироваться от окружающих). Я знал, что азербайджанцы – мусульмане, поэтому и стал читать соответствующие книги.

Будучи школьником освоил блок классической философской литературы, рано изучил «Философию религии» и «Философию истории» Гегеля, а в 20 лет уже познакомился с работами Рене Генона и школой традиционалистов. Которые тоже приняли ислам – Генон в 1912, а вскоре и его последователи. Для традиционалистов именно ислам стал платформой, ведущей к внутреннему постижению скрытой истины. Они ведь выступали против неоспиритуализма (это течение, которое стало проникать в Европу через таких людей, как Блаватская), который лишь заигрывал с разными формами восточного язычества и воспринимался традиционалистами как профанация.

Разумеется, традиционалисты не отрицают индуизм, но с точки зрения Генона только ислам является формой традиции, адаптированной для западного человека. По его мнению он сохраняет преемственность, ведущую к столбовому корню, которая открыта людям европейской и западной формации, в то время как индуизм и дальневосточная традиция замкнуты на формацию человека Востока. Индуизм вообще запирает человека в касте по рождению.

Генон воспринимал европейских последователей индуизма как либералов, играющих в профаническую подделку под традицию. Сам он предлагал другой метод осмысления реальности. Генон переосмысливал реальность не по восходящей – от инфузории до ноосферы, а по нисходящей – от абсолюта до предельно низких манифестаций.

Это не исламский взгляд на вещи: он коренится и в индуизме, и у Платона, а в ислам пришел через суфийские тарикаты. Суфии, как эзотерики и мистики, стоят на теологической позиции, которая ничего общего с Кораном не имеет, а представляет собой гораздо более архаичный взгляд. Более того, Коран был ниспослан именно для того, чтобы его опровергнуть. Но все это стало мне ясно позднее. А сначала я прожил полную идентификацию с доктриной Генона, пока не обозначил для себя точку дискомфорта и расхождения.

Я считал, что Генон описывает реальность как она есть, в то время как ее нужно переосмыслить под другим углом – какой она должна быть. Сущее, которое с точки зрения Генона является «наиоптимальнейшим» из всего возможного, мною инстинктивно воспринималось как фундаментальная ошибка, которая встроена в программный формат первоположения. У естественного человека такой взгляд, разумеется, вызывает отторжение – ведь он не может принять тот факт, что бытие, частью которого он является, не самодостаточная сверхценность, а вызов и постановка задачи, в ходе которой это бытие должно быть преодолено!

Однако во всех монотеистических откровениях такой взгляд заложен – везде мы находим призыв применять насилие для взятия Царства Божия, упоминание о том, что будет новая земля и новое небо, равно как упоминание о ветхом бытии и разделение ближней и дальней жизни. Сама идея усилия (джихада) как суммы усилий на пути Аллаха, есть указание на то, что в конце истории придет Махди, который и наполнит наконец бытие справедливостью. Как раньше оно было наполнено несправедливостью.

То есть монотеисту дается указание на то, что пророки приходят в мир с целью показать ошибку, заложенную в фундаменте этого мира. Тут у верующего начинается шизофреническое раздвоение личности, потому что он хочет гармонизировать себя с бытием, а не противопоставлять себя ему. С другой же стороны он должен идти путем исправления этого бытия. В результате рождается теория, согласно которой в целом бытие оптимально, но там где находимся мы, есть локальный дефект, который нужно приводить к гармонии с первоначалом.

Писатели

Лишь познакомившись с Достоевским, я понял, что такое серьезная литература. В школе его в те годы не преподавали, считали маргиналом. Только в 1956 впервые после долгого перерыва он был издан. До Достоевского вся художественная литература производила на меня впечатление гомогенной филологической массы. Я хорошо знал французских классиков – Флобера, Бальзака, Золя, Стендаля, из русских – Лескова и Толстого. Толстой всегда казался мне очень неприятным. Меня раздражала его самодовольная позиция знатока жизни и фальшиво мудрый взгляд, за которым я видел попытку боящегося смерти старика позиционировать себя как эдакую ласточку, парящую надо всем.

Дед

Мой дед по матери занимался историей театра, читал лекции по философии в ГИТИСе, дружил с театральными критиками и актерами. В нашем доме постоянно бывали Остужев, Царев, Гоголева, Пашенная. Помню, как Остужев подарил мне на трехлетие железную дорогу. А бабушка меня потом всю жизнь корила его словами: «Вот Остужев, глядя в твои глаза сказал: «Какие у мальчика чистые незамутненные глаза!». А теперь твой взгляд помутнел…».

Тот дед меня обожал. Но он умер, когда я только пошел в школу, поэтому оценить его я не успел, а жизнь у него была интересной. Например, в 1944 году Сталин дал ему поручение сделать так, чтобы в Малом театре звучал только чистый русский язык и играли исключительно русские люди. «Вам предстоит лично возглавить этот театр», – произнес отец народов. Сопротивляться было бесполезно, поэтому моему деду пришлось сделать Малый театр «русским». В результате его деятельности там остался всего один еврей – юрист и одна очень хорошая актриса немецкого происхождения. Эта девушка была любовницей Берии, поэтому выгнать ее было невозможно, но после разговора с дедом она поменяла фамилию…

Мамлеев

Мамлеев был сыном профессора психиатрии, видного фрейдиста, выдающегося психоаналитика, сотрудника профессора Ермакова, который в двадцатые годы представлял в России психоаналитическую школу. Он был, разумеется, репрессирован, и Мамлеев в 12 лет остался без отца и без матери, совершенно один в родительской квартире на Южинском переулке.

Проза Мамлеева потрясла меня точно так же, как за семь лет до того потряс Достоевский. Я никак не ожидал возможности прямого выхода на инфернальную изнанку реальности. В своем творчестве Мамлеев отображал оккультную, темную сторону жизни, и, слушая его, я испытывал головокружение от встречи с подоплекой бытия, в которой царит абсурд. Напряженный, драматический абсурд, который и есть дверь в жуткий смысл.

В те годы во всем образе Мамлеева была некая улюлюкающая залихватскость, размах самозабвения человека, который проваливается в трущобный мир. Он категорически отказывался публиковать свои рассказы самиздатом, он читал их перед аудиторией. Всего раз его тетрадка улетела из портфеля и тут же оказалась на Лубянке. Ничего страшного, правда, не произошло – эксперты признали ее содержание неопасным бредом, и тетрадка спокойно вернулась обратно в портфель.

Прочитавшие ее люди не почувствовали, что функция этого человека – осуществить прорыв, снять табу с артикуляции невозможного. Действительно, сами по себе тексты особо не впечатляли, их заряжало исполнение, обстановка, интонации. К сожалению, тот Мамлеев, который вернулся из Америки, не имеет ничего общего с тем, которого я помню. Это уникальный случай не просто трансформации личности, а тотального ее перерождения.

Головин

Головин – выдающийся мыслитель интуитивист. Этот человек не просто много знал, он еще был исключительно креативен. И в советское время был широко известен в академической среде, хоть считался маргиналом. Головина часто привлекали в качестве эксперта, составителя или критика в авторитетные издания типа «Вопросов Литературы» или «Литгазеты». Он регулярно участвовал в составлении и редактированием академических сборников, в частности был критическим редактором и автором предисловия сборника Рильке.

Поскольку Рильке никогда не был для него чем-то значительным и работа эта была Головину скучна, он взял да и написал по-немецки пару писем от лица поэта, которые поместил в этот сборнике в обратном переводе с немецкого! Появление неизвестных ранее писем вроде бы изученного вдоль и поперек автора произвело фурор в рядах германоведов. Серьезные люди один за другим звонили Головину и спрашивали, где и при каких обстоятельствах ему удалось найти эти письма?

Никто не заподозрил подделки, а Головин спокойно отправлял любопытствующих изучать вопрос по неизвестным адресам. Когда обман вскрылся, книга уже была издана. Разразился страшный скандал, масштаб которого характеризует потенциал Головина. Ведь таким образом Головин плюнул не столько в Рильке, сколько в академическое сообщество – профанов в очках и со степенями. Им двигала не страсть к мистификации, а желание вытереть ноги о научный мир, который он презирал. Что ему в полной мере и удалось. Сам он проучился всего несколько курсов в педагогическом институте, прежде чем раз и навсегда отказаться от каких бы то ни было контактов с официальной наукой.

Взгляд

Когда я общаюсь с людьми, я сразу вижу источники их мыслей и взглядов, вижу нестыковки в контенте, вижу откуда что взялось. Конечно, человек Возрождения тоже состоял из сплошных нестыковок, но его содержание базировалось на магическом антропоцентризме. Современный же человек – фарсовая пародия на агломерационного человека Возрождения. В нем есть блоки просветительские – того, что досталось от энциклопедистов; огрызки экономического материализма; агностические подозрения; либерально-антропоцентрические представления о том, что человек есть мера всех вещей; вера в науку, сочетающаяся с попыткой дистанцироваться от ее диктата. К этому можно добавить правые или левые представления, традицию. Беда в том, что каждый из этих элементов виден в сборном механизме. И оживить это механизм может разве что яркость самой личности. Но у людей, как правило, не хватает воли заменить случайный набор представлений чем-то цельным и радикально новым.

Точка

При рождении любой человек получает извне загрузку в виде трансцендентальной матрицы. Ее источники: культура и цивилизация. Но есть еще внутренний свидетель, точка несовпадения, которая делает человека живущим здесь и теперь. И эта точка несовпадения всегда одна и та же. И при фараонах, и при Гитлере, и при Путине. Всегда. Матрицы разные, а точка несовпадения, иначе говоря тайная, духовная «со-весть» одна. Матрица – это «весть», которая приходит рожденному в колыбель извне, а «со-весть» – черная дыра в сердце. То, что не совпадает ни с чем.

Для меня это ноуменальное сознание то, что не соответствует матрице цивилизационной загрузки. И конфликт этих двух структур может и не ощущаться человеком. Но «со-весть» способна внезапно пробудиться и начать ставить вопросы. А когда она пробуждается сразу у многих людей одновременно, наступает цивилизационный кризис. В такие моменты массы людей начинают понимать, что с матрицей что-то не ладно.

Если продвинуться в этой мысли дальше, то становится очевидным, что до сих пор не было еще в истории такого времени, когда ноуменальное сознание получало бы собственное выражение. Артикуляционное выражение «со-вести» приходило пока только через пророков. То есть люди не способны оформить своим словом и своим интеллектом звучание этого ноуменального сознания. Они могут лишь вопрошать. Хотя логика этого сознания едина для всех. И если заставить это сознание говорить, у всех получится одно и то же. Это как разные листы с разным изображением. Но если поколоть бумагу, то дырка будет одинаковой.

В учении о ноумене Кант утверждал, что объективная реальность в нашем восприятии проходит через наши врожденные представления о пространстве и времени. Таким образом, мы видим вселенною сквозь встроенную в нас оптику. А как на самом деле она выглядит, мы не знаем.

Моим ответом Канту является то, что вещь в себе, ноумен, находится не за пределами, а внутри нас! Ноумен – это точка несовпадения с внешним миром, благодаря которой этот внешний мир отражается в нас как в зеркалах. Ноумен – это прокол в листе бумаги. И пророк апеллирует именно к этому ноумену. Поэтому все пророки артикулируют одно и то же, просто в разной адаптации.

Судьба

У меня в жизни было два сакральных события. Первое произошло в армии, когда я был арестован и направлен в тюрьму. Там все постоянно подвергались издевательствам начальника комендантского взвода, красивого молодого мужчины, похожего на эсэсовца. Тогда, за колючей проволокой в компании с садистом, я ощутил эйфорию от осознания абсолютной свободы и абсолютного счастья! Носителем вести стала огромная туча воронья, заслонившая солнце: глядя на свет, пробивающийся сквозь черные точки, я понял, что утвержден в своем тайном явлении в этот мир. Мне тогда было 19 лет.

Второе событие произошло много позже, когда я отправился на Памир, чтобы совершить зиярат. Я ехал на попутке в горы, погода была дождливой и пасмурной, с одной стороны дороги открывалась бездна, с другой была отвесная стена. И вдруг я увидел в этой стене брешь, сквозь которую взгляду открывалась редкой красоты долина с ручьем. Над ручьем рос платан, а под ним сидел мальчик лет 12 – 14, который набирал воду в кувшин.

Я видел этот пейзаж всего долю секунды – мы проехали мимо, но в этот момент меня переполнило чувство счастья и ощущение тайны, словно я соприкоснулся с раем и ощутил его вкус. Много лет я пытался найти эту расщелину. Ощупал каждый метр стены, которую мы проехали. Поиски продолжались до тех пор, пока я наконец не понял, что это было видение и никакой долины на самом деле нет. Я просто видел Махди.

Согласно исламской традиции некоторым мусульманам образ сокровенно живущего Махди является в виде юноши. Обычно он приходит к людям, находящимся в глубоком сосредоточении, как правило, в мечети. В этот момент они видят силуэт юноши за колоннами. Махди приходит, чтобы поддержать и направить, он является как некий ответ, но я тогда этого не знал…

Риск

Когда мне случалось рисковать жизнью, я всегда испытывал эйфорию. Но есть люди гораздо более мужественные, чем я. И эта мысль частенько мучает меня вечерами. Потому что сам я восхищаюсь неумолимым мужеством. Без «трещины в фарфоре».


М. Леско


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Маэстро экранной музыки


««« »»»